Литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи Кариус Отто

боеготовности в 8 часов, потому что я должен провести разведку дорог,

ведущих к линии фронта. Кроме того, было абсолютно необходимо встретиться с

командиром пехотного батальона. Высокий чин придерживался другого мнения и

быстро потерял терпение.

-- Дороги и мосты уже обследованы экипажами самоходных орудий. Там,

где они смогли проехать, вы тоже проедете на своих машинах! [189]

Многие на моем месте щелкнули бы каблуками и удалились. Однако на кон

было поставлено слишком многое. Я объяснил, что самоходное орудие вдвое

легче нашего танка и что я принципиально не полагаюсь на разведку,

проведенную другими, уже наученный многократным горьким опытом недостоверных

результатов. Тут уж мой генерал потерял терпение.

-- Я не потерплю поведения "примадонны" со стороны

молодого офицера! -- проревел он. -- Вы начнете атаку в 8. 00!

Мне оставалось лишь произнести:

-- Почтеннейше прошу генерала меня извинить, -- и повернуться к

выходу.

Лейтенант Эйхорн уже исчез. У него было нехорошее предчувствие. Я

доводить старого человека до грани нервного срыва и отбыл. Командир

пехотного батальона чрезвычайно обрадовался, когда увидел мою черную форму

танкиста, но сразу же мне сказал, что вряд ли будет готов атаковать в 8

часов. Мы сразу же договорились друг с другом и назначили час "Ч"

на десять. К тому времени ремонтный взвод обещал починить танк Кершера. Как

всегда, я мог быть уверен, что танк подготовят с точностью до минуты. Кроме

того, пехота еще не протянула телефонный кабель, и у командира не было связи

с ротами. Мы вместе поехали к линии фронта, и майор кратко обрисовал мне

условия местности. Объектом атаки была возвышенность, которая открывалась

перед нами справа на расстоянии примерно 3–4 километров. Она

господствовала над местностью во всех направлениях. Как только эта

возвышенность окажется в наших руках, позиции можно будет удерживать

меньшими силами. Следует заметить, что русские засели прямо перед нами вдоль

линии леса. В то время как наши позиции пролегали по открытой местности,

позиционное превосходство было целиком на стороне русских.

Тем временем мои "тигры" прибыли на командный пункт. Сам

генерал приехал около половины десятого, для того чтобы наблюдать за ходом

атаки. Мы поняли, [190] что он согласился с новым часом "Ч". Мы

уже собирались потихоньку двигаться, чтобы вовремя прибыть на передовые

позиции, когда на фронте был открыт шквальный огонь. Сообщили, что русские

прорвались. Генерал был совершенно вне себя, но я смог его успокоить. В

конце концов, атаковала только пехота, а такого рода ситуация для нас не

составляла проблемы.

Мы двинулись. Когда я переваливал через первое возвышение на местности,

Кершер поддерживал со мной радиосвязь. Я видел, что он двигается позади

меня. На Дельцайта и его людей можно было положиться! Мы без труда достигли

старых позиций. Несколько русских, пригибаясь, метались по местности, потому

что вовремя не успели уйти. Наши солдаты смогли вновь занять прежние

позиции. Я начал атаку ровно в 10 часов. Генерал направил мне свое одобрение

через батальонную радиостанцию, которая поддерживала связь с боевой группой.

Он, видимо, был удовлетворен, хотя на тот момент для этого не было причины.

Местность была усеяна множеством холмов, а низменные места --

заболочены. Мы могли пробираться вперед только по краям возвышений. Нам

повезло, что цель все время высилась прямо перед нами, в противном случае

мы, конечно, потеряли бы ориентир в результате постоянных изменений

направления.

Когда цель, наконец, оказалась прямо перед нами, фельдфебель Кершер

отметил, что русские устанавливают две противотанковые пушки на самом верху.

Мы ехали борт к борту, поднимаясь на возвышенность и забирая вправо, чтобы

обогнуть заболоченный район, который отделял нас от цели. От этого места и

далее двое из нас постоянно прикрывали другие двигавшиеся танки. Бог знает,

какие ситуации могут возникнуть, но нет ничего хуже, чем подставлять

противнику свой борт. Но избежать этого мы не могли в той ситуации. Нам

нужно было достигнуть возвышенности, невзирая ни на что, и вскоре Кершер

прикончил противотанковые орудия.

И мне было тем более непонятно, почему танк, шедший позади меня, не

следует за мной. Им командовал [191] фельдфебель, который недавно прибыл из

запасного батальона. До сих пор для каждого командира танка было само собой

разумеющимся, что он, по крайней мере, должен был двигаться со мной вровень.

Мне даже приходилось сдерживать людей, чтобы они не отрывались от меня

вперед слишком далеко. Фельдфебель Кершер позаботился о русских

противотанковых пушках. Однако он не мог следовать за мной, потому что ему

мешала другая машина. Это переполнило чашу моего терпения, и я приказал

наводчику заменить командира. Радист должен был сесть на место наводчика, а

"новому" фельдфебелю пришлось "отдохнуть" на месте

радиста. Как многие в роте ждали возможности стать командиром танка! А этот

даже в полной мере не проявил усердия на этом посту! Когда мы вечером

вернулись, я перевел его в обоз, где он мог быть полезным, а для действий с

нами на фронте он не годился.

Затем мы приблизились к возвышенности и оставались там до наступления

темноты. Местность, по которой мы ехали, была полностью очищена от

противника, за исключением самой возвышенности. Русские, естественно, также

считали ее важной и еще удерживали небольшими силами участок, примыкающий к

нашему переднему краю. Только полоса, идущая на пересечение с нашим передним

краем, еще удерживалась небольшими силами. Но по неизвестным мне причинам

наша пехота совсем не продвигалась. Для меня это было решающим фактором.

Пока мы еще были в состоянии хоть немного различать дороги, я доложил на

командный пункт боевой группы, что мы возвращаемся. Я не собирался

оставаться один среди русских, чтобы взлететь на воздух ночью. Во второй

половине дня мы слышали шум небольшой перестрелки в том направлении, но не

более того. Таким образом, наша миссия завершилась, и мы вернулись на

командный пункт боевой группы без происшествий. Непонятно, следовало ли нам

оставаться там с самого начала. В конце концов, потеря двух противотанковых

орудий не ослабила русских, а мы потратили больше топлива и боеприпасов, чем

требовало все это предприятие. [192]

Тем не менее наш генерал был чрезвычайно горд выполнением нами задания.

Он сказал мне дружески:

-- Конечно, поведение примадонны прощается, коль скоро действия на

поле боя достойны примадонны.

Главным образом, господин с высоким званием был несказанно рад, что не

подвергся критике за действия на своем участке, чего опасался. По его

мнению, мы были главной причиной этого.

Мы получили еще одно небольшое задание, которое уводило нас далее на

запад. Русские разместили артиллерию для прикрытия своего фланга. На любое

наше движение на запад или восток за линией фронта они реагировали криками:

"Тигры! Тигры!" Сразу вслед за этим артиллеристы ставили

заградительный огонь по всему фронту. Так что нам было лучше не

высовываться, если не происходило ничего особенного.

Следует отметить, что русские совсем не стремились показываться нам на

глаза со своими танками. Они появлялись за какой-нибудь возвышенностью и

вызывали замешательство в рядах нашей пехоты. Но прежде чем мы подходили,

они исчезали из виду. Мы только слышали удаляющийся шум дизельных моторов.

Русские просто не давали нам покоя, но массированных атак не было. У нашего

противника тоже не хватало для этого сил. Его главные силы неуклонно

двигались колоннами на запад, и, к сожалению, мы были слишком слабы, чтобы

отрезать их наступление. По этой причине на том фланге, где мы находились,

ситуация оставалась относительно спокойной.

Как нам сообщил генерал, новая линия фронта на участке боевой группы

делала изгиб на север, и он хотел выровнять ее на этом участке. А чтобы это

сделать, мы должны были занять деревню. Проходя через нее, линия фронта

пролегала бы по прямой. Я подъехал туда на своем автомобиле, чтобы лично

взглянуть, как обстоят дела. Командир полка кратко обрисовал мне ситуацию.

Когда я рассказал ему о намерении генерала, он воскликнул, что генерал

ненормальный. Деревня находилась в долине, на [193] ничейной земле. Наши

позиции пролегали через плоскогорье вдоль полосы леса к северу от него.

Русские располагались на склоне к югу от деревни. Было бы чистым безумием

захватывать деревню. Днем сделать это и совсем невозможно -- разве что

тем из нас, кто был в танках, но никак не пехоте. Для сравнения: наши

нынешние рубежи можно было без проблем удерживать небольшими силами, потому

что они господствовали над подходами к ним. Даже если существующая линия

фронта не выглядела особенно "привлекательной" на карте, она была

единственно возможной на этой местности.

Генерал вскоре вызвал командира полка и приказал атаковать деревню.

Полковник кипел от возмущения. К его облегчению, я объявил, что собираюсь

немедленно ехать к генералу Берлину, к которому была прикомандирована боевая

группа, чтобы предотвратить объявленную операцию. Генерал Берлин признал

правильность моих соображений и посмеялся над небольшим "бунтом".

Он вызвал командующего боевой группой, и линия фронта осталась на прежнем

месте. Наша пехота и "тигры" были слишком хороши для того, чтобы

заниматься таким вздором.

Этот пример, как и многие другие в моей книге, показывает, что даже в

Третьем рейхе было вполне допустимо отказаться выполнить приказ, если

сделать это приемлемым образом, или по крайней мере не следовать приказу

буквально. Само собой разумеется, что ответственность за такие действия

целиком ложится на данного офицера. Именно так, конечно, должен поступать и

солдат современной Германии. Как бы то ни было, хотел бы я видеть, как много

офицеров, особенно молодых, готовы отказаться выполнять приказ, если

когда-нибудь вновь возникнет такая ситуация, -- выполнения которого не

пожелал бы ни один нормальный человек. В большинстве случаев они не

настолько знакомы с ситуацией, чтобы решиться на такой шаг. Мы же были

непосредственно приданы армейскому корпусу и, следовательно, находились в

благоприятном положении, дающем общее представление о боевых действиях на

всем участке. У нас, таким образом, сформировалось объективное мнение. Но

каждый из нас должен был [194] нести полную ответственность за любую

операцию, предпринятую по нашей собственной инициативе, особенно во

изменение приказа или при отказе его выполнять. Готовность взять на себя

ответственность -- самая выдающаяся отличительная черта, которая должна

быть присуща офицеру. В этом нет ничего нового, и каждый, кто был на войне,

может привести примеры этого. Если "маленький человек" предпринял

небольшое наступление по своей собственной инициативе и оно удалось, то его

похвалят. В некоторых случаях даже наградят. Напротив, если операция

провалится, то он предстанет перед военным трибуналом.

При таких благоприятных условиях мы имели возможность принимать решения

по своему усмотрению. Это были решения, необходимость которых позднее стала

сама по себе очевидной. Ясно, что такая возможность предоставлялась гораздо

реже командиру взвода или командиру роты пехотной части, чем подчиненному

командиру на уровне армейского батальона, как в нашем случае. Но ситуация не

будет иной и в новых вооруженных силах. Требование подчиняться только

"разумным приказам" исходит из ложных посылок. И в будущем очень

редко можно будет столкнуться с ситуацией, когда люди отказываются

подчиняться приказам и не понесут за это наказание. Так и должно быть. Успех

в войне невозможен, если каждый будет выполнять только тот приказ, который

кажется ему разумным и необходимым.

К этому времени мы только обеспечивали безопасность на командном пункте

батальона, с которым атаковали Маругу. Однажды, когда я проснулся утром,

фельдфебеля Кершера нигде не было. Я расспросил окружающих и, к своему

удивлению, услышал, что вызвал его, находясь в сонном состоянии, приказал

ему ехать на линию фронта и нести там охранение. Я этого не помнил, к тому

же никогда не послал бы танк нести охранение самостоятельно, особенно ночью.

Однако фельдфебель Кершер был хорошим человеком и отправился туда в

соответствии с моим приказом. Я отозвал его по радио. Такого же рода случай

произошел у меня с водителем колесной машины. Он стал мне докладывать, [195]

потому что я просил его выехать со вспомогательной базы на разведку.

Полусонный, я отослал добросовестного подчиненного, а когда проснулся

окончательно, понял, что сам остался совсем без транспорта.

Во избежание дальнейших недоразумений такого рода я распорядился, чтобы

меня не считали в здравом уме до тех пор, пока я не встану на ноги! Конечно

же все мы были до такой степени уставшими, что с большим трудом приходили в

чувство после того, как засыпали там, где в то время находились.

Обер-фельдфебель Дельцайт нашел наилучшее решение. Если я засыпал

где-нибудь, пусть даже всего на несколько минут, а ему было от меня

что-нибудь нужно, он хватал меня за воротник и усаживал вертикально. Тогда

все было в порядке; от этого я и в самом деле просыпался! Глядя на это с

позиций сегодняшнего дня, понимаю, что конечно же это был довольно

эксцентричный метод.

Наш бывший командир роты фон Шиллер, которого мне пришлось заменить на

командном посту, был отозван домой в качестве преподавателя по тактике на

курсах усовершенствования. Ему повезло, что граф Штрахвиц вернулся тогда в

Германию для получения награды -- бриллиантов к Рыцарскому кресту и что

нас вывели из нарвского участка. Я так и не стал выяснять относительно его,

потому что никому не хотелось поднимать неприятную тему. Насколько мне было

известно, допросили только обер-фельдфебеля Цветти. А в остальном дело

утряслось. Фон Шиллер оставался "офицером по особым поручениям" в

батальоне до своего перевода в июле 1944 года. Я получил временное

командование ротой. Фактически нам обоим повезло в том, что судьба свела

нас. Был бы у меня другой командир роты, я никогда не получил бы такое

лестное предложение или что-либо подобное. Кроме того, фон Шиллер никогда не

смог бы так долго оставаться командиром роты, если бы у него в роте служил

менее предусмотрительный и толковый офицер. Кто-либо другой, вероятно, уже

давно донес бы на него, [196] прежде чем дела пошли своим чередом. Он даже

стал капитаном раньше других и таким образом не остался с одной лишь плохой

репутацией. Думаю, что мы оба прекрасно это понимаем, если говорить

начистоту.

оставалось до того, как граф Шауффенберг предпринял попытку покушения на

Гитлера, из батальона к нам пришло донесение. В нем говорилось, что русские

прорвались северо-восточнее Дюнабурга на участке 190-й пехотной дивизии и

наступают в направлении автодороги Дюнабург -- Роззиттен. В донесении

указывалось, что русских было от 90 до 100 танков.

Я был настроен несколько скептически, потому что по опыту знал, что не

только у пьяных, но и у пехотинцев может двоиться в глазах, особенно если

ночью танки появляются неожиданно для них. Поэтому полагал, что речь может

идти самое большее о 50 танках, но даже об этом никому не хотелось слышать.

Кроме всего прочего, мы все еще были примерно в 50 километрах от Дюнабурга.

Приказ немедленно двигать роту к Дюнабургу поступил одновременно с

донесением из батальона.

Наш инструктаж должен был состояться у въезда на железнодорожный мост,

который был единственным мостом через Дюну, доступным для

"тигров". Наша рота была готова двинуться в ранние утренние часы

20 июля.

Мы достигли моста через Дюну примерно к 11 часам. На дальней стороне

реки стояли еще две машины роты. Они прибыли из мастерской после недавнего

ремонта. Так что в моем распоряжении было приличное количество

"тигров", целых восемь машин. Это был боевой состав, которого нам

почти никогда не удавалось при других обстоятельствах собрать. Обычно пять

или шесть танков были выведены из строя противником или в результате

механических неполадок. [197]

Кладбище к западу от автодороги Дюнабург -- Роззиттен было выбрано

в качестве пункта снабжения для батальона. Он находился примерно в 5

километрах к северо-востоку от города.

Из всех трех рот мы прибыли последними. Мы, безусловно, совершили

длиннейший переход. Обер-лейтенант Бетлер и его 3-я рота уже дозаправились и

пополнили запасы. Он только успел окликнуть меня по имени, проезжая мимо.

Сказал, что я могу не спешить.

-- К тому времени, как вы прибудете, мы уже позаботимся обо всем

сами! -- сказал он, прощаясь.

Я пожелал ему удачи, а потом отправился на батальонный командный пункт,

чтобы узнать о сложившейся ситуации.

То, что я там узнал, конечно, не выглядело слишком радужно. Используя

массированный броневой кулак, русские развернули наступление в районе 190-й

пехотной дивизии. По-видимому, у них была цель выйти к автодороге Дюнабург

-- Роззиттен, отрезать ее, а затем наступать на город с севера. Им

удалось вклиниться в передний край нашей обороны.

У нашего командования все еще отсутствовало четкое представление о том,

был ли это прорыв. Большинство пехотных подразделений находились в движении,

и они уже оттянули дивизионный командный пункт на значительное расстояние

назад.

всю имеющуюся в распоряжении боевую технику в район Дюнабурга, и вскоре она

заполнила всю дорогу до Вильно для того, чтобы защитить открытый фронт. Они

также сообразили, как связать эти силы.

Русские атаковали то здесь, то там, небольшими бронетанковыми и

пехотными подразделениями, но никогда не оказывали мощного давления.

Германская линия фронта была, фактически, лишена тяжелого вооружения, так

что возможность для атаки у русских была более чем благоприятной. Успех не

заставил бы себя долго ждать. Целью русских было пересечь автодорогу,

выдвинуться на запад, повернуть на юг и взять Дюнабург. В ходе атаки они

окружают и уничтожают 190-ю пехотную дивизию. [198]

Германское командование сосредоточило всю боевую технику к югу от

Дюнабурга. Затем встало в другую крайность, сконцентрировав все

подразделения противотанковых, штурмовых, зенитных орудий и

"тигров" в Дюнабурге. Оттуда оно перебросило их в направлении

Полоцка с заданием ликвидировать проникновение русских и восстановить

прежнюю линию фронта.

В пункте снабжения моя рота оказалась последним подразделением. Судя по

положению дел, день обещал быть славным. Едва ли можно было предполагать,

что огневая мощь, которая уже обрушивалась на восток, оставит какие-нибудь

танки для того, чтобы их можно было подбить.

Был полдень, и мы только что заправились и пополнили запасы. Двигатели

уже работали, когда с фронта вдруг совершенно неожиданно прибыла дивизионная

машина. Майор с красными лампасами Генерального штаба на брюках выпрыгнул из

машины, которая продолжала двигаться. Он возбужденно заговорил с первым же

солдатом, который ему попался, и требовал проводить его к командиру части.

Я сразу же вмешался. Оказалось, что русские возобновили атаку с самого

утра. Дивизионный командный пункт уже больше нельзя было найти на

предназначенном для него месте. Вся ситуация оказалась шаткой и критической.

Помимо всего прочего, весь штаб дивизии переместился далее на запад

несколькими днями ранее. Остался только офицер оперативного отдела, а он не

мог повлиять на нового командира, полковника.

Мы отправились по автодороге к Роззиттену, а затем, примерно через 3

километра, по шоссе в направлении на восток, к Полоцку. Мы упрямо продолжали

двигаться в восточном направлении. В конце концов мы должны были где-нибудь

встретить сопротивление.

Нещадно палило солнце середины лета. Нам приходилось давать нашим

машинам отдых через каждые сорок пять минут. Во время таких остановок экипаж

сидел на танках. Водители занимались двигателями и проверяли уровень масла и

воды. Нас беспокоил только один вопрос: "Как там, на фронте?"

[199]

Вдруг я услышал в отдалении звук стрельбы. Позвал Кершера и указал на

лающий звук танковых пушек. Продвинулись ли уже русские еще дальше на запад,

то есть к северу от нас и параллельно к нам?

Не мешкая я с Кершером забрался вместе в автомобиль

"фольксваген". Полевыми тропами мы поехали на северо-запад к

автомагистрали Дюнабург -- Роззиттен.

То, что предстало перед нашим взором, едва ли поддается описанию. Это

уже больше было не отходом, а паническим, безрассудным бегством.

Все и вся двигались к Дюнабургу -- грузовики, колесные машины,

мотоциклы. И все до отказа забитые людьми. Никого нельзя было заставить

остановиться. Это было как река, выходящая из берегов, когда ее наполняют

притоки после проливных дождей.

Дорога едва умещала бурный поток. Это зрелище сказало нам все. Оно

свидетельствовало о том, что русские, должно быть, проникли на нашу

территорию глубже, чем предполагалось, и посеяли панику в тыловых

подразделениях.

Поток обратившихся в паническое бегство на юг постепенно редел. Лишь

отдельные машины все еще проезжали мимо нас. Наконец, мы смогли двигаться на

север, чтобы выяснить, свободна ли еще от противника автодорога.

Едва только мы успели проехать несколько километров, как увидели

бегущего по кювету унтер-офицера. Он бежал так, будто спасал свою жизнь.

Возбужденный, он остановил нас и прокричал:

-- В следующей деревне уже русские танки!

Мы были рады узнать что-то определенное и взяли его с собой в машину,

где он смог отдышаться. Но ему было явно не по себе оттого, что мы

продолжали ехать на север.

-- Я в самом деле видел два "Т-34", -- сказал он,

переводя дух. Наверное, подумал, что мы ему не верим.

Дорога вскоре пошла слегка на подъем. Наш гость пояснил всем нам, что

за подъемом, в долине и расположена упомянутая им деревня, в которой уже

были русские танки. Деревня называлась Малиново. [200]

Мы вышли из машины на обратном склоне, пересекли склон и отыскали

место, с которого могли бы без труда разглядеть деревню в бинокль.

Она была прямо перед нами примерно в километре и простиралась примерно

на километр в длину -- типичная для России вытянутая в линию деревня. Мы