Литература периода «оттепели»
Театральность, работа на публику
жүктеу/скачать 3.39 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Вяч. Курицын в своей статье «Великие мифы и скромные деконструкции»
| 7. Театральность, работа на публику. Здесь уместным будeт обратиться к комментариям И.П. Ильина: «В сoвременной теоретической мыcли Запада среди филоcофов, литературоведов, искусствоведов, теaтроведов и социологов ширoко распространена мифологема о тeатральности сегодняшней социальной и дуxовной жизни. Например, Г. Алмер в книге “Прикладная грамматология” (1985) утверждает, что в наше время буквально “все — от политики до поэтики” стало театральным» [4]. На практике театральность реализуется с помощью таких приемов, как «двойной код», «смерть автора», «авторская маска». Применение перечисленных приемов мы находим в поэме Вен. Ерофеева:
двууровневая организация текста рассчитана на элитарного и маcсового читателя одновременно; за счет широкой цитации текст поэмы воспринимается как нечто «вторичное», не имеющеe автора в привычном представлeнии; образ автора, или aвторская маска, введен в текст в качестве травестированного (переодетого, зaвуалированного) автора-пeрсонажа, являющегося связующим цeнтром фрагментированного постмодернистского повествования поэмы. Вяч. Курицын в своей статье «Великие мифы и скромные деконструкции» указывает, что основанием для названия поэмы Ерофеева «пратекстом русского постмодернизма» многие исследователи считают юродство героя поэмы (о юродстве писали О. Седакова, М. Липовецкий, М. Эпштейн). Юродивый смеясь плачет и переворачивает сущности, чтобы их обновить. По словам М. Липовецкого, «Москва-Петушки» становится переходным мостиком от духовного учительства русской классики к безудержной игре постмодернизма, а позиция юродивого как нельзя лучше соединяет в себе оба берега - и нравственную проповедь, и игровую свободу. Вяч. Курицыну такой подход представляется слишком публицистическим - он предполагает обращение к таким ненадежным, малодифференцированным категориям, как «духовность» и «игра». Итак, кто же такой главный горой поэмы? Возраст его – «стукнуло тридцать прошлой осенью». Имя героя совпадает с именем автора, кроме того, в тексте присутствует указание на то, что герой является автором нескольких литературных «вещиц», и, в том числе, поэмы «Москва-Петушки» (близость автора и героя, идентификация «я = он», как известно, характерная черта постмодерна). Помимо этого, Веничка – это Венедикт, с лат.«благословенный». Детали портрета героя скудны: «бездомный и тоскующий шатен» с «глазами, полными «всякого безобразия и смутности». В качестве особых примет обозначаются черты чисто физиологические: никто из его приятелей-собутыльников не видел, что бы он «по малой нужде» («до ветру») ходил, и что он «за всю жизнь ни разу не пукнул». Уже первая фраза, открывающая повествование о Веничке: «Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало, - и ни разу не видел Кремля» - задаёт образ героя-пьяницы («напившись или с похмелюги»), - и в дальнейшем повествовании эта черта персонажа подтверждается и закрепляется. По утверждению О.В. Богдановой, избрание в качестве ведущего персонажа героя-пьяницы весьма точно отражает общественную ситуацию конца 60-х – начала 70х годов, когда обнаружил себя кризис «положительного героя» советской литературы. Почти одновременно с не-героями («пассивными» героями) деревенской прозы, не-героями («конформистами») городской прозы, не-героями («маргинальными», «амбивалентными» героями) прозы «сорокалетних» Веничка стал первым литературным представителем не-героя поколения сторожей и дворников, истопников и ассенизаторов, будущих писателей-постмодернистов, которые вслед за писателями начала века обнаружили, что «истина в вине». Писатель не сосредотачивается на отрицательных сторонах натуры героя (в частности, на тяге к алкоголю), и даже наоборот, разрабатывает глубоко положительные его качества, при этом не лишая его ни тех, ни других в полной мере. Исчезает привычная для того времени оценочность, обличительно-разоблачительная нота. По словам Н.В. Живолуповой, «философские установки Венички определяют идеи контркультуры, уход в царство тёмной свободы. Бегство в мир иррационального, одним из художественных адекватов которого в поэме является пьянство, - средство сделать себя нечувствительным к воздействиям действительности». Герой Ерофеева в силу своей «хмельной» природы облачается в различные одежды, примеряет различные маски, роли. И, пожалуй, самой неожиданной и парадоксальной «маской», «ролью», уподоблением героя становится «параллель» образа Венички и образа Христа. Об этом сопоставлении- параллели говорили едва ли не все критики, обратившиеся к тексту Ерофеева. Выстраиваемый образный ряд: «пьяница – дурак – юродивый – блаженный», в который включается сопоставление «ангелы - дети», вполне может быть, по мнению критиков, завершён образом Христа. Религиозные мотивы со всей очевидностью присутствуют в тексте Ерофеева, они формируются образами Господа, ангелов, Сатаны, апостола Петра и обращениями-молитвами. Но О.В. Богданова в своей работе спорит с такой точкой зрения, говоря, что автор наделяет своего героя именно «апостольской», а не «божественной» сущностью. Дистанцию между этими образами можно проследить в диалогах Венички с Господом, где «я» Венички не равно «Он» Христа. Веничка следует заповедям как ученик, а незадолго до финальной сцены возникает подобие «страшного суда», на котором герой предстаёт перед господом, что никак не вяжется с образом «сына Божьего». На «пророческие» мотивы в произведении указывает и стилизация под библейскую поэтику, и возникающая в поэме ассоциация с образом апостола Петра, который тоже был распят, но головой вниз. При виде четырёх убийц Веничку охватывает дрожь, и герой произносит: «И апостол продал Христа, покуда третий петух не пропел. Я знаю, почему он продал, - потому что дрожал от холода»; здесь соединительный союз «и» подсказывает сравнение: так же как и я. Дальше звучит: «И если бы испытывали теперь меня, я продал бы Его семижды семидесят раз, и больше бы продал…». При такой аргументации, О.В. Богданова всё-таки подчёркивает, что следует говорить об уподоблении образа Венички не конкретно апостолу Петру, а только апостольскому чину – чину ученика. жүктеу/скачать 3.39 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|