В. Сорокин
Поэтика Владимира Сорокина (р. 1955) представляет собой наиболее последовательный пример концептуализма в прозе. Как признается сам Сорокин, для него важна мысль философа Мишеля Фуко о тоталитарности любого дискурса, так как любой дискурс «претендует на власть над человеком. Он гипнотизирует, а иногда — просто парализует».
Сорокин начинал с деконструкции соцреализма, разрабатывая вслед за художниками Виталием Комаром и Александром Меламидом др. соц-арт.
В произведениях Владимира Сорокина сохраняется это «двоемирие» — в специфической для концептуализма форме — как идея двуслойности российской жизни, где фальшивый фасад прикрывает жалкую плоть бытия. Но в изображении Сорокина «подлинная» действительность окончательно перестает быть манящей: она деградирует так же стремительно, как и лицевая, выставленная напоказ сторона жизни. В понимании этого прозаика, советский (да и постсоветский) мир устроен так, что все человеческие силы тратятся на создание иллюзии, все заняты в дурном спектакле — не живя, а изображая жизнь.
Изображая то и другое — «поверхность» жизни и ее «изнанку», — Сорокин с самого начала демонстрировал запредельную «жесткость» художественного высказывания, программное нарушение эстетических табу и «граничащую с безумием интенсивность повествования».
Ранние рассказы Владимира Сорокина строятся по одной схеме: они начинаются как беспросветно-искусственные соцреалистические тексты (стандартная молодежная проза, типовая производственная повесть и т. д.). Но в определенный момент происходит слом повествования — переход от слов к действию, — и он влечет самые шокирующие последствия. Охотники, шушукающиеся в кустах в ожидании добычи, оказываются людоедами, которые подманивают жертву на костерок и звуки песен Высоцкого («Открытие сезона»); учительница, отчитав шляющегося по школе пятиклассника, вдруг снимает трусы и начинает принудительно знакомить его со своей физиологией («Свободный урок»).
Критиками это было воспринято как отказ искусства от проективности, мессианских претензий и гуманистических задач. Поэтому уже после первых публикаций Сорокин удостоился званий «великого и ужасного писателя земли русской», литературного провокатора, «мизантропа и русофоба».
Первоначальная версия развития событий, как уже говорилось, связана у Сорокина с победой природного над культурным. Причем естественное, вопреки поговорке, оказывается в высшей степени безобразным. Например, герой рассказа «Санькина любовь» после месячного отсутствия возвращается в родную деревню и узнает о случайной гибели любимой девушки. Сделав вид, что отправляется на танцы, он идет на кладбище, находит могилу Наташи, откапывает и насилует полуразложившееся тело, а затем до утра распевает частушки с известным зачином: «Я свою любимую из могилы вырою...» — и непристойным продолжением, которое в этом конкретном случае является всего лишь точным изложением фактов.
Словесное оформление этой истории не предвещает ничего кощунственного: поутру Санька обсуждает с приятелем какое-то общественное поручение, и этот диалог написан в соответствии со всеми канонами советской молодежной прозы:
«— Сань, а Степка говорит еще, что он не комсомолец и человек семейный, а ты, Сань, говорит, кончил сам недавно, да еще сознательный. Пусть со школьниками и возится. Так и передал.
Сидящий на крыльце Санька усмехнулся, вздохнул:
— Да я бы все равно пошел завтра. И без его отказа. Он им прошлый раз про дизель такого натрепал — никто не понял ничего. Заново объяснять пришлось.» (Сорокин 1998а, с. 456).
Перед могилой Наташи Санька клянется в любви, и его речь сбивчива, он рыдает, трясется, но и в этом нет ничего патологического: происходящее кажется нормальной реакцией человека, переживающего большое горе. Между словами (стилем высказывания автора и персонажа) и дальнейшими действиями героя не просматривается никакой связи. Казалось бы, она появляется, когда Санька, вернувшись с кладбища, поет частушки: их текст может быть воспринят как самодонос, «отчет о проделанном». Но очевидно, что это никем не будет так воспринято: в этой реальности не предполагается никакой связи между словом и делом, явным и тайным.
В «Санькиной любви», как и во многих ранних текстах Сорокина, трудно увидеть что-то похожее на обычную для соц-арта социальную критику. Речь в них идет не об абсурде советской действительности, а о вещах куда более глобальных — о том, как ненадежна такая конструкция бытия, когда между его важнейшими сторонами нет равновесия и гармонии, а значит, безумие готово охватить жизнь в любой момент.
Достарыңызбен бөлісу: |