Литературный альманах Выпуск 3 Бишкек 2006

Кокандская крепость Пишпек

Двое всадников подъезжали к знаменитой кокандской крепости Пишпек. Издалека были видны ее серые зубчатые стены, массивные угловые башни.

Когда подъехали ближе, шумный базар предстал перед ними во всей своей пестроте. В одном месте блеяли бараны под пристальным присмотром пастухов. В другом – кокандские купцы разворачивали перед покупателями целые тюки разноцветной хлопчатобумажной ткани. Тут гончары продавали свой товар, там кузнецы стучали молотком о наковальни, ржали кони, и все это покрывал говор людской толпы. Повсюду поднимались дымки от раскаленных жаровен, и дразнящий аромат жареной баранины заставил путников сглотнуть слюну.

Один из них сказал, указав камчой на стены:

– Крепость-то перестроили. Стены выросли и зубцы на них исправны. А каждая башня – как малая крепость… Еще в Ташкенте я слышал: здешний бек Рахматулла – дельный человек. Теперь он может потягаться с урусами.

Второй покачал головой:

– Э, Баяке, не то говоришь. Вспомни Узун-Агач, ведь мы там вместе были. Разве устоят эти глиняные стены, вытяни их хоть до небес, против пушек русских?

– Вон, я вижу, на стенах тоже поблескивают пушки…

– Разве медные пушки кокандцев сравнятся с русскими? Все равно, что вороне тягаться с беркутом. Я уже не говорю о русских ружьях.

Разговаривая, всадники подвигались к воротам. Под самыми стенами приютился целый городок – несколько сотен мазанок. Вились узкие улочки – еле протиснуться арбе. Более широкая дорога вела к мосту через ров; здесь стояло приземистое строение с высоким дувалом вокруг – местный караван-сарай.

У раскрытых крепостных ворот (по случаю базара) стража играла в кости. Рослый онбаши – начальник десятки – поднялся и лениво спросил:

– Кто вы и какая у вас нужда в крепости?

Всадник поменьше ростом выехал на полкрупа вперед и потряс свитком с печатями:

– Я Шабдан Джантаев, бек города Азрет-Султана. Прибыл к Рахматулле-датхе по велению Канаат-Ша. Должен передать это послание в его руки.

Они въехали через ворота. Шабдан услышал надтреснутый старческий голос:

– Благородный бек!

К ним семенил сгорбленный старичок с клюкой. Шабдан сразу узнал его: это был известный всей округе «хранитель ворот». Человек этот жил в крепости со дня ее основания. Прибыл он сюда молодым сарбазом вместе с Лашкаром-кушебечи

Приблизившись, старик опасливо оглянулся и прошептал:

– Не ходи к датхе.

– Почему?

– Ох, не ходи. Беда может случиться.

– Какая беда?

– Твой отец… – старик метнул взгляд в сторону, испуганно замолчал, повернулся и засеменил прочь.

Осмотревшись, Шабдан заметил человека, наблюдавшего за ним издали. Человек как человек, тощий, в цветной бадахшанской чалме.

Всадники поехали дальше. В самой крепости располагался еще один город. Здесь мазанки были чуть получше, в ином дворике виднелось одинокое урюковое или тутовое деревце. Во внутреннем городе жили поселенцы из самого Коканда – ремесленники, купцы, сипаи, ушедшие на покой. За плоскими крышами вздымалось второе кольцо стен – вокруг цитадели. Эти стены были еще толще и выше, чем наружные. И здесь, по случаю базарного дня, улочки полны народа, отовсюду раздается перестук молотков и зазывные крики продавцов из многочисленных лавок.

Шабдана опять окликнули. На этот раз он спешился и подошел к пятерым джигитам, угощавшимся бешбармаком из общего блюда. Ему и его спутнику Баяке почтительно уступили место, пригласили к трапезе. Шабдан признал в них родственников солтинского манапа Байтика Канаева, а одного даже знал по имени – Кокум Чайбеков, младший манап, крепкий детина с богатырской ухваткой.

После коротких взаимных приветствий и вежливых вопросов Кокум, оглянувшись, сказал:

– Если ты идешь к Рахматулле, да будет проклято его имя, не делай этого.

– Почему?

– Может случиться беда… Начальник урусов Колпак (Колпаковский) взял Мерке…

– Что такое вы говорите? И почему в таком случае вы находитесь здесь?

– Так повелел наш родоправитель… А ты уходи из крепости немедля. Твой отец…

– Поздно! – сказал второй джигит. – Вон идет Доссарык.

К ним приближался тощий человек в цветной бадахшанской чалме. На лице его бродила кривая улыбка:

– Я вижу у вас гости…

Нетерпеливому Шабдану надоела вся эта таинственность. В конце концов, он кокандский воин в ранге бека. Отличился перед самим Худояр-ханом. Кого и чего ему бояться?

– Да мы гости! – сказал он надменно. – А кто ты?

– Я – Доссарык, верный слуга нашего правителя.

– У меня дело к твоему хозяину, – сказал Шабдан, поднимаясь.

– Я не могу проводить вас к господину.

Шабдана удивило только, что солтинские джигиты смотрели на него как-то с сожалением…

Шабдан и Баяке в сопровождении Доссарыка прошли в цитадель. Острый глаз джигита сразу заметил кое-какие изменения. И здесь стены основательно укреплены, заново оштукатурены, на них ведут через каждые десять шагов прочные лестницы. Дома наместника и других начальников выкрашены белой глиной и выглядят очень нарядно. В хаусе (бассейне) свежая вода, не подернутая ряской, как обычно. Деревца аккуратно подстрижены. Видно, рачительный хозяин этот Рахматулла, хоть и скверный человек.

– Юрты нет, – сказал Баяке.

Действительно, юрты, в которой любил жить прежний пишпекский наместник Атабек, теперь не было. Атабек был киргизом из рода баарын.

– Наш господин предпочитает дом, – ввернул со своей кривой улыбкой Доссарык. – В саманном жилище летом прохладнее, а зимой теплее. Юрта приличествует только кочевникам. Теперь у меня вопрос к тебе, Шабдан-батыр. Достаточно ли родовит твой спутник, чтобы его принял мой хозяин? Может быть, ты войдешь один?

– Это мой молочный брат, – отвечал Шабдан. – И мы войдем вместе.

Доссарык пожал плечами.

– Позволь мне предупредить хозяина о приходе столь почтенных лиц…

На пороге их встретил сам хозяин – об этом можно было догадаться по толстому брюху, величественной осанке и парчовому халату. На груди покоилась массивная золотая (или позолоченная) цепь. Огромная, как гумбез, белоснежная чалма украшена павлиньим пером, а перо закреплено драгоценным камнем, излучающим голубое сияние.

– Возношу благодарение Аллаху за то, что Он послал мне такого гостя! – тонким голосом (какой нередко бывает у толстых людей) пропел наместник.

Важное, лоснящееся лицо его расплылось в улыбке; эта улыбка показалась джигитам ничуть не лучше доссарыковой.

Глинобитный пол застлан огромным ковром – ширдаком местной работы. Слуги тотчас подложили под локти гостей расшитые подушки. В комнате царили полумрак и прохлада. Подали горячий чай в китайских пиалах.

После вежливых взаимных расспросов о здоровье и т.д. Шабдан подал хозяину свиток, запечатанный свисающими печатями, – послание Канаата.

Рахматулла приложил, в знак глубочайшего почтения, свиток к груди, ко лбу и отдал хмурому мальчику лет десяти–двенадцати, стоявшему рядом.

– Красивый у вас сынок, – вежливо заметил Шабдан. – Сразу видно: вырастет – лихим джигитом станет.

Рахматулла погладил мальчика по голове (тот недовольно отстранился) и притворно вздохнул:

– К великому нашему сожалению, это не мой сын. Байтык, манап солто, прислал мне сына на воспитание, хе-хе.

«Чему же ты его научишь, жирный курдюк, – неприятная тревожная мысль промелькнула в голове. – Паренек очень уж смазлив». За два года жизни в Ташкенте Шабдан кое-что узнал о нравах кокандской знати. Достаточно слыхал он и о Рахматулле. Надо будет сказать Байтыку: пусть любыми путями вытащит мальчишку из этого логова.

Подали плов. Пишпекский бек расспрашивал о Ташкенте, о положении дел в ханстве и все расхваливал Худояр-хана:

– Истинный государь! При нем держава расцветет райским садом, а меч его раздвинет наши пределы до границ мира.

– Я слышал, почтенному гостю предлагали должность пишпекского бека, – вкрадчиво говорил Рахматулла. – И слышал еще: гость отказался. Правильно сделал! Разве доблестному джигиту пристойно сидеть за стенами? Он одерживает блистательные победы в поле. Это мы, недостойные, не можем ослушаться повеления хана и вынуждены заниматься сварами с неразумными кочевниками.

Рахматулла начал жаловаться. С севера угрожают русские. Крепость надо усиливать, перестраивать. Сипаи едят много, требуют жалованье, а где взять средства? Кочевники бунтуют, не хотят платить Аллахом установленные налоги. Известно ли уважаемому гостю о неразумном поведении его отца Джантая?

– Я ничего не знаю, – отвечал Шабдан. – Но уверен: мой отец поступает всегда разумно.

– И это не в первый раз! – продолжал наместник. – Еще более 10 лет назад, когда наше 20-тысячное войско прибыло в Пишпек, к манапам Джантаю и Боромбаю бугинскому направили приглашение встретиться для переговоров. Как же они поступили? Прислали вместо себя бедных родственников, которых и на плаху послать не стоило по причине их ничтожности.

– Я был тогда слишком мал, – сдержанно ответил Шабдан. – Не мне судить об этом. Но думаю: если бы они приехали сами, то их бы послали на плаху уж точно.

– А два года назад? Сам Алымкул, правая рука хана, прислал твоему отцу «письмо упрека». Я помню его наизусть: «Высокопоставленный датха Джантай-батыр! Свидетельствуем вам поклоны», а затем следующая речь: «Несмотря на наши неоднократные предложения, вы ни разу не отозвались, даже не прислали самой короткой бумажки»... Что же сделал Джантай сарбагышский? Он не исполнился спасительного умиления, не поспешил с почтительной благодарностью к светлому трону падишаха вселенной. Он даже не ответил!

– Мой отец стар и неграмотен, – ответил Шабдан. – Но он послал меня служить хану. Разве этого не достаточно?

– А теперь как поступает Джантай? Этот неблагодарный отторг свой народ от светлого трона и качнулся в сторону кяфыров!

Улыбки уже не было на жирных губах Рахматуллы, глаза его сузились, лицо дышало злобой.

Шабдан был ошеломлен. Неужели отец перешел на сторону русских, не предупредив сына?

– Это наговор злых людей, – начал он.

– Твой отец от имени народа принес присягу на верность падишаху орусов. Перебежал из одной юрты в другую. Позор на его голову!

Шабдан не успел ответить. Молчавший до сих пор Баяке вскочил с подушек, глаза его метали молнии:

– Как смеешь ты, безродный, оскорблять великого манапа Джантая, за которым сорок поколений предков?

Рахматулла визгливо засмеялся и хлопнул в ладоши. Вбежали рослые сарбазы. После короткой борьбы оба джигита со скрученными руками оказались на коленях: сарбазы давили им на плечи. Рахматулла выпрямился во весь рост, выпятив толстое брюхо. Тяжело сопя от ярости, прорычал:

– Сейчас мы, как говорят орусы, будем делать небольшой скандалька. Ты, Шабдан, метивший на должность пишпекского бека, будешь сидеть в зиндане до тех пор, пока не образумишься. А тебе, – он ткнул в Баяке, – мы велим отпустить сотню плетей. Это научит тебя почтительно разговаривать с подобными мне! Уведите их!

На маленькой площадке перед домом коменданта оголенного Баяке привязали к арбе. Два рослых воина – ферганских киргиза – стали по бокам с тяжелыми плетьми. Рахматулла злорадно сказал связанному Шабдану:

– Посмотрим, как угостят твоего джигита! То же самое будет и с тобой, если вздумаешь осквернять мое славное имя непристойным поношением. Начинайте!

Вокруг глазела толпа.

Свистнули плети. На спине джигита сразу вздулись рубцы.

– Ох, собаки! – закричал Баяке.

– Так! Так! – Рахматулла посмеивался, чмокая толстыми губами.

«Вззить! Вззить!» – свистели плети.

– Дети, внуки и правнуки собак! – кричал Баяке. – А ты, Рахматулла, – жирный кабан! Пусть шайтан утащит твою гнусную душу!

– Не ленитесь! – закричал Рахматулла. – Дайте ему как следует! Иначе сами станете на его место.

– Шакалы вонючие! – кричал Баяке.

– Помолчи, брат мой! – сказал Шабдан; лицо его передергивалось.

Услышав совет господина, Баяке замолчал.

Рахматулла покрутился еще немного, потом ушел, наказав Доссарыку считать плети: сто – и не меньше!

Шабдан обратился к палачам:

– Вы же киргизы! Где ваша совесть?!

– Молчи, несчастный! – злобно сказал Доссарык. – Они выполняют волю моего повелителя.

Шабдан смерил его таким взглядом, что Доссарык невольно поежился.

– Вам придется всем держать ответ перед Аллахом, – продолжал Шабдан.

Экзекуция продолжалась в быстром темпе.

Шабдан заметил: после ухода Рахматуллы киргизы ослабили удары. Но это же заметил и Доссарык.

– Вот я скажу господину! – накинулся он на палачей.

– Мы бьем правильно, – отвечали те.

– Девяносто восемь, девяносто девять… Сто! Все! – закричал Шабдан.

Киргизы опустили плети.

– Нет, только девяносто шесть! – заявил Доссарык. – Продолжайте!

– Но мы насчитали тоже сто, – возразил один из толпы.

– Конечно, сто! – закричала толпа.

Злобно ворча, Доссарык велел бросить пленников в зиндан – глубокий колодец, покрытый сверху решеткой.

В эту ночь Баяке чувствовал себя очень плохо. Нестерпимо горела спина, во рту пересохло. Временами он бредил. Шабдан сидел на гнилой соломе, положив голову верного джигита на колени: чем еще он мог помочь.

В полночь, после того как пробили барабаны, сверху послышался шорох и на фоне ярко горевших звезд Шабдан увидел неясную тень. Что-то темное просунулось сквозь решетку, быстро поползло вниз и мягко шлепнулось на влажную глину. Шабдан услышал шепот: «Отвяжите».

«Что-то» оказалось объемистым узелком, в нем были две лепешки, бурдючок с холодной водой и бычий пузырь, заполненный еще теплым растопленным курдючным жиром.

Шабдан дал Баяке напиться, напился сам, потом осторожно промыл израненную спину джигита (тот блаженно постанывал), вытер полой халата, а затем обильно смазал жиром. Баяке почувствовал себя гораздо легче. Правда, есть он не мог. Шабдан съел за двоих.

Значит, наверху есть друзья? Еще не все потеряно.

В зиндане они сидели целую неделю. Жалкую пищу и теплую воду им спускали на веревке раз в день. Иногда подходил кто-нибудь из сипаев, с интересом всматривался в глубь колодца и отпускал разные словечки – в зависимости от симпатии или антипатии к пленникам. Сам Рахматулла ими пока не интересовался.

Зато каждую ночь неизвестный друг спускал им на волосяном аркане добрую еду и бурдючок с прохладной водой, а один раз даже с кумысом. Шабдан пытался заговорить, выяснить, кто этот неизвестный друг? Ему не отвечали – поднимался аркан, и тень исчезала.

Баяке удивительно быстро поправлялся. Голова его была полна мстительных замыслов. Шабдан останавливал:

– Сейчас думать надо об одном: как выбраться.

– А как выберешься? До верха не менее 10 локтей (вязов). Да еще и решетка.

– Ты забыл о нашем благодетеле-кормильце.

– Почему же он не отвечает на твои слова?

– Значит, пока не может. Но помни поговорку: терпеливый всегда отыщет верную тропу.

Настала пятница – день общей молитвы. Узники слышали призывы муэдзина, веселые голоса сипаев, шедших в мечеть (она располагалась здесь же, в цитадели, недалеко от зиндана). Даже сюда, в колодец, доносился дразнящий аромат жареной баранины.

Полночь. Видимый сквозь решетку клочок неба усыпали звезды – из глубины колодца их сияние кажется особенно ярким. Шабдан и Баяке ждали своего благодетеля, но он не шел.

…Джигиты крепко спали, когда Шабдан очнулся от глухого стука. Он взглянул вверх: привычного переплета решетки не было. Зато на фоне звездного неба четко выделялась человеческая голова.

– Господин! Господин!

Шабдан вскочил, проснувшийся Баяке тоже.

– Вылезайте! Вылезайте! – шептал голос. – Быстро!

Вдоль стены висела лестница из кожаных ремней.

– Давай! – приказал Шабдан.

Баяке проворно полез наверх. Подождав, пока он выберется, полез и Шабдан – иначе ведь лестница могла и не выдержать сразу двоих.

Наверху оказалось двое рослых молодцов. Тихо было в крепости в этот глухой час: судя по звездам, перевалило далеко за полночь.

Один из благодетелей уже сматывал лесенку, второй начал опускать решетку. Шабдан и Баяке принялись ему помогать. Баяке, взглянув на своего спасителя, произнес:

– Э-э…

Теперь и Шабдан узнал: эти двое оказались теми самыми палачами-киргизами.

– Не сердись, брат. Прости нас… Мы – люди подневольные. У нас семьи в Оше. Если бы ослушались – и женам, и детям пришлось бы плохо.

Второй добавил:

– Ты сам чувствовал: как только ушел проклятый Рахматулла, мы тебя били только для вида… Возьмите на дорогу… – и он протянул узелок – точно такой они получали каждую ночь.

– Значит, это вы нас кормили…

Оба энергично закивали:

– Все ночи не спим. Помогаем вам. Рахматуллу и пса его Доссарыка боимся, а не помочь – Бога боимся, – сказал один.

– Надо спешить, – добавил второй. – Вдруг кто-нибудь проснется? Вам придется лезть через стену – на той стороне уже ждут верные люди.

Стена была широченная – по такой могла проехать арба.

– Назовите ваши имена, – сказал Шабдан. – Может быть, я сумею вас отблагодарить.

Сарбазы испуганно замотали головами:

– Нет, господин, не нужно… мы боимся. Лезьте же, во имя Аллаха.

По ту сторону стены их уже ждали пятеро – те самые солтинские джигиты, родственники Байтика Канаева, во главе с Кокумом Чайбековым.

Ни слова не говоря, вся группа прошла вдоль стены к внешним воротам. Там их уже поджидал «хранитель ворот», старый узбек. Он немного повозился – и в створке ворот открылась крошечная дверца.

– Дальше нам нельзя, – сказал Кокум. – Вы пройдете до караван-сарая, а там, у коновязей, все приготовлено.

Беглецы нырнули в дверцу, она тотчас захлопнулась за ними.

Некоторое время они шли вдоль дувалов крошечных усадеб под глухой лай собак. У беглецов не было оружия, каждое мгновение они могли оказаться во власти ночной городской стражи. Но в маленьком городке у стен крепости ночную стражу еще не завели.

Вот и приземистая ограда караван-сарая. Послышалось фырканье лошадей. От ограды отделилась тень и тихо произнесла родовой клич сарбагышей рода тынай:

– Атаке!..

Шабдан узнал старого отцовского джигита Маматая.

– Можно ехать.

Все трое сели на коней и стали пробираться по узким переулкам, вызывая злобное брехание псов за высокими глиняными дувалами. Когда миновали последнюю мазанку, пустили лошадей вскачь. Лишь отъехав на пять полетов стрелы, остановились на холмике и посмотрели на крепость. Ее громада вычерчивалась на фоне звездного неба. Оттуда еле доносился только лай собак.

Шабдан тронул коня. Баяке погрозил в сторону своей тюрьмы:

– Проклятый Рахматулла! Ну, погоди! А ты, Доссарык, трепещи, когда наша встреча произойдет.

Звезды предвещали скорый рассвет.
* * *

В аиле чон-манапа сарбагышей Джантая большое событие: он женит своего любимого сына Шабдана.

На той съехались многие сотни людей со всех концов Чуйской долины. Было тут все, что положено на таком празднике: и обильное угощение, и скачки, и народные игры, и состязания поэтов – ырчи. Bсe были довольны, ни один бедняк не ушел голодным. Размах свадьбы восхищал всех, говорили также, что манап уплатил за невесту сына умопомрачительный калым: тысячу овец, сотни коней и даже сорок пять рабов!

Все одобрили невесту: знатна, умна, красива. Лишь старики шамкали: хоть и красива, да все не сравнится с Ак-Моор, которую получил когда-то сам старый Джантай в благодарность за разрешение долголетнего спора между саяками и сарбагышами.

И еще передавали шепотом очень нехорошую новость
(о нехороших новостях на свадьбе не принято говорить), будто бы пишпекский бек Рахматулла надругался над малолетним сыном солтинского манапа Байтика.

Люди рассуждали:

– Такого позора нельзя простить. Пусть Аллах покарает гнусного развратника.

– Байтик не из тех, кто прощает подобные обиды.

– Доколе ханские наместники будут обращаться с нами, как со своими рабами?..
* * *

Отгремел той, разъехались гости. Шабдан дремал в своей юрте, когда прибежал мальчишка-племянник:

– Агай! Там тебя худой человек спрашивает.

– Совсем худой? – Шабдан накинул на плечи халат и вышел из юрты.

В сторонке, держа коня на поводу, стоял Доссарык! Шабдан oт неожиданности широко раскрыл глава, потом грозно нахмурился.

Доссарык смиренно поклонился, коснувшись пальцами земли. На его губах заиграла все та же кривая улыбка, означавшая радость от встречи. Видимо на другую улыбку он не был способен.

– Как ты посмел явиться ко мне, пес?

Доссарык поклонился еще раз:

– Светлый господин мой Рахматулла-датка посылает Вам, уважаемый, розы привета и тюльпаны добрых пожеланий.

– Эй, Баяке! – закричал Шабдан.

Из соседней юрты выскочил заспаный Баяке. Увидев Доссарыка, он так же, как и хозяин, широко раскрыл глаза, потом лицо его озарилось хищной радостью:

– Aгa! Вот это добыча! Кто его доставил?

– Он сам пришел, – сказал Шабдан.

– Сам, – подтвердил Доссарык. – Я посланец, а посланца вы убить не можете. Аллах акбар!

Баяке весь дрожал от негодования, все шарил по поясу – искал нож.

– Позволь, я задушу эту собаку голыми руками!

– Сначала послушаем, – остановил Шабдан.

– Я прибыл по важному и секретному делу, – Доссарык метнул злобный взгляд в сторону Баяке.

– Эй! Какие могут быть секреты от моего верного джигита. Мы оба с ним сидели в зиндане, куда ты нас засадил.

– По распоряжению датхи! Я же маленький человек – делаю, что прикажут.

– А плети мои кто считал? Не ты? Да еще хотел добавить лишнего.

– Прости уважаемый, но я и сейчас утверждаю, что плетей было всего девяносто шесть...

– Нет, я его убью! – закричал Баяке.

Шабдан движением руки остановил джигита.

– Говори свои секреты.

– Прямо здесь? – Доссарык многозначительно поглядел на юрту.

– Нашу речь могут услышать нежелательные уши… Устал я с дороги… Во рту пересохло.

Доссарык знал обычай: хозяин, угостивший человека в своей юрте, уже не поднимет на него руку.

– Не будет тебе угощения! – ласково, очень ласково сказал Шабдан. – Ты не гость, ты собака Рахматуллы. А собак из юрты выгоняют. Говори!

– Напрасно уважаемый сердится. Такому большому человеку недостойно мстить за маленькие неприятности ничтожеству, подобному мне… Но я пришел по важному делу. Вот фирман нашего пресветлого хана; мой господин добился его для вас, уважаемый. – Он протянул свиток с печатью.

Шабдан не шевельнулся.

– Я неграмотный. Прочти сам.

Доссарык осторожно сломал печать, развернул и начал торжественно:

– Он живой.

Наше Абуль-Музаффара Сеид-Мухаммед Худояр-Багатур-хана слово.

В силу того, что плодотворная деятельность верных, преданных и покорных наших должностных лиц составляет предмет Нашего просвещенного внимания и особого Высочайшего поощрения, Мы находим возможным проявить и выразить царскую милость в отношении преданнейшего Шабдана сына Джантаева назначением его правителем крепости Азрет-Султан и начальником ее населения.

– Стой! Достаточно. Дай-ка сюда ярлык.

Шабдан взял ярлык-грамоту и стал внимательно рассматривать ее со всех сторон.

– Разве Рахматулла ездил в Коканд? Или ему доставили ярлык гонцы хана?

Доссарык замешкался. Он не ожидал такого вопроса.

– Где радость по поводу ханской милости? – вскричал он. – Где благодарность? Благолепие в лице? Дрожь в голосе?

– Что еще передал Рахматулла?

– Он расстилает ковер извинения у Ваших ног. Он клянется никогда не вытрясать из рукава несправедливости шипы обид. Во имя Аллаха Милосердного, Милостивого он призывает верховного манапа сарбагышей Шабдана присоединиться к войскам Повелителя миров Худояр-Багатур-хана для священной войны против неверных.

– Я еще не верховный манап, – отвечал Шабдан. – Мой достославный отец жив.

– Он стар. А ведь никто не знает, сколько отпустил Аллах человеку дней на этой земле.

– Вот именно, – сказал Шабдан. – И поэтому я уверен: мой отец еще долго-долго будет управлять сарбагышами.

– Иногда человек вмешивается в судьбу, – вкрадчиво сказал Доссарык. – По воле Аллаха, конечно… Есть извечный закон жизни… Если конь по старости не тянет арбу, его заменяют. На смену одряхлевшему скакуну приходит молодой. Вы, уважаемый, рождены, чтобы стать опорой государства. В эти тяжкие времена испытаний только Вы должны возглавить сарбагышей. И мой господин желает помочь Вам в этом.

– Каким образом?

Доссарык достал из-за пазухи тряпицу, в нее была завернута резная коробочка, а в коробочке оказался золотой перстень с камнем. Камень – бадахшанский рубин исторг кровавый огонь.

– Эту драгоценность датха Рахматулла-бек преподносит Вам в дар с уважением и в знак искреннего расположения.

– Понимаю, – сказал Шабдан. – Я должен предложить этот перстень отцу взамен его верховной власти.

– Не совсем, – Доссарык оглянулся по сторонам. – У этого перстня есть скрытые свойства, и эти свойства таковы, что повергают иных в изумление, иных – в радость торжества, иных – в холод могилы…

– Слишком уж ты напускаешь туману, – сказал Шабдан.

– Слушающий услышит, видящий увидит… Стоит только повернуть этот перстень вот так… – Доссарык символически показал, как это делается, – и опрокинуть его над пиалой кумыса.

– И что же?

– Выпивший кумыс отправится в райские сады…

– Эй, Баяке! – сказал Шабдан джигиту, который стоял в сторонке. – Принеси полную пиалу кумыса. Надо угостить посланца.

– Что? Этой собаке? – вскричал Баяке.

– Выполняй! – голос Шабдана пресек возражения.

Баяке, ворча, скрылся в юрте. Скоро он вышел.

– Вот бозо! Кумыса нет, – сухо сказал он и поставил пиалу на землю. – Не желаю, чтобы эта собака лакала из моих рук.
Я ухожу.

– Подожди. Ты понадобишься, – Шабдан поднял пиалу, отхлебнул, чтобы показать, что напиток не отравлен, и поставил под нос посланцу:

– Опрокидывай свой перстень… Чего уставился? Исполняй!

Побелевший Доссарык исполнил. Белая горошина скользнула в чашу и тут же растворилась.

– Пей.

Доссарык вытянул руки вперед и сделал шаг назад.

Джигит в два прыжка достиг бадахшанца и повалил на землю.

– Держи крепко, – приговаривал Шабдан. – Мы заставим испить его собственное угощение.

– Ага! – со злой радостью приговаривал могучий Баяке, скрутив противника. – Да не отворачивайся, сын шайтана!

– Горе мне! – кричал Доссарык. – Пощадите!

Баяке зажал ему нос и в открытый рот полился напиток. Доссарык глотал, фыркал, плевал, захлебывался… – зрелище не из приятных.

Когда пиала показала дно, Баяке, по знаку Шабдана, отпустил пленника. Доссарык сел, покачиваясь.

– Горе мне!.. Я отравлен. – Он сунул пальцы в рот, корчился, пытаясь вызвать рвоту.

– Ты сам себя отравил, – сказал Шабдан.

– Будьте прокляты! Прокляты до седьмого колена! Аллах! Аллах!..

Лицо его посинело, глаза почти вылезли из орбит; он хватал воздух широко раскрытым ртом и вдруг повалился на траву, содрогаясь от конвульсий. Джигиты стояли молча.

– Э-эй! Что случилось? – к ним, опираясь на карагачевую палку, шел старый Джантай.

Он постоял над трупом, сказал:

– Где концы и начало этого дела, сын мой?

– Я все расскажу, отец. А теперь. Баяке, посмотри: узнаешь эту печать?

Шабдан сунул под нос джигиту ярлык-грамоту.

– Узнаю. Это печать Атабека, прежнего пишпекского правителя.

– Верно. А теперь она досталась Рахматулле по должности. Этот жирный кабан сам испек фальшивый ярлык и поставил свою печать. Он хотел этим поддельным «хирманом» заманить меня в свой капкан.

Джантай выслушал краткий рассказ и ответил:

– Есть и хорошая новость. Манап Байтик убил Рахматуллу и с ним множество джигитов. Он держит Пишпек в осаде. А из Верного уже выступил сам Колпак на помощь с солдатами и пушками.

– Отец! – воскликнул Шабдан. – Тогда нам нельзя терять время: надо брать Токмак, стоящий на нашей земле!

– Верно говоришь. Бери джигитов – и начинай.

Крепость Токмак стояла на обрыве левого берега реки Чу. Кокандцы построили ее во времена Лашкар-беги, одновременно с Пишпеком – три десятилетия назад. С севера и запада ее защищал овраг, с восточной стороны – речонка Шамши. Первоначальный Токмак имел двойной ряд зубчатых стен. Наружная стена достигала двух саженей высоты, а внутренняя – трех. Шесть башен грозно топорщились по углам. Перед единственными воротами протянулся ров шириной до пяти саженей и глубиной больше человеческого роста. Для маленькой крепости – не так уж плохо.

Но все это было два года назад. В 1860 году полковник Циммерман разрушил ее. За истекшие два года кокандцы сумели восстановить стены лишь частично, без зубцов, без амбразур и бойниц. Заваленный ров очистили лишь наполовину. И башни успели поднять чуть выше стен – вполовину прежнего. Гарнизон небольшой – 70 человек во главе с комендантом-сотником. Кроме сарбазов в крепости жили сборщики налогов (зякетчи) да с десяток бродячих торговцев из Коканда.

Сотник в сопровождении главного зякетчи поднялся на южную башню. Сарбагышские джигиты обложили крепость. Сверкали боевые топорики (айбалта), длинные пики вставали тростниковым лесом.

Зякетчи, старик с лицом вымогателя, в ужасе воскликнул:

– О Аллах! Тут их многие тысячи!

– Сотни четыре, не больше, – ответил комендант. – Для нас и это много. Я не знаю причины их бунтовства, но вижу, что настроены они решительно. Пожалуй, нам несдобровать. Эх, была бы у меня хоть одна пушка!

– У тебя есть сарбазы и ружья!

– На каждого сарбаза – десяток врагов, а ружья и у них есть… Вон, я вижу, волокут лестницы. Сейчас начнется штурм…

– Что же ты намерен предпринять, о юз-баши?!

– Защищаться и погибнуть.

– Погибнуть? О Аллах! Они же разорвут нас в клочья! Не лучше ли крикнуть «аман»?

– Кричи, если они тебя услышат…

В этот миг раздался ружейный треск, и мимо уха зякетчи просвистела пуля. Он скатился вниз, крича:

– И почему я не уехал в Пишпек, о Аллах!

Наступавшие под ружейную пальбу перекинули через ров лестницы и полезли на стены. Защитники отвечали нестройными залпами. Вскоре в тех местах, где стены не успели достроить, завязалась рукопашная.

Токмак был взят.
* * *

Джантай говорил правду. Да, Байтик отомстил. Он действительно убил Рахматуллу и со своими джигитами напал на крепость. Но кочевники, привыкшие лишь к открытым стычкам, не имевшие ни навыка саперных работ, ни артиллерии, такой твердый орешек раскусить, естественно, не могли.

Манап поступил разумно: отправил брата своего Сатылгана к Колпаковскому с просьбой о помощи. Пока саяки ограничились тем, что дочиста разграбили городок аркатских сартов (так назывались выходцы из Коканда, осевшие на жительство у пишпекских стен).