Глава XXXIV РУССКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГЕНИЙ

Жизненность и важность идей познается только долгим опытом. Значение творчес­кой работы учено­го определяется временем.

Вернадский принадлежит к тем классическим ученым, в руках которых становится наукой все, чего касается их мысль.

Достаточно обладать талантом крупного ученого, что­бы, будучи минералогом, перейти от описания и измере­ния минералов к изучению их генезиса или перейти к истории химических элементов от истории их соединений и положить основы геохимии.

Но надобно обладать гениальным умом для того, что­бы путем каких-то взрывов научного творчества засыпать установленную веками непроходимую пропасть между живой и мертвой природой и создать биогеохимию, най­ти земной путь в космос, увидеть Дыхание Земли, оце­нить геологическую деятельность человека, предвидеть переход биосферы в ноо­сфе­ру, показать планетное значе­ние жизни, проникнуть в химию живого вещества, на­звать науку природным явлением, заговорить об энерге­тике, поддерживающей и направляющей механизм пла­неты.

В лице Вернадского мировая наука не в первый раз встречается с классическим ученым, представляющим русский национальный творческий гений. В его научных произведениях, в его мышлении ясно видны все осо­бенности русской научной мысли.

Национальный характер не представляет чего-то раз навсегда данного. Он изменяется вместе с условиями жизни, но в каждый данный момент накладывает на фи­зиономию нации свою печать.

Еще на заре научной деятельности Вернадского, в январе 1894 года, в речи, посвященной празднику рус­ской науки — открытию IX съезда русских естествоис­пытателей, — один из мировых представителей русской науки, Климент Аркадьевич Тимирязев, так охарактери­зовал особенности русской науки:

«Едва ли можно сомневаться в том, что русская на­учная мысль движется наиболее успешно и естественно не в направлении метафизического умозрения, а в на­правлении, указанном Ньютоном, в направлении точного знания и его приложения к жизни. Лобачевские, Зинины, Ценковские, Бутлеровы, Пироговы, Боткины, Менделее­вы, Сеченовы, Столетовы, Ковалевские, Мечниковы — вот те русские люди, — повторяю, после художников сло­ва, — которые в области мысля стяжали русскому име­ни прочную славу и за пределами отечества...

Не в накоплении бесчисленных цифр метеорологиче­ских дневников, — говорил он далее, — а в раскрытии основных законов математического мышления, не в из­учении местных фаун и флор, а в раскрытии основных законов истории развития организмов, не в описании ископаемых богатств своей страны, а в раскрытии основ­ных законов химических явлений — вот в чем главным образом русская наука заявила свою равноправность, а порою и превосходство!»

Если к именам, перечисленным Тимирязевым, приба­вить имя самого Тимирязева, имена Остроградского, Ля­пунова, Чебышева, Петрова, Лебедева, Жуковского, Чап­лыгина, Циолковского, Попова, Чернова, наконец Павло­ва, Вернадского и многих других последующих деятелей русской науки и техники, если напомнить о Ломоносове, личность которого Тимирязев и сам называет «как бы пророческой», то станет еще очевиднее, насколько точ­ной и правильной является характеристика русской на­уки, данная Тимирязевым.

Подобно Ломоносову, Менделееву, Бутлерову, если го­ворить только о химиках, Вернадский не останавливается на частностях, но ищет широких научных горизонтов. Спокойная, длительная экспериментальная работа не со­ответствовала складу его ума. Но зато он, как мы видели, мастер обобщений и систематизации, умеющий вносить согласованность и закономерность в хаотическое множе­ство отдельных фактов и наблюдений.

Владимир Леонтьевич Комаров, президент Академии наук и большой русский ученый, говорил о Вернад­ском так:

«Каждое крупное открытие В. И. Вернадского было бы достаточно, чтобы сделать имя ученого мировым име­нем, а у него так много подобных открытий. Генезис си­ликатов, роль радия в истории земной коры, возраст Зем­ли, влияние живых организмов на образование геологи­ческих отложений — какие разнообразные, коренные проблемы были поставлены и решены этим универсаль­ным естествоиспытателем... Он пишет о современной тео­рии атомного ядра, о распространении радия, о меловых отложениях, о результатах жизнедеятельности организ­мов и химическом составе живого вещества и везде дает оригинальные решения, и везде его мысли — плодотвор­ный источник новых поступательных шагов науки!»

И тем не менее известность имени основателя круп­нейших научных центров, научных школ и направлений никак не соответствовала и не соответствует его научным заслугам ни в свое время, ни теперь. Но когда однажды сам Вернадский с грустной усмешкой заметил в разгово­ре с академиком Л. С. Бергом, что его «Биосфера» забы­та, Берг коротко и точно ответил:

— Напрасно вы так думаете! Она стала классиче­ской. Ряд ее идей глубоко вошел в жизнь как определен­ное миропредставление — обезличился!

Вернадский сам немало способствовал обезличиванию высказываемых им идей, развиваемых им учений. Пол­ный хозяин в истории науки, он неутомимо повсюду вы­искивал себе предшественников, даже и в тех областях знания, которых сам был единственным зачинателем.

Когда-то без всякой необходимости он зачислил осно­воположником геохимии американского ученого Кларка. Позднее Вернадский заявил, что за 70 лет до Кларка швейцарский химик и мыслитель Шёнбейн определил геохимию как отдельную область науки.

Владимир Иванович так объяснял значение швейцар­ского химика в истории геохимии:

«Геохимическое содержание творческой работы X. Шёнбейна осталось незамеченным его биографами, но оно оказывало влияние в его время и имеет влияние до сих пор, бессознательное для нас».

Таким же образом находил своих предшественников русский ученый и в биогеохимии, в радиогеологии. До конца жизни, например, он приписывал создание сло­ва «биогеохимия» Виноградову, хотя каждый раз сму­щенный ученик указывал учителю, что много раньше Владимир Иванович сам употреблял это слово в одном из своих докладов. Там, где при всем желании и усилиях Владимир Иванович не мог разыскать предшественников, он излагал свои идеи так безлично, что слушатели часто воспринимали его идеи как аксиомы, случайно оставшие­ся им неизвестными.

Такими обезличенными аксиомами стали идеи Вер­надского о биогенном происхождении атмосферы, о рас­сеянии элементов, о диссимметрии жизни, о коренном материально-энергетическом отличии живых и косных естественных тел биосферы, об избирательной способно­сти живых организмов к изотопам, о материальном об­мене Земли с космосом, о длительности геологического времени...

Обезличиванию биогеохимических идей Вернадского способствовала их жизненная и практическая значи­мость. Сейчас весь мир занят вопросами микроэлемен­тов — ничтожнейшими количествами химических эле­ментов, находящихся в живых организмах, в почвах, в природных водах, в воздухе — повсюду. Даже там, где они составляют какую-нибудь десятимиллионную долю процента, микроэлементы оказывают огромное влияние, откуда и идет их практическое значение.

Вернадский не любил слова «микроэлементы» за его неточность и никогда не употреблял его, но именно он положил начало изучению химического состава организ­мов и показал присутствие и значение следов элементов в организмах.

Многие из гениальных идей Вернадского уже вошли в плоть и кровь современной науки. Но целый ряд идей, высказанных им, быть может самых удивительных, са­мых потрясающих, еще ждет своих деятелей.

В те годы, когда впервые были высказаны идеи Вер­надского, много в них было труднопонимаемо из-за новиз­ны самих идей и неподготовленности к их восприятию.

Но с тех пор прошло несколько десятилетий, и каких десятилетий! Марксистский философский материализм стал ведущим мировоззрением, бурное развитие советской науки обеспечило нам власть над атомной энергией и уже вывело человека за пределы нашей планеты. Ска­зочные обобщения и предвидения Вернадского становят­ся повседневной реальностью, а об устройстве атома, о радиоактивности химических элементов знает каждый школьник.

Имени национального русского гения должна быть воздана заслуженная честь и слава.

— Женитьба на Наталье Егоровне Старицкой.

— Родился сын Георгий.

1890 — Назначение профессором минералогии и кристаллографии Московского университета.

— Защита магистерской диссертации при Петербургском университете.

— Рождение дочери Нины.

— Создание «Теории строения силикатов» и публикация «Курса минералогии».

1902 — Вступительная лекция «О научном мировоззрении» к кур­су истории естествознания.

— Избран адъюнктом по минералогии в Академию наук.

— Избрание в Государственный совет от Академии наук.

— Избрание экстраординарным академиком.

— Избрание ректором Таврического университета.

— Возвращение в Петроград.

— Командировка во Францию по приглашению Сорбонны для чтения курса лекций по геохимии.

Вот уже третий раз в лучах факела — эмблемы основанной Максимом Горьким серии книг «Жизнь замечательных людей» — предстает перед читателем имя Владимира Ивановича Вернадско­го, одного из величайших ученых двадцатого века, крупнейшего естествоиспытателя и мыслителя, в творческом наследии которо­го новые поколения открывают все новые и новые грани, которо­го ныне советская, да и вся мировая наука справедливо считает одним из создателей сегодняшней научной картины мира. Острей­шие вопросы, чью значимость человечество по-настоящему глу­боко стало сознавать лишь на исходе нашего столетия: проблемы биосферы и ноосферы, экологии, научной этики, ответственности ученых за возможные последствия своих открытий — все это еще на пороге века нашло отражение в трудах молодого тогда русского профессора. И позже, став одним из признанных светил науки, Вернадский продолжал — буквально до последних дней своей долгой жизни — прокладывать пути, следуя которыми че­ловечество сможет уберечь свою дарованную природой обитель, дивную планету, едва ли не единственную во всем мироздании, где вершина живой жизни — Разум достиг масштабов планетар­ного могущества.

Имя академика Вернадского ныне вышло далеко за пределы научных статей и монографий. Его идеи, его предвидения и пред­остережения звучат в публицистических выступлениях писате­лей и журналистов, общественных и государственных деятелей, озабоченных самым острым из всех насущных вопросов — как уберечь от гибели не только земную цивилизацию, но и самую жизнь на Земле, как миновать ставшую ныне грозной реально­стью опасность ее уничтожения, в пламени ли всеистребляющей ядерной войны или в нерасчетливом разбазаривании огромных, но отнюдь не безграничных ресурсов земного шара, еще недавно казавшегося необозримым, а теперь даже из сравнительно не­дальнего космоса охватываемого единым человеческим взором. И не зря имя Вернадского, его слова об атомной энергии и ее возможной опасности, произнесенные еще в 1922 году, вспомнил, выступая перед участниками международного форума «За безъ­ядерный мир, за выживание человечества», Генеральный секре­тарь ЦК КПСС М. С. Горбачев: один из первых в мире исследо­вателей тогда еще загадочных недр атомного ядра явственно ощущал, в какую бездну бедствий может низринуть мир тая­щаяся в них гигантская сила, став достоянием злой воли или вырвавшись из-под контроля по чьей-то беспечности или не­осторожности. Голос Вернадского — при жизни негромкий, не­много глуховатый и спокойный — сегодня звучит набатной медью в грозный час выбора между разумом и самоубийствен­ным безумием.

К сожалению, живого звучания голоса Вернадского, по всей вероятности, не сохранилось. Да и вряд ли произнес хотя бы единое слово у раструба фонографа или в микрофон какой-либо иной звукозаписывающей аппаратуры ученый, не слишком лю­бивший позировать даже перед фотообъективом.

До удивления мало осталось об академике Вернадском и кинокадров, к тому же лишь случайных. И все же вполне доку­ментальный, движущийся и звучащий портрет Вернадского су­ществует. Он сейчас в руках тех, кто держит эту книгу. Ибо как иначе можно охарактеризовать пока что единственное в на­шей литературе художественное (а документальность, как известно, художественности не помеха) произведение, воссоздаю­щее живой облик человека, который радовался обычным земным радостям и огорчался столь же неотъемлемым бедам повседнев­ного бытия, который имел свои собственные наклонности и при­вычки, свою особенную манеру в общении с людьми, свои при­страстия и вкусы. Причем — следует это подчеркнуть особо — ни одна из живых черточек этого на три сотни с лишним страниц развернутого портрета не выдумана: вымысел органически про­тивопоказан жанру, в котором написана книга (жанру научно-художественной документальной биографии). Его утверждению и становлению в нашей литературе во многом содействовал автор книги, представитель старшего поколения советских писателей Лев Иванович Гумилевский.

В советскую литературу Л. И. Гумилевский пришел уже до­статочно зрелым человеком и вполне сложившимся писателем. Он родился в 1890 году неподалеку от Саратова, изучал фило­логию в Саратовском университете, а печататься начал с 1910 го­да. Сочувственный взгляд на человека труда, осуждение мира наживы и эксплуатации во многом определило успех первых рассказов молодого писателя, изданных еще в предреволюцион­ные годы. Встав после победы Великого Октября безоговорочно на платформу Советской власти, Лев Иванович в дальнейшем многие свои произведения — рассказы, повести я романы — посвятил проблемам становления новой морали. Критика не бы­ла единодушна в их оценке, что, впрочем, представляется вполне понятным, если вспомнить остроту дискуссий того времени. Че­тырехтомное собрание произведений Л. И. Гумилевского, издан­ное в 1925 году, как бы подвело итог этому первому периоду его творчества.

В дальнейшем, чем дальше, тем больше, в поле зрения писа­теля вошли проблемы, связанные с наукой и техникой преиму­щественно в преломлении человеческих судеб их творцов. И ко­гда Максим Горький обратился к советским писателям с призы­вом создать универсальную долговременную библиотеку жизне­описаний выдающихся людей всех времен и народов, существу­ющую и развивающуюся и поныне книжную серию, инициалы ко­торой — ЖЗЛ — стоят на корешке и этой книги, Л. К. Гумилев­ский оказался в числе тех, кто первым откликнулся на горьков­ский призыв. Четвертым по счету выпуском серии оказалась кни­га Л. И. Гумилевского «Рудольф Дизель» — биография немецко­го ученого и инженера, чей вклад в историю техники едва ли нужно объяснять. Два года спустя писатель выпустил жизне­описание Густава де Лаваля — шведского изобретателя, потом­ка эмигрировавших из Франции гугенотов, создавшего первую в мире практически пригодную паровую турбину.

В дальнейшем, оставив на время научно-художественный жанр, Л. И. Гумилевский много времени и сил отдал созданию научно-популярных книг, в основном рассчитанных на более юного, нежели основная аудитория серии ЖЗЛ, читателя. Его книги о паровых турбинах, железных дорогах, путях развития отечественной авиации многократно переиздавались. На них воспитано не одно поколение подростков, иные из которых — теперь уже убеленные сединами почтенные люди — достигли вершин в мире техники. Переступить же ее порог им помогли книги, при­надлежащие перу Льва Ивановича Гумилевского.

В годы Великой Отечественной войны немолодой уже писа­тель многое сделал для утверждения в сердцах советских людей патриотического чувства гордости за свою Родину и ее замеча­тельных сынов. Изданные отдельными книжками очерки об «отце русской авиации» Н. Е. Жуковском и великом русском металлур­ге Д. К. Чернове вошли в серии «Великие русские люди» и «Ве­ликие люди русского народа», временно заменившие в суровую годину войны серию «Жизнь замечательных людей»; небольшие по объему и формату, книжки эти стали своего рода оружием — оружием идейной борьбы двух миров, двух политических си­стем, оружием в бескомпромиссной схватке с врагом, пытавшим­ся не только сокрушить нашу страну сталью, выкованной в крупповских и иных подобных арсеналах, но и отравить созна­ние ее бойцов стародавней сказкой об отсталости и неполноцен­ности русского человека. Благородной задаче раскрытия образов великих ученых России Л. И. Гумилевский остался с тех пор верен до конца своих дней.

В рамках серии ЖЗЛ одна за другой выходили его книги! «Бутлеров» (1951), «Зинин» (1965), «Чаплыгин» (1969). А всего за год до своей кончины, в 1975 году, восьмиде­сятипятилетний писатель вновь обратился к фигуре Д. К. Чернова и написал книгу о выдаю­щемся металлурге, написал живо и как-то по-юношески ярко. И все же, бесспорно, вершиной творчества Л. И. Гумилевского в жанре документальной научно-художествен­ной биографии можно считать книгу «Вернадский», впервые вы­пущенную в 1963 году к столетию со дня рождения ученого, пе­реизданную в 1967-м и ныне третий раз выходящую в свет, как раз в то время, когда не за горами уже столетие со дня рожде­ния ее автора — талантливого перво­проходца многих до него нехоженых в литературе троп, честного художника и кропотли­вого труженика-исследователя, искреннего патриота своего Оте­чества — Льва Ивановича Гумилевского.