Лев Гумилевский вернадский третье издание москва «молодая гвардия» 1988

Изучение биохимических явле­ний, в своем возможно глубоком подходе, вводит нас в область не­разрывного проявления явлений жизни и явлений физического строе­ния мира, в область новых по­строений научной мысли будущего. В этом глубокий, и науч­ный и фи­лософский, жгучий современный интерес проблем биогеохимических.

Летом 1927 года в Берлине происходила «Неделя рус­ских естествоиспытателей», и все крупные русские уче­ные приняли в ней участие. Началась «Неделя» торже­ственным открытием в актовом зале Берлинского универ­ситета, где собрались представители германской науки, правительства, делегаты советских учреждений. В празд­нестве участвовали виднейшие деятели советской культу­ры: Луначарский, Семашко, академики Абрикосов, Бори­сяк, Вернадский, Ипатьев, Лазарев, Павлов, Палладин и все немецкое естествознание во главе с Эйнштейном.

Доклад Вернадского в Берлине о «Геохимической энергии жизни в биосфере» преследовал две цели: обра­тить внимание слушателей на не замечаемый наукой про­цесс кругообращения элементов в биосфере и привлечь натуралистов к изучению этого процесса.

Сущность своего учения о биосфере и живом веществе Вернадский представил в предельно ясной и краткой форме.

— Можно без преувеличения утверждать, — говорил он, — что химическое состояние наружной коры нашей планеты, биосферы, всецело находится под влиянием жиз­ни, определяется живыми организмами.

Несомненно, что энергия, придающая биосфере ее обычный облик, имеет космическое происхождение. Она исходит из Солнца в форме лучистой энергии.

Но именно живые организмы, совокупность жизни, превращают эту космическую лучистую энергию в зем­ную, химическую и создают бесконечное разнообразие на­шего мира.

Это живые организмы, которые своим дыханием, сво­им питанием, своею смертью и своим разложением, по­стоянным использованием своего вещества, а главное — длящейся сотни миллионов лет непрерывной сменой поко­лений, своим рождением и размножением порож­дают од­но из грандиознейших планетных явлений, не существу­ющих нигде, кроме биосферы. Этот великий планетный процесс есть миграция химических элементов в биосфере, движение земных атомов, непрерывно длящееся больше двух миллиардов лет согласно определенным законам.

В этом берлинском докладе Вернадского для нас инте­ресен один момент: появление нового биогеохимического термина — миграция элементов — взамен употребляв­шихся ранее описательных выражений.

Значит, в это время Вернадский был вполне близок к самому важному и самому сказочному своему обоб­щению.

Выступая перед Ленинградским обществом естество­испытателей в феврале 1928 года с докладом «Эволюция видов и живое вещество», Вернадский миграцией химиче­ских элементов называет всякое перемещение химических элементов, чем бы оно ни было вызвано. Миграцию в био­сфере производят химические процессы, например вулка­нические извержения, движение жидких, твердых, газооб­разных масс при испарении осадков, движение рек, мор­ских течений, ветров и т. п.

Биогенная миграция производится силами жизни и, взятая в целом, является одним из самых грандиозных и самых характерных процессов биосферы, основной чертой ее организованности. Огромные количества атомов, исчис­ляемых не квинтильонами, а еще большими числами, находятся в непрерывной биогенной миграции.

Эффект всей биогенной миграции определяется не одной массой живого вещества. Он зависит не меньше, чем от количества атомов, и от интенсивности их движе­ния, неразрывно связанного с жизнью. Чем больше раз будут оборачиваться атомы в единицу времени, тем био­генная миграция будет значительнее; она может быть резко различна при одном и том же количестве атомов, захваченных живым веществом.

— Это вторая форма биогенной миграции, связанная с интенсивностью биогенного тока атомов, — говорит Вер­надский. — Но есть и третья. Эта третья в нашу геологи­ческую эпоху начинает приобретать небывалое в истории нашей планеты значение. Это миграция атомов, произво­димая организмами, но генетически и непосредственно не связанная с вхождением или прохождением атомов через их тело. Эта биогенная миграция производится техникой их жизни. Ее, например, производит работа роющих жи­вотных, следы которой известны с древ­ней­ших геологиче­ских эпох; таковы же отражения социальной жизни жи­вотных — постройки термитов, муравьев или бобров. Но исключительного развития достигла эта форма биоген­ной миграции химических элементов во время возникно­вения цивилизованного челове­чества за последний десяток тысяч лет. Мы видим, как этим путем создаются новые, небывалые на нашей планете тела, например свободным металл, как меняется лик Земли, исчезает девст­венная природа.

Впоследствии на этой биогенной миграции, производи­мой техникой цивилизованного человечества, Вернадский построил свое учение о геологической деятельности чело­века. Пока же он, в сущности, лишь рассказывает о том, каким путем он сам пришел к своему поразительному за­ключению.

Анализ окружающей нас живой природы позволяет легко убедиться в том, что всюдность и давление жизни ко­ренным образом изменены и усилены в течение геологи­ческого времени. Это совершено эволюционным процес­сом, приспособлением организмов, увеличившим и всюд­ность жизни и ее давление.

Так, из анализа пещерной фауны ясно, что она состав­лена из организмов, раньше живших на свету. Они при­способились эволюционным путем к новым условиям и увеличили область жизни. То же самое верно для глубо­ководных организмов. Они приспособились к условиям большого давления, холода и мрака, развились из орга­низмов живших в иных условиях. Это явление новое, рас­ширяющее область жизни биосферы населением глубин.

На каждом шагу и повсюду наблюдаются такие про­цессы. Флора и фауна горячих ключей, флора и фауна высокогорных областей или пустынь, флора и фауна лед­никовых и снежных полей созданы эволюционным путем.

Жизнь, медленно приспособляясь, завоевывала новые об­ласти для своего бытия, увеличивала эволюционным про­цессом биогенную миграцию атомов биосферы.

Эволюционный процесс не только расширял область жизни, он усиливал и менял темп биогенной миграции: создание скелета позвоночных изменило и усилило мигра­цию атомов фосфора и, вероятно, фтора; создание скелет­ных форм водных беспозвоночных коренным образом из­менило и усилило миграцию атомов кальция.

Еще большее по сравнению с другими позвоночными изменение в биогенной миграции произвело цивилизован­ное человечество. Здесь впервые в истории Земли биоген­ная миграция, вызванная техникой жизни, стала преобла­дать по своему значению над биогенной миграцией, про­изводимой массой живого вещества. При этом изменились биогенные миграции для всех элементов. Этот процесс со­вершился чрезвычайно быстро, в геологически ничтожное время. Лик Земли изменился до неузнаваемости, и совер­шенно ясно, что процесс изменения только что начался.

Два явления здесь особенно отмечены Вернадским: во-первых, то, что человек — едва ли кто сейчас сможет в этом сомневаться — создан эволюционным процессом, и, во-вторых, наблюдая производимое им изменение в био­генной миграции, видно, что это изменение нового типа идет, все увеличиваясь, с чрезвычайной резкостью.

Вполне допустимо поэтому, что и в другие периоды палеонтологической летописи изменения в биогенной ми­грации происходили при создании новых животных и рас­тительных видов не менее резко.

Этот эмпирический анализ Вернадского ясно и непре­клонно устанавливает, что всюдность и давление жизни утверждаются в биосфере эволюционным путем. Другими словами, наблюдаемая на нашей планете эволюция живых форм увеличивает проявление биогенной миграции химических элемен­тов в биосфере.

Очевидно, то механическое условие, которое опреде­ляет неизбежность такого характера биогенной миграции атомов, действовало непрерывно в течение всего геологи­ческого времени, и с ним должна была считаться происхо­дившая в это время эволюция живых форм. Меха­ническое условие вызвано тем, что жизнь является неразрывной частью механизма биосферы, является, в сущности, той силой, которая определяет ее существование.

Очевидно, и наблюдаемая эволюция видов связана со строением биосферы. Ни жизнь, ни эволюция ее форм не могут быть независимы от биосферы, не могут быть ей противопоставляемы как независимо от нее существую­щие природные сущности.

Исходя из этого основного положения и доказанного научным наблюдением участия эволюционного процесса в создании всюдности и давления жизни, проявляющихся в современной биосфере, Вернадский сформулировал новый биохимический принцип, касающийся эволюции живых форм: эволюция видов, приводящая к созда­нию форм жизни, устойчивых в биосфере, должна идти в направлении, увеличиваю­щем проявление биогенной миграции ато­мов в биосфере.

Вернадский принимает эволюционный процесс как эм­пирический факт, или, вернее, как эмпирическое обобще­ние, и связывает его с другим эмпирическим обобщени­ем — со строением биосферы.

Но эти обобщения не безразличны для теорий эволю­ции. Они логически неизбежно указывают на существо­вание определенного направления, в котором должен ид­ти эволюционный процесс. Это направление, вытекающее из данных наблюдения, совпадает в научно точном обо­значении с принципами механики, со всем нашим знани­ем земных физико-химических законов, одним из кото­рых является биогенная миграция атомов. Существование такого определенного направления эволюционного про­цесса, который при дальнейшем развитии науки, несо­мненно, можно будет определить количественно, должна иметь в виду каждая теория эволюции.

Теперь кажется невозможным уже оставлять в сторо­не вопрос о существовании указанного Вернадским опре­деленного направления в эволюционном процессе, неиз­менного на всем его протяжении, в течение всего геологи­ческого времени. Взятая в целом, палеонтологическая ле­топись имеет характер не хаотического изменения, иду­щего то в ту, то в другую сторону, а явления определен­ного, развертывающегося все время в одну и ту же сторо­ну — в направлении усиления сознания, мысли и созда­ния форм, все более усиливающих влияние жизни на окружающую среду.

Никогда еще Вернадский не указывал так резко и ясно на неразрывность явлений жизни и явлений физического строения мира. Но натуралисты тех лет, слушавшие до­клад, не решались даже спорить: так привыкло человечество отделять себя от физического мира, от той самой биосферы, вне которой оно не могло бы просуществовать и одного мгновения. А между тем не находилось и возра­жений, ибо все, что просилось на язык, немедленно обора­чивало спор к средневековью, поповщине и мистике.

Но один вопрос все-таки был задан в безыменной записке: «Как же может сознание действовать на ход про­цессов, целиком сводимых вами к материи и энергии?»

На этот вопрос Владимиру Ивановичу нетрудно было ответить — он так часто и так много об этом думал.

— Научная человеческая мысль могущественным об­разом меняет природу. Нигде, кажется, это не проявляет­ся так резко, как в истории химических элементов и зем­ной коре, как в структуре биосферы. Созданная в течение всего геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает все сильнее и глубже ме­няться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор — научная мысль — меняет явления жизни, геологические процессы, энерге­тику планеты. Очевидно, эта сторона хода научной мыс­ли человека является природным явлением! Мы должны выбросить из своего мировоззрения в научной работе представления, вошедшие к нам из чуждых науке обла­стей духовной жизни — религии, идеалистической фило­софии, искусства...

В юности Вернадский не случайно ходил с прозвищем «упрямый хохол». Раз усвоенных взглядов и правил он держался неуклонно и твердо. Изгнав из своего мировоз­зрения все представления и понятия идеалистической фи­лософии и религии, он вообще уже не считался с ними и, будучи по существу диалектиком и материалистом, до конца жизни не подозревал, что философия может быть и наукой, какою является диалектический материализм, марксистско-ленинская теория.

Но благородное и сознательное упрямство в достиже­нии научных целей, в решении научных задач помогало ему с каждым новым решением все глубже и убедитель­нее разбираться в космическом хозяйстве, не сходя с Земли.

И казалось, что живое вещество само идет навстречу учению Вернадского о биогенной миграции атомов.

Сначала собирали на петергофских прудах ряску, ту самую зеленую кашу, которая временами покрывает в не­сколько часов поверхность застойных вод. Руководил сбором Виноградов, помогали сотрудники Петроградского биологического института.

Вернадский поставил общий и интереснейший вопрос: не является ли элементарный химический состав орга­низмов видовым признаком?

Прежде всего на собранных с одного и того же пруда двух различных видах ряски выяснилось, что растения и животные концентрируют в своем организме из окружа­ющей их среды радий. Ясно, что плавающие организмы, как ряска, берут радий только из воды, в которой они живут. Соответственными определениями установили, что содержание радия в живом организме в 56 раз больше ко­личества его в воде.

Если же различные виды ряски берут в одной и той же окружающей их среде разные количества радия, то, оче­видно, тут нет случайности, и содержание, как и нахож­дение, химических элементов в организме должно быть видовым признаком.

После исследования наземных растений можно было заключить, что из водных растворов почвенных вод радий поступает в наземные растения, а через них с пищей и питьевой водой — в наземные животные.

Так как часть исследований производилась в радиевом институте, а все здание радиевого института могло ока­заться зараженным радиевыми излучениями, Вернадский перенес работы по определению радиоактивных элементов в живых организмах в новое помещение, вне института. Подозрение на неточность данных благодаря заражению помещения подтвердилось, но самое явление осталось пра­вильно констатированным. Только концентрация радия по сравнению с водой оказалась больше в 40 раз, а не в 56 раз, как было определено раньше.

В следующем году сбор организмов производился под Киевом, в том же Староселье, где бывал раньше Вернад­ский, и под его непосредственным наблюдением.

Собирали в грабовых лесах по Днепру жуков, хрущей разных видов; в степи сетками, как бреднем, забирали са­ранчу; ночью на огонь ловились мотыльки. Все это потом разбиралось специалистами по видам, в количестве одной-двух тысяч каждого вида для получения среднего вывода.

Владимир Иванович принимал во всем этом самое жи­вое участие, несмотря на свои шестьдесят пять лет. Он был неутомим, весел и разговорчив. По две-три ночи про­водил он, не раздеваясь, в лесу, на реке и днем уже снова был на ветру, на солнце, на воздухе за работой.

Собранная в прудах под Киевом ряска иных видов, чем ранее исследованные, дала еще большие концентра­ции радия.

Особенно интересным оказался случай с одним из ви­дов ряски, в которой радий обнаруживался в то время, как в воде его найти не удалось. Такого рода факты были из­вестны и для других химических элементов, например йода, марганца, фосфора. Объясняются они, очевидно, не­совершенством измерений, далеких все же от абсолютной точности.

Объем и значение работ, производимых отделом живо­го вещества, позволили Вернадскому поднять вопрос о преобразовании отдела в самостоятельную лабораторию Академии наук.

1 октября 1928 года по докладу Вернадского президи­ум академии преобразовал отдел живого вещества в био­геохимическую лабораторию Академии наук.

Директором ее был избран Вернадский, заместителем директора — А. П. Виноградов.

Устроив таким образом земные дела, Вернадский вновь обращается к проблемам космического характера. В течение ближайших лет, оставаясь директором радие­вого института и биогеохимической лаборатории, он ста­новится председателем Комитета по метеоритам и косми­ческой пыли, председателем Комиссии по изотопам, вице-президентом организованной им Международной комис­сии по геологическому времени, провозглашает основы ра­диогеологии и постепенно забирает в свои руки все косми­ческое хозяйство на Земле.

Глава XXVII

ДИССИММЕТРИЯ ЖИЗНИ

В верхней поверхностной пленке нашей пла­неты, в биосфере, мы должны искать от­ражения не толь­ко случайных, единичных гео­хими­ческих явлений, но и проявлений строения космоса, связанных со строением и историей химических атомов.

Сергей Федорович Ольденбург, оставляя должность непременного секретаря, обязан был покинуть и свою должностную квартиру в здании Академии наук.

— У меня восемь комнат, — сказал Вернадский, — пожалуйста, возьми половину.

Когда книги, шкафы, чемоданы были перевезены, ме­бель расставлена, фотографии развешаны по старым гвоз­дикам, друзья пристроились на мешках с книгами от­дохнуть.

— Где-то я читал, — сказал Ольденбург, — кажется, у Гёте: в старости мы в изобилии имеем то, чего так страстно желаем в молодости! Как это верно!

Он невесело усмехнулся. Владимир Иванович не дога­дывался, о чем шла речь. Ольденбург пояснил:

— Вот мы и осуществили сейчас полностью то брат­ство, о котором так страстно мечтали в молодости!

Владимир Иванович ответил не сразу, стремясь, как всегда, прежде чем высказаться, точно уложить свою мысль в слова. Подумав же, он отвечал твердо и строго:

— Наша попытка не отвечала историческому моменту, или, может быть, вернее, она была нам не под силу! Трудно сказать, во что бы она вылилась, если бы нам не пришлось жить в эпоху величайшей мировой революции... Исторически она сложилась в нашей стране, но явно отра­зилась глубочайшим образом на всем человечестве, на всей планете. Она далеко еще не дошла до конца!

— Как? Еще не дошла до конца?! Ты с ума сошел!

Сергей Федорович даже встал со своего мешка.

— Да, далеко еще не дошла, — повторил Владимир Иванович с необыкновенной убеж­ден­ностью. — Я вижу сейчас, что то, что мы переживаем, выходит за пределы нашей страны. Впервые мировой характер социально-по­литических процессов в ходе человеческой истории явно исходит из более глубокого субстрата человеческой исто­рии, из геологического субстрата, исходит из нового со­стояния биосферы, переходящей в ноосферу. В ноосфере человечество становится впервые мощной планетной гео­логической силой, в ноосфере должны геологически про­являться его мысль, его сознание, его разум.

Ольденбург плохо следил за выступлениями своего друга, хотя и подписывал все их к печати, как непремен­ный секретарь. И то, что говорил теперь Вернадский, для него было новым и неожиданным.

— Объясни мне, что такое ноосфера?

— Что, ты забыл греческий язык? Ноос — разум. Ноосфера — это царство человеческого разума. Я давно уже пришел к заключению, что процесс эволюции челове­чества не случайное явление — это явление планетное, которое приводит в новое состояние области жизни, в том числе и человеческой, в ноосферу, которая, мне кажется, создается стихийно. Поэтому я чрезвычайно оптимистично смотрю на жизнь ближайших наших поколений и думаю, что будущее нашей страны огромно и что в грозе и буре революции рождается ноосфера!

— Ты гений, Володя, если все это верно, — решил Ольденбург. — Будешь ты об этом писать?

— Непременно, когда все приведу в порядок!

Благодаря высокой дисциплинированности мышления и бесподобной организованности труда и времени Вернад­ский умел работать и мыслить одновременно в разных на­правлениях.

При беспредельной широте и разносторонности его ума все это сначала казалось одно с другим не связанным, но все пути вели Вернадского к одной цели.

Когда, казалось бы, должно было ему говорить о ноо­сфере, он делает ленинградским натуралистам доклад «Об условиях появления жизни на Земле». Указывая на то, что организмы не могут существовать вне биосферы, Вернадский сводит вопрос о появлении жизни к вопросу о появлении биосферы.

Теперь он допускает и самопроизвольное зарождение в условиях, ныне не сущест­вующих на Земле; допускает, что самопроизвольное зарождение существует и сейчас, но не улавливается нами; допускает, что зарождение жиз­ни произошло где-то в космосе; допускает, что жизнь есть такая же вечная черта строения космоса, какой является атом и его совокупности или формы лучистой энергии.

Тот переворот в научном мировоззрении, которого сви­детелем и участником он сам был, научил его величайшей терпимости к воззрениям других ученых. Все чаще и ча­ще вспоминался ему Бутлеров, повторявший в коридоре университета толпе окружавших его студентов убеждение Араго: «Неблагоразумен тот, кто вне области чистой ма­тематики отрицает возможность чего-либо!»

Проблема появления жизни на Земле была для Вер­надского одною из тех субъективно-трагических проблем, для разрешения которых требовалось новое понимание мира, независимое от человеческой природы, от доступных его разуму ближайших явлений природы. Такое понима­ние мира постепенно открывалось ему в явлениях симмет­рии, закономерностями своими уходящей в строение моле­кул и кристаллов.

В одном из писем А. Е. Ферсману Владимир Иванович первые размышления о симметрии связывает с 1881 го­дом, но прошла большая половина сознательной жизни, прежде чем ему стало ясно значение симметрии в науч­ном и философском мировоззрении. Две лекции о сим­метрии и ее значении Вернадский приготовил в 1924 го­ду, находясь в Париже. Он считал уже тогда, что прин­цип симметрии лежит в основе наших представлений не только о материи, но и об энергии и о всем космосе, что принцип симметрии регулирует и мир атома, и мир элек­тронов, и мир остальных частиц, еще не открытых, но, несомненно, существующих.

С таким пониманием мира Вернадский выступил пе­ред студентами и преподавателями Ленинградского уни­верситета весною 1928 года.

«Лекция Владимира Ивановича для многих из нас явилась полным откровением, — рассказывает Д. П. Ма­люга об этом событии, — так как профессора на своих лекциях старались не вводить нас в дебри «космических явлений». Между тем Владимир Иванович, начав с обыч­ных явлений, наблюдаемых в обыденной жизни, правиз­ны и левизны — левши, правые и левые формы раковин, правые и левые изомеры, — перешел к изложению тео­рий происхождения и существования правых и левых форм, говорил о связи этого явления с геометрическими свойствами пространства, наконец о правом и левом кос­мическом пространстве».

На первостепенное значение правизны и левизны для живого вещества в жизни организма впервые указал Па­стер. В результате своих опытов он обнаружил, что пра­вые и левые формы в живом веществе оказываются тела­ми резко различной устойчивости, телами, химически явно не тождественными, в то время как в косных ес­тественных телах и в природных явлениях нет различия в химических проявлениях правизны и левизны.

Пастер назвал открытое им явление диссимметрией, поскольку законы симметрии, обязательные для косных кристаллических тел, в живом веществе оказываются на­рушенными.

В твердых и жидких продуктах, образуемых биохи­мическими процессами, химическое неравенство правых и левых форм проявляется очень резко. Оно проявляется и в свойствах живого вещества биосферы, вплоть до мо­лекул, строящих его тела.

Выступая в Ленинградском обществе естествоиспыта­телей два года спустя, Вернадский исконно бытовое явление правизны и левизны углубил и расширил до непо­средственной связи с появлением жизни на Земле.

Сведя вопрос о начале жизни к вопросу о начале био­сферы, Вернадский пришел к заключению, что жизнь мог­ла создаться только в среде своеобразной диссимметрии.

Под диссимметрией вообще Вернадский понимал слож­ное явление, которое рисовалось ему иначе, чем Пастеру.

Свое понимание диссимметрии Вернадский полностью подчинял теоретическому положению Пьера Кюри, кото­рый незадолго до своей смерти размышлял над явлениями дис­сим­метрии. Кюри так сформулировал свое положение:

«Диссимметрия может возникнуть только под влияни­ем причины, обладающей такой же диссимметрией».

Диссимметрией, свойственной жизни, Вернадский на­зывал такое свойство пространства или другого связанно­го с жизнью явления, для которого из элементов симмет­рии существуют только оси простой симметрии, но эти оси необычны, ибо отсутствует основное их свойство — ра­венство правых и левых явлений, вокруг них наблюдае­мых. В такой среде устойчиво или преобладает только од­но из антиподных явлений — правое или левое. Кристал­лическая же среда распадается всегда на две одновремен­но существующие среды, количественно равные, — пра­вую и левую. В диссимметрической среде, характерной для жизни, образуется одна из этих сред — правая или левая — или одна из них резко преобладает над другой. В такой диссим­метрической среде нет никогда элементов сложной симметрии — ни центра, ни плоскостей сим­метрии.

Диссимметрия, таким образом, не охватывается учени­ем о симметрии: неравенство правых и левых явлений этому противоречит. С точки зрения учения о симметрии она представляет своеобразное, определенное нарушение симметрии.

Диссимметрия жизни проявляется не только в про­странстве, занятом жизнью, но и во времени, где прояв­ляется она более понятно и убедительно. Процессы хими­ческие, как мы знаем, вполне обратимы: соединение во­дорода и кислорода, образующее воду, и разложение во­ды на кислород и водород — явления, совершенно совпа­дающие с законами симметрии. Процессы жизни необра­тимы, они диссимметричны: живой организм родится, рас­тет, старится и умирает, но ни к одной из стадий своего развития не может возвратиться.

Пастер указывал, что как в строении своего вещества, так и в своих физиологических проявлениях живые орга­низмы обладают такой резко выраженной диссимметрией с преобладанием правых явлений. Правый характер орга­низмов выражается в правом вращении плоскости поля­ризации света их основных чистых кристаллических со­единений, сосредоточенных в яйце или семени, в правых кристаллических их антиподах при кристаллизации, в усваивании организмами правых антиподов (их поеда­нии) и инертном отношении организмов к левым антипо­дам (их избегании и т. п.).

Пастер при этом указывал, что самопроизвольное за­рождение — абиогенез, возникновение из косной мате­рии, — могло иметь место только в такой диссимметриче­ской правой среде. Он думал, что в эту сторону надо на­править опыт создания живого организма, так как такой диссимметрией обладают на Земле только живые орга­низмы.

Из этого обобщения Пастера следует, что вещество биосферы глубоко разнородно. Одно — живые организ­мы — диссимметрично в указанной форме и образуется только размножением из такого же диссимметричного ве­щества. Другое — обычная земная материя.

Вещества, обладающего открытой Пастером диссим­метрией, нет ни в одной из других оболочек Земли.

И естественно, что уже Пастер искал причину дис­симметрических явлений в космосе, в явлениях вне на­шей планеты.

На диссимметрические явления в космосе указывает, например, спиральная форма туманностей и некоторых звездных скоплений.

Возможно, что наша планета, не имея диссимметриче­ских явлений, помимо жизни в биосфере, может, прохо­дя через области космоса, обладающие этими явлениями, войти в область правой диссимметрии этого рода, то есть может стать в условия правого диссимметрического поля, в котором может зародиться жизнь.

Вопрос о том, было ли такое прохождение Земли через диссимметрическое пространство космоса и в какое гео­логическое время оно произошло, чрезвычайно занимал и волновал Вернадского. Однако ответа на него он долго не находил, несмотря на то, что просмотрел горы книг и ру­кописей.

Но вот в том же 1928 году австрийский астроном Р. Швиннер выступил с новой обработкой известной гипо­тезы об образовании Луны из вещества Земли в догеологические времена. Швиннер связал образование основной впадины Земли — Тихого океана — с отделением Луны от Земли и перенес это событие в геологическое время, в так называемую лаврентьевскую эпоху, более миллиарда лет тому назад.

Швиннер считал, что отделение Луны произошло в связи с явлением приливов и отливов благодаря особому распределению масс в нашей планете до этого события и характеру собственных колебаний Земли. Разделение произошло при совпадении явлений резонанса между волнами приливов и отливов и собственными дрожания­ми планеты: получился единичный толчок приливных волн и земных масс колоссальной силы.

Выделение Луны из Земли дает чрезвычайно простое объяснение диссимметрии земной коры, выражающейся в неравномерном распределении на земной поверхности суши и моря, скоплении в одной впадине всей массы во­ды, главным образом сосредоточенной в Тихом океане. Эта впадина — место, откуда ушло вещество Земли, обра­зовавшее Луну.

Владимир Иванович занес библиографические данные о статье Швиннера в свою картотеку и на время забыл о ней. Но однажды вечером, когда он погасил свет в своем кабинете, полная, сверкающая луна ворвалась в окно, точно в его мозг, с такой стремительностью и смелостью, что вдруг все стало ясным.

Показалось только странным и непонятным одно: как можно было не понять до сих пор, что после отрыва Лу­ны быстро установились те же самые, в общем неизмен­ные климатические условия, которые существуют и ныне на земной поверхности и определяют непрерывное суще­ствование на ней жизни! Другими словами, с этого време­ни образовалась биосфера.

Исходя из такого образования биосферы, неизменной в основных чертах после величайшего потрясения, пере­житого нашей планетой, Владимир Иванович предполо­жил, что как раз в это время на нашей планете могли существовать условия диссимметрии, характерной для жизни. Ибо отделение Луны было связано со спираль­ным — вихревым — движением земного вещества, долж­но быть правым, вторично не повторявшимся. Одно из условий — диссимметрическая причина, необходимая со­гласно принципу Кюри, могла в это время существовать на поверхности нашей планеты, а стало быть, существо­вало главное условие для возникновения жизни.

Не раз испытывал Владимир Иванович творческое счастье, заполняющее человека при неожиданном реше­нии трудных задач. Но никогда еще не приходило оно при свидетеле, заглядывающем из космоса в его земное окно.

Диссимметрию живого вещества Вернадский рассмат­ривал как одно из коренных материально-энергетических отличий живых и косных естественных тел биосферы наравне с избирательной способностью организмов в от­ношении к изотопам химических элементов.

Но всюду, куда являлся Вернадский со своими неожи­данными обобщениями, он встречался с отсутствием не­обходимых анализов, вычислений, измерений, и везде ему приходилось проделывать всю предварительную работу, загружая сотрудников и лаборатории. А между тем он был ограничен в средствах, и аппаратуре, и в помещени­ях, к тому же увлечен размахом радиевых работ.

В это время в радиевом институте началась постройка первого в Советском Союзе циклотрона. На этом цикло­троне впоследствии Игорь Васильевич Курчатов нашел и осуществил особый режим разгонной камеры циклотро­на, дающий большой выход нейтронов.