Ларисе Григорьевне, толкнувшей меня на грешный путь графомана

Понедельник

В голове, как и все воскресенье, был полный бардак. Что происходит? Почему? В субботу пришлось позвонить Лукасу и в очередной раз отложить встречу. Быть сейчас с кем-то казалось... неправильным. Воскресенье прошло бездарно – Паша полдня провалялся в постели, потом бесцельно бродил по квартире и ничего в этой жизни не понимал.

Урок в двенадцатом Б был самым капитальным провалом всей жизни, не считая Пашиного первого и единственного гетеросексуального опыта. Взгляд Валеры, явно бывшего где-то очень далеко, зафиксировался на учительских губах. Паша очень четко мог себе представить, о чем он при этом думал... нет - вспоминал, о ужас! и со всей своей учительской выдержкой то бледнел, то краснел, пока в затянувшейся паузе голос Ирмы не спросил вкрадчиво:

- Павел Петрович, вам нехорошо?

Он махнул рукой. Подумав, попросил не буянить и вышел из кабинета. Ему срочно нужна была сигарета. И еще было бы неплохо холодный душ, но с этим, увы, пришлось повременить.

***

Валера резко потерял интерес к фильму. Смотрел, не пряча взгляда, как медленно и плавно двигается рука под натянутой тканью. Долго. Потом резче и очевиднее... Потом – Эдик даже не заметил, когда – в недрах тренингов их пальцы встретились... С экрана чарующе смотрела Эрика, даря свою чудесную печальную улыбку, в начале девяностых еще не испорченную Голливудом. Потом был прохладный воздух, Валерка склонил голову и...

Две секунды спустя Эдик был на другом конце дивана. Языком... Придурок...

Приехали.

Так яростно Эд не матерился с восьмого класса, когда в стычке с верзилой из десятого надо было показать свою вусмерть крутость. Отчаянно – вдруг начав неотвратимо осознавать то, чего раньше не хотелось видеть... То, что было три года назад – не прошло. Валерка, друг, брат, не вырос из этой дури, как из первых панковски-драных джинсов – тех, которые терли кирпичом, добиваясь модной затасканности...

Валера не спорил. Не слушал даже. Свернулся на краю дивана, опустил голову на подлокотник. На экране Эрика медленно стаскивала белые чулки. Все стало похоже на дешевый фарс. Желание засветить Валерке сочный бланш под левый глаз как-то поблекло. Было удивительно больно внутри. Как если бы Валерка опять сказал, что его новая сестричка родилась мертвой, или что отец в рейсе перевернулся на своей фуре...

Эдик нажал на паузу. Придвинулся ближе, потряс за плечо:

- Ну чего ты... что с тобой происходит?

Тот выпрямился, ровным голосом произнес:

- Эд, извини. У меня крыша едет.

И в наступившей тишине повисло желание выговориться. Тут же стушевалось –

- Если я кому-нибудь расскажу, ему будет плохо...

- Ему.

- Ему, - устало кивнул Валера.

И Валеру понесло.

- Не могу без него... Как наркотик, я смотрю на него и хочу прикоснуться... и я вижу, что он мой. Он это тоже знает. Будто так всегда было.

Эдика передернуло. Он придурок, у него же все это совершенно серьезно... У него, блин, любовь, и достаточно идиотизма, чтобы...

- И ты с ним..?

Валера рассмеялся, будто всхлипнул.

- Я ждал этого столько лет, я тысячу раз представлял себе, как все будет... Он бы мне все разрешил, а я растерялся... девственник, твою мать... – и зашептал, искоса наблюдая, как меняется лицо Эда.

...С Эдиком было легко и прикольно. Валера всегда был надежно защищен от своих желаний. Возня на сеновале, с равными силами, будившая совершенно спортивный азарт: заведется? застонет? И он знал, что Эдик отпихнет слишком резвые руки и набьет морду их обладателю, после чего друзья обнимутся и пойдут пить пиво. Потому что именно так работает этот мир.

А Паша был возбужденный, нежный и покорный. Он преподнес себя игрушкой на блюдце с символично голубой каемочкой: боролся? добился? теперь делай что хочешь...

Хотелось – кошачьего изгиба спины, беспорядка влажных от пота простыней, чужих стонов в подушку. Потрясенного взгляда утром: "Ты великолепный любовник." Но нахальства хватило ровно до первого поцелуя, когда вдруг дошло: это по-настоящему. Не полушутливые обжимания с Эдом, не горячие фантазии, которые можно переигрывать по сто раз, добиваясь совершенства – живой человек.

Беречь и ублажать. Только вся камасутра как-то резко выветрилась из головы.

Паша спас: за руку увел, уложил на узкий диван, изнежил лаской. Послушной тенью скользнул в ноги; был взгляд из-под бровей – все нормально? - и сразу после комната поплыла вместе с мыслями, оставив только одну, мгновенную – как хорошо. Как очень, очень хорошо...

Эдик боролся с желанием отодвинуться, не держать за плечи, не смотреть в одичавшие глаза. А часть разума шептала – это же Валерка. Друг. Родной, роднее брата. Валерка, с которым бледнели и кашляли, учась курить. Скидывались на пиво, сэкономив карманные деньги на обедах, вместе лазали на крышу монолитки, мастерили ниндзюческие звездочки из жестяных крышек, скатывали контрольные под носом у Милоша... Брат, почему ты выбрал этот путь, разве он для тебя, разве ты – такой? С какой монолитки прыгать, если ты станешь как эти – манерные, раскрашенные, визгливые?.. Кто он, какой он – тот, что прячется между слов? Как они? Или как ты? Почему ты его полюбил?

- Я его знаю? – вырвалось вдруг, нежданно-негаданно. Валерка дернулся, полоснул взглядом:

- Знаешь.

...И Эд как-то сразу успокоился.

***

Диня сидел на парте. Жевал мятную жвачку. Никиш лазал по его записной книжке в телефоне. Список имен был воистину достойным. Алена, Алина, Алиса, Аня, Аурелия, Беата, Вирга, Вита, Габриэле, Гедре, Дана, Диана, Эгле, Эляна, Эрика, Индре, Ирена, Ирина, Катя Г., Катя Р...

- Запросто, - фыркнул в ответ Диня.

Лена, Лера, Лина, Лика, Маргарита, Марина, Мартина, Милена, Надя, Настя, Наташа, Ника...

Светленькие, темненькие, высокие, миниатюрные... Динины девчонки. Симпатичные малолетки, хорошенькие одноклассницы... Которые ему совсем не нужны.

Олеся, Оля, Оля Иванова, Оля Т., Полинка С., Райма, Раса, Расяле, Ритка, Санта, Светка, Сонатка...

Случайно попавшиеся на пути, целованные и забытые... может быть, все еще ждущие звонка с этого телефона.

Никита покосился на Смильгину. Она смотрела спокойно, будто и не думала никого осуждать. Он торопливо отвел взгляд... Только Сказочник стал бы играть в гляделки с королевой. Только Ирма смогла бы высказать Дине все, что о нем думает. Но Ирма молчала, лишь иногда поглядывала на Диню – то ли с жалостью, то ли как на кусачее насекомое.