Магомет кучинаев

Почти до полуночи продолжался в этот вечер царский совет, он не прерывался даже тогда, когда асские джигиты напали на верхнюю окраину лагеря: теперь фарсы хорошо организовали охрану лагеря, и предупреждения, и налеты асов не вызывали такого переполоха, как раньше.

В конце совета все его участники пришли к единодушному решению – все были свидетелями, что сам Великий и Святой Ахурамазда является заступником нашего любимого царя Дариявуша и помогает ему во всем – а если это так, то отныне мы все должны делать все так, как считает нужным сам царь!

Царь Дариявуш поблагодарил своих военачальников за высокое ему доверие и сообщил, что решил продолжить поход по намеченному маршруту – вниз, немного отклоняясь в сторону восхода солнца. Так, полагал царь, армия быстрее всего выйдет в те земли, где люди живут оседло, где можно будет найти без страха пропитание и дать воинам отдохнуть и набраться сил перед завершающим поход прыжком за Каспий, в сторону Согдияны.

Всю ночь черпали воины воду из колодца Дариявуша, наполняли ею все свои бурдюки и сосуды – что их ждет завтра, найдут ли воду, никто не знал. Конечно же, все безоговорочно верили в то, что и сам Великий Ахурамазда, и все Небесные Святые благоволят их царю Дариявушу и помогают ему, но тревога и страх, прокравшиеся в их сердца еще давно, несмотря на показную радость воинов, вовсе не собирались уходить, а продолжали как на в чем не бывало хозяйничать в их душах...

Солнце не прошло еще и половину пути до зенита, а от жары уже спасу нет – люди еле перебирают ногами, но никто не смеет ни роптать, ни надеяться на скорый провал: они знают, что во время остановки на полдник ни о каком привале речи быть не может – армия, если не хочет погибнуть в этой безводной степи, должна торопиться. Так сказал, говорят, сам царь Дариявуш. Если сам царь сказал, так оно и есть – надо не роптать, надо идти. Особенно тяжело пешим воинам: им, кроме своего оружия и трехдневного запаса пищи, приходится еще тащить и кое-какую добычу, взятую во время перехода через Дакию; и весь этот груз, став свинцово-тяжелым, давит на них, словно желает вогнать их в землю. Удивительно, что у них еще хватает сил, чтобы двигаться, идти вперед. Видно, чувство собственного достоинства – я не слабее других! – еще придает им силы – и физические, и духовные. И кувшинчик с водой из колодца Дариявуша. Каждый воин сейчас, на марше, держал в правой руке не меч, а кувшинчик с водой, которой то и дело смачивали губы, а иногда, правда редко, делали глоток. А чтобы сполоснуть залитые потом глаза и лицо не решались – так неумно тратя драгоценную воду, они боялись рассердить Небесных Святых.

О, до чего же длинными бывают даже мгновения в трудном пути нелегкого похода! А когда по выжженной степи в полуденной жаре перед тобой идут тысячи и тысячи конных и пеших воинов, время как бы останавливается. И тогда кажется, что мир и вечность – это и есть всего лишь эта выжженная степь и сегодняшний день, где всегда и везде эта черная пыль, что забивается в легкие, в уши, в глаза, и это солнце, как бы прибитое к белесому, тоже выгоревшему на солнце небу, да жара, которая будет продолжать тебя печь, наверное, и тогда, когда заберешься даже и в седьмой слой земли. С какого времени, интересно, они находятся в пути? С утра? А сколько времени прошло с тех пор – день, месяц или же целый год? А может быть, и весь век, целая жизнь? Разве может кто-нибудь из них сейчас уверенно сказать, что он еще что-то делал в своей жизни, кроме как шел и шел по этой выжженной, черной степи день за днем, день за днем? Видно, эта степь, эта черная пыль, этот глухой шум и лязг никогда теперь не кончатся. А раз так, то и этот поход никогда не кончится...

Глухой шум, пыль, затянутое маревом небо, пылающее, тяжело душащее солнце, черная степь... Тысячи и тысячи усталых, изнуренных людей...

Вечером, когда вот-вот должны были остановиться на ночь, спереди назад полетела удивительная новость – конный дозор в сотню всадников, посланный вперед, захватил асский журт, в журте кроме пастухов никого не было, убежали и они, но дозор захватил много скота! Правда, потом выяснилось, что много скота – это косяк лошадей в шестьдесят голов и отара овец в пятьсот голов, но и то хорошо. Эта новость прибавила воинам сил, несколько вдохновила их, обнадежила – если продолжить стремительный марш вперед, они могут внезапно ворваться прямо в гущу загорских саков! И тогда, если найдется пища и вода, ничего не страшно...

На следующее утро командиры подняли воинов с восходом солнца – до полудневной жары армия должна была одолеть основную часть пути, которую она должна была пройти за день. Конечно, это делалось с надеждой достичь, в конце концов, стоянки мирных саков. Но до полудня не только стоянки мирных саков, но даже и конные разъезды их воинов, обычно несколько раз появляющиеся за день, и то не попались на глаза фарсам. Только после полудня вдали показалась группа всадников, которая также быстро исчезла, как и появилась, даже не попытавшись приблизиться к медленно идущей армии. Словно они и в самом деле ничего плохого фарсам не желали, а только хотели удостовериться, что они идут и никуда не делись.

А к вечеру опять случилась удивительная вещь – сакские пастухи, вероятно, ничего не знавшие о движущейся в их сторону армии, увидев фарсов, в панике ускакали, оставив все свои стада!

Мне почему-то не нравится все это, – сказал Артабан, когда остановились на ночь и, как обычно, собрались в шатре у Дариявуша многие предводители войск на ужин. – Уже четыре дня, как мы идем по этой безводной степи, не встретив на пути ни одной речушки. А не ведут ли они нас намеренно в какое-нибудь гиблое место – в пустыню, в болото, откуда нам не выбраться?

– Артабан, не они нас ведут, а мы гоним их! – заявил Бардия. – А тот, кого преследуют, всегда бросает все, что не может с собой забрать – что здесь необычного?

– Вот в том-то и задача, Бардия, что мы думаем, будто преследуем их, а так ли это на самом деле? – возразил Артабан. – А если наоборот, – не мы их преследуем, а они нас ведут туда, куда и задумали нас завести? Скажи мне – почему это они и день, и ночь только и делают, что вечно танцуют перед нашим носом, если этим самым они не зовут нас идти за ними?.. Я не верю в то, что они не смогли вовремя угнать свои стада с нашего пути. Как бы эти барашки не оказались наживкой в ловушке, в которой они нас собираются захлопнуть!

Артабан высказал свои мысли, полностью полагаясь на то, что приближенные царя вполне серьезно отнесутся к его опасениям. Но, скоро поняв, что все они, даже и Бардия, и Мардоний, хотя и не говорят ему прямо в лицо, но думают, что все эти опасения у него от страха, не стал с ними спорить и говорить об этом...

Утром армия, как и обычно, ускоренным маршем продолжала идти вниз, чуть-чуть отклоняясь в сторону восхода солнца...

XVII
Только через два дня добралась фарсская армия до этой речушки, с низкими берегами, заросшими камышом и кустарником, почти покрытой тиной и обильно заселенной лягушками. Видно, она вытекали из болота, так как вода имела отвратительный болотистый запах, да к тому же была теплой. Но это сейчас никакого значения не имело – все: и люди, и лошади бросились к реке, утопая в тинистых берегах и поднимая илистую муть. Каждый, наверное, выпил не меньше ведра воды – странно, но воды этой реки жажду не утоляла. К счастью, поблизости был и лес, и впервые за много дней люди развели костры и приготовили горячую пищу.

Царь дал армии на отдых один день. Прошел этот день, но армия не поднялась, не выступила – тысячи и тысячи людей лежали трупами – замаялись животами.

Царь Дариявуш растерялся – что же теперь делать? Созвал царь военачальников. Никто не мог дать дельного совета – никто не мог дать такого совета, чтоб больные люди мигом исцелились?..

– И откуда взялась эта напасть? – в отчаянии воскликнул Дариявуш, когда ушли приглашенные на совет, и в шатре остались только свои – люди из окружения царя.

– Болезнь живота настигает уставшего, слабого, голодного человека, когда он не соблюдает чистоту во время приема пищи и воды, – сказал ученый грек, личный лекарь царя, многоопытный Архилай.

– Что же теперь делать? Как поскорее вылечить людей? – спросил царь.

– Хотя бы в течение недели человек должен есть меньше, к тому же желательно только немного жидкого супа, а пить надо только кипяченную воду. Конечно, лучше всего пить отвар лечебных трав, – сказал Архилай.

– А ты найдешь здесь лечебные травы?

– Надо посмотреть, может быть и здесь растут те лечебные травы, которые я знаю.

Сразу же всем передали повеление царя: всех больных держать отдельно, давать им только похлебку из муки: а всем остальным – перед едой мыть руки кипяченной водой, не общаться с больными; всем – и больным, и здоровым пить только кипяченную воду.

Утром рано Архилай, побродив возле лагеря, нашел наконец одну траву, и тотчас же царь повелел предводителям войск всех сатрапий организовать сбор этой травы и поить ее отваром своих больных воинов. Да, теперь лагерь не был лагерем – местом временной стоянки боеспособной армии, а стал большим лазаретом, где были лишь больные да присматривающие за ними. И с каждым днем больных становилось все больше и больше, а здоровых, присматривающих за ними – все меньше и меньше. На третий день, как выяснилось, больных уже было больше, чем здоровых.

Подавленный неожиданно свалившейся бедой, царь Дариявуш совершенно растерялся – он не знал что делать, как быть. Иногда в голове мелькала и такая подленькая мысль, несомненно насылаемая коварным Ахриманом, – да пропади оно все пропадом, надо убежать отсюда поскорее, пока жив! Мечты, что совсем недавно виделись ему почти осуществленными, теперь уходили в зыбкую даль, теряли очертания и казались несбыточными грезами. «О, Великий Ахурамазда! А это испытание зачем Ты послал на меня?!» – наверное, тысячу раз за день, обращаясь к небу, мысленно кричал он в отчаянии. Но, видно, его крики до неба не доходили, и Ахурамазда не слышал их – ответа не было. Ни наяву, ни во сне.

На третий день умерли тысяча двести восемьдесят человек – ослабленные тыжелым походом, они не смогли более сопротивляться болезни. В четвертый день – пять тысяч сорок, в пятый день – десять тысяч пятьсот семьдесят пять воинов ушли в мир иной.

Небольные тоже были похожи на больных – слабые, истощенные, измученные недоеданием и голодом. Еще бы: кусочек хлеба и небольшая порция похлебки – это разве еда для взрослого человека, воина, на целый день? Пройдет еще три-четыре дня и, как говорят предводители войск, и этого уже не будет. Потом придется взяться за неприкосновенный царский запас пищи. Но ведь и этого еле-еле хватит только на неделю. А потом? Все хорошо знали, что будет потом, а потому и не любили говорить об этом, хотя все без исключения день и ночь только и думали об этом...

Как-то вечером царь обратился к Бардии:

– А сегодня сколько умерло?

– Сегодня умерли только тысяча двести человек, – ответил Бардия. – Да и их, кажется, скорее всего, не болезнь одолела, а голод свалил – теперь больных уже почти нет. По-всему, эту-то напасть мы одолеваем, только как быть с другой...

Дариявуш долго и мучительно ждал этого дня, так измаялся, что даже и не сумел по-настоящему обрадоваться этой вести.

– Хвала Великому Ахурамазде! – лишь формально произнес он, обыденным для последних дней тусклым голосом.

Теперь, когда царь Дариявуш окончательно убедился, что все его мечты покорить весь мир окончательно рухнули, сердце его стало каким-то бесчувственным и безразличным ко всему – оно уже ничему не радовалось по-настоящему, ни чему не огорчалось.

В этот вечер царь держал совет только со своими очень близкими людьми – с Артабаном, Бардией и Мардонием. Сообщив им откровенно о том, что все его намерения уже неосуществимы, он прямо спросил их – что дальше делать?

– Надо послать гонцов к царю саков, – предложил Бардия. – И передать ему от твоего имени: «Если не боишься – выходи на открытую битву!»

– А если не выйдет? – спросил царь.

– А если не выйдет, то и смысла никакого нет в том, что мы шатаемся здесь по этим безводным, выжженным степям, мучаем и губим людей, – сказал Артабан то, что было у всех на языке, но сказать об этом царю прямо не решались – нет, не из боязни, а просто жалели его.

Царь Дариявуш грустно, но в то же время несколько удивленно посмотрел на своего брата: я, мол, сам не решался это сказать – спасибо, брат, что выручил меня.

– И вы тоже так думаете? – спросил царь, поглядев и на Бардию, и на Мардония.

– Да, я тоже так думаю, – ответил Бардия. – Я тоже иного выхода не вижу.

– И я так думаю, – ответил и Мардоний, не поднимая голову.

– Хорошо. Так тогда и сделаем, – сказал царь таким голосом, как будто речь шла не о судьбе государства, тысяч и тысяч людей, а о том, брать ли котенка в шатер или нет. – Кого, кого пошлем?

– Пошлем того самого Кючюка, знакомого Капассии, – он знает язык здешних саков, – предложил Бардия. – Пошлем с ним и одного из сотников. И охрану им дадим, человек десять-двенадцать.

– Если мы посылаем их к царю, то, наверное, следует старшим направить одного из уважаемых людей – сказал царь.

– Если разрешишь, могу пойти я, – сказал Артабан.

– Не следует тебе самому заниматься таким незначительным делом, – сказал Дариявуш. – Это слишком уж поднимет этих дикарей и унизит нас. Это будет похоже на то, что мы оказались в роли просителей. А мы не просить, требовать явились сюда, и говорим – выходи на битву, коль не боишься! Хватит с них, если пошлем и опытного тысячника.

– Есть у меня такой человек, его звать Барзани. Он, как ты и говоришь, многоопытный воин и вид у него подходящий – благообразный, с сединой в бороде, – сказал Мардоний.

– Он подойдет – я знаю его, – сказал царь.

Прямо утром же Барзани и Кючюка вызвали к царю и подробно им объяснили как и что им делать и говорить, когда они окажутся у царя саков.

Уже через некоторое время, взяв с собой десять воинов, Барзани и Кючюк, перейдя речку, углубились в степь в сторону восхода солнца. С тех пор как фарсская армия стала здесь лагерем, с этой стороны несколько раз на дню показывались разъезды сакских воинов.

Не успели отъехать от лагеря хотя бы на два-три броска, как заметили, что к ним сбоку стремительно несутся сакские воины.

– Положите руки на седла и не двигайтесь – это знак того, что мы не собираемся сразиться, – сказал Кючюк. А сам высоко поднял обе рук вверх – заранее давая знать сакским воинам, что они не берут в руки оружие.

Да и смысла, наверное, не было в том, чтобы браться за оружие – саков было значительно больше.

– Мы послы! – закричал Кючюк, как только саки приблизились на достаточно близкое расстояние.

– Чьи же вы, интересно, послы и куда идете? – не очень-то радушным голосом просил один из саков – чернобородый, жилистый воин, видно, старший из них.

– Нас послал царь Дариявуш к вашему Великому хану Темир-Зану, – ответил Кючюк.

– А кто это – царь Дариявуш?

– Он повелитель Царства Фарсского, Великий хан.

– Что это за страна? Мы о такой стране не слышали. А не лжешь ли ты, мой друг? – недружелюбно спросил воин, пытаясь остановить своего разгоряченного коня, искоса поглядывая на иноземцев.

– Вы эту страну называете Кажарским ханством. Кажары – о таком народе слышали, наверное?

– Так бы и сказал, а то какой-то царь тут... Значит, вы – послы кажарского хана, – так да?

– Да, мы послы кажарского хана. Прошу тебя, джигит, поскорее доставить нас к Темир-Зан-хану.

– Чего же вы так торопитесь? – насмешливо спросил воин. – Говорят, что вы прибыли издалека – отдохните, сил наберитесь, а потом и поборемся малость. Чего торопиться-то – ведь вы прибыли совсем недавно. Чего же вы так быстро затосковали? Иль вам не по нраву пришлись наши реки и поля, солнце и небо? Не пришлись вам по вкусу на наша вода, ни наш хлеб?

– Не переходи границу, джигит! – не сдержался Кючюк. – Мы – послы! Доставь нас куда следует, а до остального у тебя и дела не должно быть!

– А это я тебе сейчас покажу, дружочек, есть у меня дело или нет! – закричал джигит, хватаясь за меч.

Но стоявший рядом сак, остановил его.

– Не горячись попусту, Токмак! – сказал он. – Разве не видишь, что они – не простые воины. Да и по-нашему знают. И это, видно, неспроста. Это ведь не так уж и трудно – доставим их к Темир-Зану. А если действительно послы? – Потом, обращаясь к Кючюку, сказал: – Поехали! – и сам первым тронул коня.

Видно, не Токмак, этот чернобородый сердитый воин был старшим сакских воинов, а тот, другой, который остудил, удержал его от необдуманного поступка, так как Токмак, не говоря больше ничего, поехал вместе со всеми – позади.

Недолго ехали и оказались у коша, здесь, вероятнее всего стояли дозорные. Но задерживаться здесь не стали, выпили айрану и поехали дальше. У второго дозорного коша побыли чуть больше – пообедали, малость отдохнули, и только потом тронулись в путь.

День уже клонился к вечеру, жара уже начинала спадать. Цора, так звали старшего, пустил коня рысью.

– Надо постараться доехать до темноты! – крикнул он следовавшему за ним Кючюку.

Но до наступления темноты до лагеря саков так и не успели доехать. Правду говоря, никакой особой темноты и не было – стояли светлые лунные ночи.

Сакский лагерь открылся их взору как-то неожиданно, хотя все и знали, что уже подъезжают к нему – вскочили на какое-то взгорье и увидели: перед ними расстилалась степь в огнях, широкая и таинственная, словно небо. Так и стояли все на холме, завороженные этой величественной картиной, ни говоря ни слова.

– Ты видишь, мой друг, джигитов! – гордо воскликнул Цора и, больше ничего не говоря, пустился вниз, туда – к морю огней, к своим джигитам.

Кючюк, пригнувшись к шее коня, скакал за Цорой, а сердце почему-то пело: «Ты видишь джигитов, мой друг!», «Ты видишь джигитов, мой друг!»...

Остановились чуть поодаль от ханского шатра, сошли с коней, туда пошел Цора сам один. Вскоре он вернулся с Алан-Зигитом. Алан-Зигит сразу же узнал Кючюка. Он, конечно, собирался с Кючюком поздороваться как со старым приятелем – обнять его, крепко пожимая руку, но Кючюк опередил его, заранее – чуть отстраненно – протянул руку, церемониально поздоровался, спросил:

– Добрый вечер, Алан-Зигит! Принимаете гостей?

– Гость с чистой душой – это посланник самого Святого Танг-Эри! Просим – будьте нашими гостями!

Алан-Зигит довел гостей до ханского шатра и остановился.

– Прошу прощения – я доложу о вас Великому хану, – сказал он и зашел в шатер.

– Один из послов – Кючюк, – сообщил Алан-Зигит Темир-Зан-хану. – Почему-то он поздоровался со мной несколько холодно. Я только собирался обнять его, а он так, издали, протянул мне руку – остынь, мол, я тебе не ровесник! И говорит как-то осторожно, как бы боясь сказать что-то не то.

– Он – ханский посланник, рядом находились его нёгеры, и среди них, вероятнее всего, есть кто-то, кто знает по-нашему, – сказал Темир-Зан-хан. – Он – посол нашего врага! Понимаешь теперь? – добавил, улыбнувшись, Великий хан. – А раз так, то мне дела нет до твоего знакомого, которого зовут Кючюком или как там еще! Ты говоришь, что пришли послы от кажарского хана, который пришел на нашу землю с огнем и мечом? Хорошо, пришли – значит пришли, что же теперь поделаешь? Говоришь, что хотят говорить со мной? Хорошо, пусть хотят, что же нам делать? Мы тоже многое хотим. Пусть не обижаются, но сейчас, сам видишь, мне некогда принимать гостей – я держу совет со своими военачальниками! – сказал Великий хан, показывая Алан-Зигиту внутренность шатра. – Посмотрим – возможно, что мне удастся выкроить время для них завтра. Да, не забудьте отвести гостей в какой-нибудь шатер и подать им еды. И пусть отдыхают, устали небось, раз приехали из ханства Кажарского – говорят, это дальняя дорога.

Алан-Зигит слушает хана с недоумением, ничего не понимая – всерьез он несет всю эту чушь или смеется: ведь в шатре никого нет, кроме их двоих, тайфные ханы и военачальники только что ушли после недолгого совета...

Ты слышал мое повеление? – спросил Великий хан, улыбаясь.

– Слышать-то слышал, но...

– Если слышал – иди, исполни то, что я тебе поручил, а потом придешь сюда. Понятно?

– Понял! – четко ответил Алан-Зигит, хотя так ничего и не понял, и выскочил из шатра.

– Извините, но Великий хан сейчас держит совет с тайфными ханами и с военачальниками и не может с вами поговорить, – сказал Алан-Зигит послам вполне серьезным и убедительным тоном – навряд ли Великий хан сумеет уделить вам столько времени, чтобы как и подобает серьезно поговорить с вами. А сейчас – вы устали, издалека приехали – поужинайте и отдыхайте. А с Великим ханом встретитесь завтра. Идемте со мной! – и Алан-Зигит направился к тем шатрам, что стояли чуть в отдалении полукругом.

Алан-Зигит завел Кючюка и его спутников в довольно просторный шатер. Шатер этот, вероятнее всего, был поставлен для ханских гостей – здесь никого не было, но все уже было обустроено: слева от входа стопкой лежали постельные принадлежности, а справа – всякая необходимая утварь из дерева, серебра и меди, на тере, на противоположной от дверей части шатра, были расстелены кийизы, и на них лежали подушки.

– Я скажу джигитам, и они принесут вам все необходимое, – сказал Алан-Зигит. – А мне сейчас надо отлучиться по делу. Зайду утром. Спокойной ночи! – и вышел, ничего более не сказав.

Вскоре в шатер вошли двое джигитов, они принесли криган с водой и медный тазик. Гости помыли руки, освежили лица, и джигиты, так ничего и не говоря, вышли. Но тут же вернулись, один, держа двумя руками, небольшой кувшин, а другой – две большие неглубокие деревянные чаши, в одной чаше было вареное мясо, еще горячее, в другой – порезанный хлеб.

Джигиты откинули полог, пропуская в шатер золотистый лунный свет, поставили на кийиз посередине несколько невысоких столика, приставив их друг к другу, и поставили на них то, что принесли – кувшин и чаши. Потом из утвари, имеющейся здесь, в шатре, поставили на столики довольно глубокие небольшие чаши и наполнили их айраном из кувшина.

– Утолите жажду и поешьте – вы с дороги и пить, наверное, хотите, и проголодались небось, – сказали джигиты и вышли из шатра.

– Я не видел возле ханского шатра коней, – сказал Барзани, когда остались сами, – а там, где идет совет, всегда бывают оседланные кони. По-моему, хан не очень-то торопится разговаривать с нами. И никакого совета у него не было – это была просто отговорка, не очень-то и хитрая!

– Так это или нет – нам ничего не остается делать, как ждать завтрашнего дня, – сказал Кючюк. Мы приехали, сообщили кто мы такие – и на том пока что наше дело закончилось. Позовет – пойдем. Не можем же мы сразу же по прибытии потребовать немедленной встречи с ханом?

– Это, конечно, так, – согласился Барзани. – Ладно, подождем! – Потом, обращаясь к воинам, расположившимся вдоль стен шатра, сказал: – Вставайте, друзья мои, давайте попробуем сакскую еду, раз так пришлось!

Воины, взяв в руки деревянные чаши, с удивлением поглядывали на вспенившийся айран. Кючюк заметил на их лицах и некую растерянность – они, кажется, не решались пить этот необычный напиток, преподнесенный им врагами.

– Не бойтесь, – сказал Кючюк, – на свете более полезного напитка нет, чем этот! Это айран, он готовится из молока. – И тут же припал к чаше. – Ох-ох-ох! – удовлетворенно вздохнул он, напившись и беря в руку хлеб.

Но воинам, выросшим вдали от асских племен, а потому и представления не имеющим о том, что такое айран, да еще такой, какой им подали – простоявший дня два, кислый, пенистый, как говорят сами асы, кипящий – айран, видно, действительно пришелся не по вкусу: слишком уж он был кислым, непривычным. Отпив два-три глотка, они стали морщиться, потом почти все разом поставили свои чаши на столики и накинулись на хлеб. Потом, после упорных уговоров Кючюка, попробовали хлеб запивать айраном, но все равно делали это неохотно, как бы только для того, чтобы угодить Кючюку – они все равно не могли привыкнуть к айрану...

Алан-Зигит пришел к ним в следующее утро не так уж и рано, видно, был занят делами.

– Идемте, у Великого хана выдалось время, и он примет вас, – сказал он.