Людмила флам вики

В то утро Николай Оболенский должен был доставить целую пачку поддельных удостоверений личности одному из участников организации.

Из-за частых облав, устраиваемых в метро, он решил отправиться пешком. Сдав опасные документы, вернулся на рю Кассетт. Вики дома не было, а ведь договорились вместе пообедать. В 13:30 позвонил в «Жарден-де-Мод». Ответила Меликова, директриса журнала: «Вики ушла вместе с Софкой, но не одна... приходите скорей...»

Вики в тот день должна была встретиться с «Элизабет Брюне», т.е. с Жаклин Рамей, которая ранее познакомилась с ней у Жака-Анри Симона и навсегда запомнила их первую зстречу:

«Я только что вернулась из свободной зоны, и мне поручили взять на себя передачу донесений военной разведки, чем до сих пор занималась Вики, и таким образом, освободить ее для другой заботы. Стоял чудесный день. Окна квартиры Симона выходили на Булонский лес, и она была залита солнцем. В лежавшем на столе пакете гражданских донесений того дня был «послужной список» Жан-Эрольда Паки: три обвинения — два за жульничество и злоупотребление доверием, третье за содержание любовницы на супружеской квартире, вызвавшее наши улыбки. Я вижу до сих пор, как Жак Симон перелистывает наш Кодекс, стараясь найти параграф, наказующий это третье нарушение. Среди донесений был также отчет, касающийся поддельных хлебных карточек, предназначенных для партизан. Они совершили длинный окружной путь с тем, чтобы снова вернуться к изначальному пункту. Их мы направили по правильному пути.

Мы были на свободе, полные энтузиазма; участие в борьбе было своего рода компенсацией за горечь оккупации. Вики смеялась с той искрой в глазах, которая придавала ей столько обаяния. Я присмотрелась к ней: она была высокая брюнетка, с хорошей фигурой, приятным лицом и волевым подбородком... я сразу прониклась к ней симпатией. С ней можно было чувствовать себя уверенно. Мы договорились с ней о следующем свидании для того, чтобы она показала мне, как составлять военные донесения. На этот раз мы встретились в другом месте, в квартире на авеню Бюжо. Я застала Вики за пишущей машинкой, обложенную бумагами. Она показала мне, как сортировать, по военным подразделениям и датам, донесения, поступающие из четырех концов Франции. Это было довольно просто, но я плохо разбиралась в военных делах и поэтому спросила Вики, где бы я могла, если нужно, ее разыскать. Она сказала, что каждое утро бывает у Симона. Туда я однажды и отправилась, чтобы получить разъяснения по одному вопросу. Опять я застала ее за пишущей машинкой. Немного поговорили. А через несколько дней я получила приказ больше туда не ходить: гестапо устроило налет и чуть было не арестовало Симона и Вики.

Мы свиделись с ней через некоторое время на улице. Она принесла мне гражданские сообщения, которые я должна была приложить к моим военным донесениям. Все это я отнесла потом человеку, связанному с Реми. С тех пор Вики и я стали встречаться на улице, всякий раз заранее уславливаясь о встрече на следующей неделе. Мое расположение к ней росло. Она поражала меня своим умом, пунктуальностью и памятью — все запоминала, никогда ничего не записывая. Наша последняя встреча состоялась в чайной напротив магазина Бон-Марше, где к нам присоединились Франсис Мишель и его жена. Мишель принес мне донесения из Нормандии, а Вики из зоны севера Франции. Мы говорили о том, как все будет после войны, смотря на будущее с уверенностью в победе, но и без особых иллюзий.

Следующая встреча была назначена на 17 декабря. Мы должны были прийти в 16 часов на станцию метро Севр-Бабилон. Напрасно я ждала Вики. Сперва удивилась, что ее там нет, потом начала беспокоиться. Я пыталась убедить себя, что она пошла в чайную, на место нашей прошлой встречи. Отправилась туда, для отвода глаз заказала себе чашку чая и проглотила ее не чувствуя вкуса. Вернувшись к станции метро, убедилась в том, что Вики там нет. У меня упало сердце; к тому времени мы уже знали, что несостоявшиеся встречи редко бывали результатом случайности или забывчивости. Мы понимали,

что это означает».

—————-

Оказавшись перед дулом пистолета, Софка не растерялась:

— Руди, немецкое гестапо. А вот знаете ли вы, что такое «О.С.М.»?

— Покажите ваши бумаги, — потребовала Софка. Он выташил их из кармана и предьявил Софке. Та пошла в комнату и обращаясь к Вики, сказала:

— Извините меня, я не понимаю, что происходит, но здесь гестапо.

Не теряя самообладания, Вики поднялась: «Ну тогда я пойду...» Ее опередил однако Руди, с его пистолетом на взводе, и потребовал Викину сумку. Выташил удостоверение личности: «Вот это да! Настоящая княгиня!» Полез копаться дальше. Содержимое сумки привело его в восторг, которым он и поделился с сопровождавшими его двумя французскими полицейскими: «Ну и находка!..»

Пока шел обыск уютной Софкиной мансарды, с ее всегдашним гостеприимно шумевшим самоваром, иконами в углу комнаты и большим окном, из которого видны были двор и стена соседнего дома, Вики от волнения или от страха нестерпимо понадобилось в уборную. Она стала умолять «этого гада полицейского» позволить ей выйти. А он ей: «Можете и подождать». А она ему: «Видите, теперь уже поздно...» Воспоминание об этом унизительном случае было для Вики мучительнее самого ареста.

Потом обеих женщин сковали вместе одной парой наручников и вывели во двор. Проходя мимо знакомой ей русской, Вики подняла свою и Софкину скованные руки и громко пропела из излюбленного в те годы романса: «Сегодня нитью тонкою связала нас судьба...» Это последнее, что узнал в тот день о своей жене подоспевший на рю Сен-Флорентен Оболенский. Потрясенный случившимся, он бросился назад на рю Кассетт уничтожать бумаги, которые были ими запрятаны в книгах.

В это время Вики и Софку повезли не в главную квартиру гестапо на рю де-Соссэ, а туда же, куда накануне был доставлен Дюваль — в особняк на улице генерала Дюбая, где Руди вершил свои темные дела, принимал любовниц и пытал заключенных. Еще в машине Вики успела шепнуть Софке, что она будет всячески отрицать свою причастность к О.С.М. и делать вид, что она всего лишь Софкина подруга. Кивком головы Софка дала ей понять, что план одобряет.

Версия эта получила подтверждение и в поведении Дюваля, с которым им была устроена очная ставка. Дюваль признался, что знает Софку, но сказал, что Вики ему незнакома. Софку допрашивали первой. Поначалу все шло как будто не так плохо. Софка сочинила настолько правдоподобно звучавшую историю, что один из допрашивающих сказал по-немецки: «Что ж, это вполне возможно...» Потом произошла очная ставка со схваченным в тот же день Мишелем Пасто, которая тоже сошла гладко, и задержанных женщин отправили спать. Им отвели одну кровать на двоих и отобрали всю одежду. Под утро Вики проснулась от того, что в комнату ворвались разъяренные сподручные Руди, вытащили Софку из постели, стали бить ее головой об пол и об стены, требуя, чтобы она выдала, где может скрываться Мишель Пасто, а потом поволокли наверх «в баню».

Ни Софка, ни Вики не могли знать, чем было вызвано столь ожесточенное поведение их тюремщиков, но поняли, что Пасто каким-то образом удалось бежать. Свет пролил на все это после войны сам Мишель Пасто, который и в старости не мог говорить о Вики и Софке без глубокого волнения и боли за невольно причиненные страдания.

В тот день, 17-го декабря 43 года, в шесть часов вечера, не подозревая об их аресте, Пасто, как и было условлено накануне (встреча начальника штаба О.С.М. с Софкой состоялась в очереди перед кино на Елисейских Полях), отправился к ней на квартиру с пакетом предназначенных для Лондона тайных донесений, которые та должна была перепечатать. Постучался в дверь раз, другой. Когда никто не отозвался, быстро спустился по темной лестнице на первый этаж и вдруг почувствовал приставленное к спине дуло пистолета. Еше через минуту он оказался в наручниках. Под конвоем двух одетых в немецкую форму французов он был препровожден в комнату машинисток редакции «Жарден-де-Мод». В ожидании дальнейших распоряжений и машины, которую за ними должны были прислать, полицейские не обыскали Пасто, и пакет донесений оставался пока во внутреннем кармане его пиджака. «Здесь что-то холодно», — сказал он своим стражникам и начал, скрестив на груди скованные руки, ходить взад и вперед по комнате. «Это, — объяснял он потом, — старый трюк фокусников: повторным движением усыплять внимание и гипнотизировать зрителя». Так он промаячил у них на глазах раз тридцать и за это время облюбовал одну из машинисток, с симпатичным лицом. Ей он и подкинул на стол свой пакет. Машинистка и глазом не моргнула. При следующем заходе он подал ей незаметный знак рукой, дескать, уберите... Та сгребла все находившиеся у нее на столе бумаги, подошла к одному из стороживших Пасто полицейских и попросила разрешения пройти к редактору потому, что «это срочно». Ее пропустили. Далее разыгралась сцена, которую задним числом можно отнести к одной из самых комичных в истории Сопротивления. Редактор посмотрел на бумаги и к ужасу своему обнаружил, что они ничего общего с дамскими модами не имеют: схемы тайных аэродромов, намеченные даты десанта парашютистов, планы немецких укреплений... Редактор — в уборную. Быстро сжег у открытого окна все содержимое конверта, бросил пепел в унитаз и спустил воду. Но, о ужас, пепел не тонет, недогоревшая бумага забила сток, вода с остатками донесений перелилась через край, и началось молчаливое яростное сражение с инкриминирующим потопом. Сторожившие Пасто ничего не заметили и сам он об этом узнал много позже.

Дальнейшие события дня развивались так: присланная за ним машина доставила Пасто в тот же дом на улице генерала Дюбая. Начался допрос. В роли следователя — сам Руди. На вопрос, зачем Пасто пришел в «Жарден-де-Мод», он ответил, что у него было свидание с дамой, той самой, с которой случайно познакомился накануне в кино. Приводят Вики и Софку. Софка подтверждает «любовную» версию Пасто; Вики утверждает, что видит его впервые... Женщин уводят.

Пьянеющий Руди продолжает допрос... Пасто его водит за нос... В какой-то момент он чувствует, что зашел слишком далеко, что Руди уловил издевку. Наступает «гранитная» тишина, сподручные Руди подымаются со стула... В это время открывается дверь и — как в кино — на пороге предстает молодая красавица в бархатной накидке до пят, наброшенной на голое тело, и вопрошает, собирается ли Руди, наконец, ужинать или нет. Руди смотрит на часы. Затем, при нем же, обсуждается, что делать с Пасто. Отправить в тюрьму Фрэн? — значит придется еще заполнить какие-то бумаги... Любовница строит капризную мину... ведь еще предстоит вечер в «Фоли-Бержер»... Решено оставить заключенного на ночь в Париже, а назавтра возобновить допрос.

Его переводят в другое помещение и сажают в сторожку из двух комнат: в дальней Пасто, с которого на ночь сняли наручники, и еще двое заключенных; в передней — перед открытой дверью усаживается вооруженный стражник. В этот момент Пасто принимает решение бежать. Еще в детстве его дед, ветеран войны 1870 года, учил: Мишель, запомни, если будет война, можно быть живым или мертвым, но ни в коем случае не пленным. В пять утра, хорошенько выспавшись на голом полу, Пасто сняв ботинки, подкрался к задремавшему стражнику, набросился на него, стал его душить. Последовала ожесточенная схватка; стражник сильно укусил Пасто за палец, и, сломав ему еше три ребра, потерял сознание. Затем критический момент с двумя электрическими кнопками: одна из них контролирует автоматический замок, другая, возможно, дает сигнал тревоги. Которую нажать? Нажал правильную. И у вот Пасто и двое с ним сидевших оказываются на пустынной парижской улице — еще не кончился полицейский час. Тем не менее, Пасто, отделившись от других, удалось добраться до своей квартиры, попрощаться с женой, поцеловать спящих детей и, до прихода с обыском, который не заставил себя ждать, надолго исчезнуть из жизни семьи.

Подозревая, что Софка может знать, где скрывается Пасто, и не добившись ничего избиениями — сам Руди неоднократно зверски ударял ее кулаком в лицо и по голове — Софке устроили «баню»: раздетую догола хрупкую женщину без одной груди двое ражих молодцов, связав ей за спиной руки, погружали с головой в холодную ванну, держали под водой покуда она не начинала захлебываться, вытягивали, снова допрашивали и снова начинали топить. Так много раз... потом вернули на нижний этаж, где находилась Вики, но не успела Софка лечь и перевести дух, как за нею снова пришли и все началось сначала.

— Слава Богу, — говорила Софка потом, — что я смогла никого не выдать.

Но она навсегда осталась почти совершенно глухой; ей побоями перебили обе барабанные перепонки.

Вики, которая все это видела, плакала, мучаясь тем, что не могла разделить ее страданий. «Ты свой долг исполнила, теперь очередь за мной», — говорила она Софке. Но Вики физической пытке не подвергли, ни тогда ни потом. Возможно, ее оградил от этого ее княжеский титул... Но это лишь догадка…

Допросы и унижения продолжались на улице генерала Дюбая еше два дня. Особенно болезненным было для них то, что их охраняли даже не немцы, а свои же французы, чье поведение было омерзительно. У Софки лицо горело и было распухшим; тяжелая голова болела.

— Шеф хорошо поработал, — измывались над ней молодчики. — Вы все голлисты и коммунисты. Это вам подрежет крылышки...

Женщины старались не отвечать, но однажды Вики не выдержала:

— Если вы так не любите коммунистов, отправляйтесь воевать на восточный фронт!

— О нет! — ответил, небрежно играя парой наручников, молодой пижончик холеного вида. — Я ненавижу войну... настоящий спорт здесь.

Затем Вики и Софку перевели сперва в здание гестапо на рю де-Соссэ, где продолжились допросы, потом в тюрьму Фрэн под Тарижем, что было своего рода передышкой. Правда их разделили, и общаться они могли только при помощи тюремного «телефона».

Со стороны казалось, что Вики — море по колено, но на самом деле, не подавая вида, она переживала то, чего больше всего опасался каждый участник Сопротивления: допросов и пытки, боязни не выдержать и выдать других. «Это, — писала знавшая Вики женщина, которая сама прошла через Фрэн, — была неотступная мысль каждого узника, перебиравшего в уме всех, чья жизнь от тебя зависит. А бедная Вики с ее феноменальной памятью несла особо тяжелое бремя: будучи генеральным секретарем целой сети, участвовав в ее создании, она знала всех и вся».

Допросы проводились два раза в день, и дважды в день сердце заключенного в тюрьме Фрэн переставало биться. Каждый день в шесть утра надзиратели приходили предупредить тех, кто должен будет через два часа пойти на допрос. Шаги приближаются; отворяется дверь в соседнюю камеру. Раздается голос: «Трибуна-а-а-л». Надзирательница закрывает дверь и отходит. Войдет она в твою камеру или нет? Если пройдет мимо, можно вздохнуть облегченно, к человеку возвращается тогда нормальное кровообращение... до 13:00 часов, когда все повторяется сначала.

Пока Вики находилась в тюрьме Фрэн, Николай Оболенский носился по всяким учреждениям, стараясь выяснить судьбу своей жены. 25 января его вызвали в гестапо, куда он отправился в надежде получить о ней какие-нибудь сведения. На столе перед следователем лежала папка с делом Вики, а к ней прикреплена записка с распоряжением арестовать и мужа. Как и Вики, Оболенский тоже был доставлен в Фрэн, где в течение двух месяцев находился в одиночном заключении. Узнав об этом по тюремному «телефону», Вики с еще большим рвением принялась выгораживать его на допросах, утверждая, что у нее с мужем произошло отчуждение, что он никакого отношения к сопротивлению не имеет, ничего не подозревает, а что ответственный член организации «Ламбер», о котором ее допрашивали, то есть Галлуа, просто ее любовник. При этом она дала вымышленное описание наружности «Ламбера», присвоив ему внешность Софкиного брата, давно находившегося в армии де Голля в Тунисе, где он, как впоследствии выяснилось, погиб.

Дениэль Галлуа тоже был вскоре арестован и доставлен в тюрьму Фрэн, но гестапо, по-видимому, не знало еще, что «Ламбер» и Галлуа — одно и то же лицо, и Вики всячески старалась отвести от Галлуа все подозрения и не отождествлять его с «Ламбером».

На одном из допросов, чтобы испытать Вики, следователь заявил, что у него имеются неоспоримые доказательства в неверности ее «любовника Ламбера», у которого есть и другая подруга. Вики, войдя в роль обманутой женщины, сперва сделала вид, что отказывается ему поверить, потом, что проникается сомнением, наконец разрыдалась. Все это было так убедительно, что следователь, сочувственно посмотрев на нее, спросил: «Вы наверно очень любите этого человека?»

Вернувшись с допроса, Вики «протелефонировала» своему соседу по камере:

— Меня о вас допрашивали.

— И что вы сказали?

— Что вы подлец.

— Браво!

Вики продолжала водить следователей за нос, наговаривая на тех, про кого она знала, что они вне досягаемости гестапо и выгораживая друзей, бывших под ударом. Это позволило находившимся еще на свободе руководителям О.С.М. выиграть драгоценное время, а некоторым членам организации спасло жизнь.

Какое-то время Военная и Гражданская Организация еще продолжала действовать. Часть Викиных обязанностей переняла Жаклин Рамей. Она и ее друзья были потрясены и глубоко опечалены арестом Вики и Софки, но знали, что ни та ни другая никого не выдадут. Нужно было продолжать работу, не терять хладнокровия, унять в себе жалость к арестованным и смирить мрачные предчувствия в отношении собственной судьбы. Но в конце февраля 1944 года, один за другим, начали исчезать последние руководители О.С.М. Сперва был арестован глава организации, полковник Туни. Он мог бы укрыться в приготовленной для него чердачной каморке в музее Лувра, но Туни торопился закончить самые неотложные дела и был арестован у себя на дому. Затем в начале марта были схвачены другие лидеры О.С.М., в том числе Даниэль Галлуа, а еще несколько позднее Жаклин Рамей. Разгром Гражданской и Военной Организации оказался полнейшим. Арестованы были не только ключевые ее деятели, но и тысячи рядовых членов. Жестокие репрессии распространились и на другие организации Сопротивления, но О.С.М. понесла особенно тяжелые потери. Непосредственным результатом этого явилось радикальное сокращение поступавших в Лондон донесений о действиях противника и другой стратегически важной информации.
21-го марта Оболенского посадили в грузовик, отвезли в Париж и выпустили, разрешив поселиться у его сестры, Нины, а утром 30-го марта Галлуа было сказано, чтобы он собирался с вещами.

Во второй половине дня его вместе с другими членами О.С.М. — Рузэ, Хюве и Леперком — вызывает немецкий фельдфебель и ведет к выходу. Во дворе у подъезда стоит крытая брезентом грузовая машина, окруженная дюжиной немецких солдат. Фельдфебель читает по списку имена заключенных. «Погружайтесь!» Внутри грузовика рядами установлены скамьи.

И вот неожиданная встреча: в полутьме, на последней скамье, откинувшись спиной на серый брезент, сидят три женщины. Одна из них — незнакомая Галлуа седовласая дама, а рядом с ней он сразу узнает Вики и Софку. Покуда он пробирается через скамьи, Вики не сводит с него глаз, а когда он приблизился, прошептала: «Кончились наши концерты...»

Один из солдат уложил на полу между скамейками вещи заключенных. Другой влез с целой связкой наручников и двойным щелчком, по очереди, сковал им руки. Фельдфебель уселся в кабине рядом с шофером; солдаты расположились в задней части грузовика. Грузовик тронулся, выехал из тюремных ворот на обсаженную деревьями аллею, потом, набирая скорость, взял дорогу на Париж.

Заключенные смотрят на велосипедистов, которых обгоняет грузовик. Женщины уже одеты по-весеннему, в деревянных сандалиях на босу ногу... Странно, что кто-то может вот так туда-сюда передвигаться, не подозревая, что рядом, на самом обычном вермахтовском грузовике, везут арестованных. Хочется поднять кверху запястья, показать наручники, крикнуть... День стоит пасмурный, но им, привыкшим к полутемным камерам, свет режет глаза, точно солнце светит вовсю; они уже забыли, что бывает такая голубизна неба, что в весеннем послеобеденном освещении столько сиреневых оттенков, что даже самый серый день может в такой степени быть насыщен красками.

— Куда мы едем? — спросил кто-то шепотом.

— Рю де-Соссэ, — отозвалась Вики, не разжимая рта.

Въехали в Париж. Плошадь Данфера, бульвар Распая, бульвар Сен-Жермэн, площадь Согласия. Вместо того, чтобы свернуть в сторону рю де-Соссэ, грузовик едет дальше: Маделен, бульвар Мальреб.

— Авеню Фош, — произносит теперь Вики.

Вариант не из лучших; согласно слухам, циркулировавшим в тюрьме Фрэн, гестапо на авеню Фош еще более зверское, чем на улице Соссэ.

Но вот грузовик останавливается перед многоквартирным домом на бульваре Курсель. Сквозь окошко кабины водителя виднеется Триумфальная арка.

Солдаты принимают несколько пакетов, и грузовик снова трогается. Опера, улица ля-Файетта, наземное метро.

— Направление Ромэнвиль, — говорит опять Вики. Мимо проходит автобус, название которого дает нужный ориентир: Порт-де-Вийетт, Буржэ.

— Итак, — говорит Вики, — мы едем в Сен-Кентэн, на очную ставку с Дюфором.

Вики еще до ареста слышала, что «Дюфор», то есть Ролан Фаржон, был помещен в тюрьму Сен-Кентэн, но в том же направлении находится и город Аррас, куда, как знает Даниэль Галлуа, в начале марта отправили полковника Туни.

Догадки, которыми шепотом обмениваются Вики и Галлуа, называя друг друга, как и раньше, «Пьером» и «Катрин», прерывает маленький плотный солдатик в бухгалтерских очках, с торчащими из-под пилотки ушами. Он напоминает, что разговаривать строжайше запрещено и продолжает с места пристально за ними следить.

Молча арестованные смотрят, как остается позади Париж. Все меньше становится домов, а виднеющиеся вдали собор Сакре-Кер на Монмартре и Эйфелева башня, кажется, становятся все выше. В конце концов, в розовато-голубом тумане исчез и Сакре-Кер.

На придорожных надписях появляются названия провинции Валуа: Шапель-ан-Серваль, Сенлис. Гудит равномерно мотор, откатывается назад дорога...

Галлуа заметил, что их грузовик нагоняет легковая машина, но прежде чем обогнать его, она притормаживает, и Галлуа узнает в сидящем рядом с шофером рябого человека, который был при его первом допросе; это гестапо напоминает о своем всегдашнем присутствии. Галлуа переводит взгляд на своих спутников:

«Леперк, у которого больная рука, опирается локтем на деревянный ящик, подтягивает и поправляет свою повязку, сжимает от боли зубы... Хюве забился в угол; на изможденном лице его глубокие морщины. Рузэ сидит совершенно прямо и неподвижно. Весь в черном, с низко надвинутой на лоб шляпой, он похож на крестьянина в воскресной одежде, воплощенное терпение и упорство. Софка положила голову на один из металлических обручей крыши грузовика, цвет лица ее землистый, глаза неподвижные и отсутствующие. Задремавшая Вики — бледная под слоем помады и пудры — что-то бормочет и постанывает. Седая женщина в накидке медсестры, с одутловатым лицом, мешками под глазами и заплаканными веками напоминает бравую наседку, попавшую в непонятные ей передряги».

А стражники? Постепенно они расслабились. Один курит сигару, другой жует бутерброд. Маленький переводчик в очках, которому очевидно поручено следить за арестованными, все время бросает в их сторону свой желчный взгляд. Один рослый детина в форме горных войск вынул из кармана книжку и погрузился в нее, перекинув автомат через колени. У него более породистое лицо, чем у других; тонкий нос, длинные нежные ресницы. Вот он встает, чтобы дать подушку Леперку. Книжка падает, и Галлуа прочел название: эссе, посвященные Райнеру-Мария Рильке.