Магомет кучинаев

Тогда нам надо сделать так: окружить врага с трех сторон, оставить свободной лишь сторону захода солнца – беги, мол, если хочешь спастись. И держать их в Пустой степи, если не хотят бежать. Побегали, походили по нашей земле – теперь хватит! Теперь они в ловушке – в Пустой степи они ничего не найдут, разве только смерть. Пусть завтра же наши джигиты пойдут и сядут на этой стороне Чирик-сая – прямо у них на виду. Хватит, мол, набегались, теперича воли вам не будет. Разве я не прав? – и Алтынбай-хан посмотрел на Ас-Каплан-хана.

Это значит, что он сказал свое слово.

– Ты совершенно прав, клянусь! – ответил Ас-Каплан-хан. – Нам не прибудет от того, что, стремясь истребить врагов, мы погубим и тысячи своих джигитов. Коль заупрямятся, не захотят бежать, – посмотрим потом. А сперва, как вы оба и говорите, надо оставить им дорогу открытой – пусть уходят, – если у них на это хватит ума.

– А ты что скажешь, Боз-Батыр-хан? – обратился Темир-Зан-хан к хану Айдахар-тайфы сарыбатыров.

– Ничего нового я, наверное, не скажу, – заявил Боз-Батыр-хан. – Поступайте так, как считаете необходимым. При этом расчитывайте на наших джигитов, как на своих. Вот и все – больше мне нечего сказать.

– С таким нашим решением вы согласны, джигиты? – обратился Великий хан к молодым батырам-предводителям войск.

– Получается так, что мы становимся просто караульными кажаров! – сказал Алан-Зигит, старший из молодых батыров. – О таком деле я еще никогда не слышал – чтоб воевали, не воюя! Сперва вы сказали – враг силен, пусть он устанет, измотается малость. Хорошо – мы стали послушно ждать. А теперь что? Если враг измотан, устал, ослаб – почему не напасть на него, почему не схватиться? Разве будет плохо, если мы победим и возьмем в плен тысячи вражеских воинов? И нам самим нужны работники, пастухи, и продать можем. Почему нельзя этого сделать – объясни это мне, пожалуйста, Темир-Зан?

– Хорошо, попытаюсь объяснить, если поймешь, – ответил Темир-Зан-хан. – Да вырастит он прославленным батыром и будет долгой его жизнь, ты согласен обменять своего сына Залимчика на сто пленных кажаров? Клянусь Великим Танг-Эри, ты не согласишься! Извини и я не соглашусь, и другой тоже. А если мы сойдемся с врагом в решающей схватке, будем биться насмерть, кто, мол, кого – их ведь гораздо больше нас! – посчитай-ка, скольких джигитов мы потеряем. Тысячу, пять тысяч? Ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой сказать точно не может. Когда придется сразиться с врагом, насчитывающим по двадцать тысяч пять-шесть, то можешь не сомневаться в том, что и мы, самое меньшее, можем потерять пять-шесть тысяч джигитов. И запомни – пригони тысячу пленных кажаров и отдай их матери погибшего джигита – даже и тогда ты не сможешь обратить ее горе в радость! Тогда зачем нам нужны эти тысячи рабов, которые принесут с собой в наши журты горе и слезы? Зачем нам нужна слава победителей, если она приведет с собой в наши шатры печаль безвозвратных потерь? Не нужны нам такие рабы, не нужна нам такая слава! Есть возможность изгнать врага с нашей земли без больших сражений, без большого, всенародного горя и слез? Есть! А если есть такая возможность, то ею и надо воспользоваться! Ты теперь понял, Алан-Зигит?

– Понять-то понял, но все равно как можно их просто так отпускать – стыдно ведь! Что скажут наши соседи? – слабо сопротивлялся Алан-Зигит, отступая.

– Этот стыд оставьте на мою долю – лишь бы все остальное было хорошо! – ответил Темир-Зан-хан.

Желающих говорить об этом деле больше не было, и совет на этом завершился.

И вот как раз в это время, когда закончился совет, и джигиты-шапа стали заносить в шатер еду на обед, со стороны восхода солнца прискакал вестовой с караульного коша и сообщил удивительную, прекрасную новость – к нам на помощь идет целое поле войска из Каф-Ас-Уи!

О, Каф-Ас-Уя – Гнездовье предков наших! Одно только имя твое способно оживить даже уже умирающего асского джигита! А для сына самого молодого асского племени – для алана ты особенно дорога как земля, принявшая самого Танг-Эри-Тая, спустившегося с Неба, как земля, где появились первые корни асского-нартского народа! Посылай к нам хоть изредка свои шалуньи-ветерки – и уже это дает силу нам, аланам, если даже ничем иным помочь не можешь! Но вот сегодня, когда на землю алан-асов пришел враг, пришла опасность, ты летишь на помощь своим детям, как некогда сам Танг-Эри-Тай!

Не укоряй своих детей, о, Святая Каф-Ас-Уя, – за мальчишескую неуемность – это они просто сошли с ума от радости, услышав имя твое, и спешат поскорее обнять своих старших братьев родных – твоих сыновей! Видишь как они несутся навстречу тебе, твоим сыновьям – не обращая никакого внимания на призывы ханов и предводителей войск, старающихся сдержать их в рамках приличия, ставших вдруг в этот миг слишком тесными для них! Нет, никто сейчас не в силах остановить аланских джигитов ни в границах приличия, ни в суровых рамках обычаев – они, твои дети, бегут к тебе! Нет, никому их сейчас не удержать – слишком уж долго, переходя от отцов к детям, копилась в их груди любовь к тебе, тоска по тебе! Вдали от меня вы забыли наши обычаи, испортились, стали другими – не подумай так и не тревожься! Лишь только большая радость встречи с тобой на короткое время свела их с ума, а на самом деле они не забыли ни обычаев твоих, ни законов предков и честь твою не запятнали!..

– Оставьте их – все равно не удержать! – сказал тайфным ханам, биям и военачальникам Темир-Зан-хан, с улыбкой глядя на то, как джигиты вскакивали на коней и мчались галопом в сторону восхода солнца навстречу воинам Каф-Ас-Уи, не обращая особого внимания на попытки старших остановить их.

Прошло не так уж много времени, и вот со стороны восхода солнца, занимая чуть ли не всю ширь степи, показалось войско. Вот уже можно отличить и отдельных всадников. Тот, в середине, на огненном жеребце, скорее всего и есть предводитель воинов Каф-Ас-Уи: голубое знамя возле него виднее других и выше.

Видно, аланские джигиты еще по дороге показали Темир-Зан-хана предводителю горцев – он остановил своего коня чуть в отдалении, спешился и подошел к Великому хану.

– Великий бий Каф-Ас-Уи Темиркан из рода Айдаболовых передает тебе, светлый хан, такие слова: «Да поможет тебе Великий Танг-Эри во всем! Живи долго в здравии! Пусть дни твои будут светлыми и радостными! А твоего врага пусть век будет коротким, а дорога его – узкой!» – с удовольствием говоря эти слова, предводитель горских воинов постоянно смотрел на Темир-Зан-хана, не скрывая своей радости.

– Да поможет Великий Танг-Эри во всех делах Великому Бию Каф-Ас-Уи, всеми нами глубокоуважаемому Темиркану из рода Айдабол! Да будет долгим век славного бия, да будут радостны дни его! Пусть множится народ его, вырастают новые счастливые журты на его земле! Да наполнятся долины его земли тучными стадами. А если есть у него враги – да сгинут они, или станут рабами его!

А вы, славные джигиты-орлы Святой Каф-Ас-Уи, да прибудете на нашу землю в добром здравии и в хорошем духе! – еле договорив положенное в таком случае торжественное приветствие, Темир-Зан-хан шагнул к горцу-батыру, крепко пожал его руку и обнял.

Тысячи и тысячи джигитов, что были вокруг, стали дружно кричать:

– Ас-Уя – Алан-Уя! Ас-Уя – Алан-Уя! Ас-Уя – Алан-Уя!

Темир-Зан-хан подозвал к себе Боз-Батыр-хана, одной рукой взял его руку, другой рукой взял руку горца-батыра и поднял руки вверх, показывая этим всем джигитам братское единство всех трех племен асского народа.

– Вы видите, аланы! – вскричал Темир-Зан-хан, чтоб его услышали многие. – Когда для нас, аланов, настало нелегкое время, наши старшие братья – сарыбатыры и горцы – пришли, стали рядом с нами и говорят нам: «Не бойтесь – мы с вами!» Пусть всегда будет так! И если мы, дети трех сыновей нашего Большого Отца Танг-Эри-Тая всегда будем вместе – мы никого на земле бояться не будем!

Да здравстует священная отчизна всех асов – Каф-Ас-Уя! Она могла бы махнуть на нас рукой – вы, мол, ушли далеко, живите сами! Но она не сделала этого, а по-матерински встревожилась за нашу судьбу и послала своих сыновей нам на помощь.

Да здравстует Сарыбатыр-Уя – гнездовье наших старших братьев! В нужный день ее сыны пришли к нам и сказали: «А ну-ка, брат, покажи мне – кто это пытается на тебя руку поднять?»

Пусть всегда будет в единстве, в силе, пусть будет широка и светла наша отчизна – Ас-Уя – Нарт-Уя!

Тысячи и тысячи джигитов кричали в один голос:

– Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя!

А в это время Темир-Ззан-хан, наклонившись к горцу, негромко спросил:

– Извини, как тебя звать и сколько джигитов ты привел с собой?

– Я старший сын Темиркана, звать меня Элия-Ас, у меня пять тысяч нёгеров.

Темир-Зан-хан вновь вскинул голову, обращаясь к воинам.

– Аланы! Многие из вас, наверное, уже знают, а кто не знает – знайте: всеми нами уважаемый Великий бий Каф-Ас-Уи Темиркан из рода Айдабол послал нам на помощь пять тысяч воинов во главе со своим старшим сыном Элия-Асом! Вот этот самый батыр, что стоит рядом со мной, – и есть старший сын Великого бия Каф-Ас-Уи Темиркана из рода Айдабол! Посмотрите и запомните – чтобы, если встретитесь, оказали ему подобающие почести! – Потом, повернувшись в правую сторону, где стоял Боз-Батыр-хан:

– А Боз-Батыр-хана, который тоже привел с собой пять тысяч джигитов, вы все, наверное, уже знаете. Слава нашим братьям!

Вся степь вскричала в ответ:

– Слава! Слава! Слава!

– Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя!

В этот день до самой полуночи сидели джигиты всех трех племен асского народа у костров и все никак не могли наглядеться друг на друга, наслушаться рассказов своих братьев, уведенных жизнью в далекие земли...

А в следующий день к вечеру объединенное войско асов во главе с Великим ханом алан Темир-Заном подошло к лагерю кажарского войска и спокойно, без суеты расположилось у другого берега Чирик-сая, заполнив всю степь от края и до края. А с наступлением сумерек степь, соперничая с небом, засветилась огнями тысяч и тысяч костров – воины готовили ужин...

Кажарский хан, наверное, подумал, что асы, наконец, вышли на серьезную, решающую битву – утром асские джигиты увидели, что кажарское войско вовсю готовится к бою: пешие воины, занимая свои места, большими группами переходили то туда, то сюда, повсюду рыскали всадники – военачальники, посыльные. И вскоре вся эта суетливо двигавшаяся разнородная масса начала обретать определенный порядок и четкие очертания.

В середине, растянувшись на добрый бросок, стояли пешие воины, ощетинившись длинными копьями и сверкая щитами. Они составляли огромное тело хищной птицы, прилетевшей из-за моря, чтобы растерзать асские племена. А тысячи и тысячи конных воинов, стоявших по обе стороны от пеших воинов, являлись ее крыльями. Так как кажары подготовились к бою, отступив от берега на полет стрелы, они, наверное, были уверены, что бой начнут асы, и гордо, спокойно ждали начала сражения, атаки асской конницы.

Но асы почему-то не торопились: с удивлением поглядывая в сторону кажаров, они спокойно занимались не очень серьезным для такого времени делом – завтраком. Но вот, покончив с завтраком, они стали садиться на коней и подъезжать поближе к речке. Но, по-всему, они вовсе и не собирались нападать на кажаров и начинать бой – это была лишь бесформенная любопытная гурьба всадников, желающих поглядеть на какое-то чудо-юдо: одни подъезжали к берегу, другие, видно, насмотревшись, отъезжали, а те, что столпились у берега, часто показывали что-то друг другу, вытягивая руки в сторону кажаров, болтали о чем-то, смеялись.

Так продолжалось довольно долго. Тут, видно, не выдержал один из кажарских батыров – он подскакал к самому берегу реки и крикнул почти на асском языке:

– Эй-хей, асы-трусы! Чего это вы торчите? Идите сюда! Идите!

– А ты можешь чем-нибудь угостить? – крикнул в ответ один из асов.

– Чего-чего? – переспросил кажар, не поняв шутку аса.

– Асские джигиты тут почему-то расхохотались – видно, их рассмешил вовсе не чудной язык кажара откуда-то им откопанный, с удивительными окончаниями слов, но то, как он по-детски наивно спросил: «Чего-чего?»

Кажарин, погрозив кулаком, вернулся назад. Асские джигиты вновь расхохотались. Через некоторое время поближе к берегу подъехал на саврасовом коне еще один кажарин, рядом с которым был тот, первый.

– Эй-хей, асы-трусы! Этот батыр спрашивает вас – чего это вы стоите? Он зовет кого-нибудь из вас на схватку!

– Нам лень! – крикнул все тот же джигит-балагур. – И как перебраться через это болото? Иди сюда – я переберусь туда на твоей спине!

– Чего-чего? – вновь забавно вытянув шею, переспросил первый кажарин, и вновь асские джигиты покатились со смеху.

– Чего-чего? – переспросил ас, дразня кажарина и довольно удачно подражая ему. Асские джигиты, попадав на шеи коней, хохотали, вытирая слезы.

– Чего-чего ты сказал? – совершенно серьезно спросил кажарин с той стороны.

– Колом бы тебя по спине огреть, говорю! Хорошо? – крикнул ас.

Именно в этот миг из прибрежных кустов прямо к ногам коней асских джигитов, откуда ни возмись, выскочил заяц. Уши зайца стояли торчком, видно было даже как дрожат ноздри на черном мокром носике – расширенными от ужаса глазами зверек смотрел на асских джигитов. Те тоже, ошеломленные столь неожиданным явлением храброго косого, уставились на него. Первым опомнился заяц – он опять нырнул в кусты и побежал. Асские джигиты со свистом и криками пустились за ним.

А кажарын, разинув рты, с изумлением смотрели на столь неразумное, непонятное поведение асских воинов, смотрели-смотрели и, плюнув, ускакали обратно. А асские джигиты на этой стороне почему-то покатывались со смеху...

Этот миг кажарский хан, видно, посчитал самым подходящим временем, чтобы атаковать врага – его конные воины с обеих сторон разом переправились через речушку и напали на асов. Короткая, жаркая схватка продолжалась недолго – оставив на том берегу своих мертвых и раненых товарищей, кажарские воины отступили. Слишком уж было много асских джигитов, к тому же искусных воинов – они были гибки, как змеи, без особого труда уклонялись от удара меча и сами, улучшив миг, прыгали как тигры.

А когда, выставив вперед длинные копья, пешие кажарские воины перешли реку, асы, не ввязываясь в битву, отошли чуть поодаль и стали ждать. Казалось, что кроме простого любопытства они ничем не руководствовались: им просто хотелось увидеть, как идут в бой пешие кажарские воины – ведь до сих пор они никогда не видели так много и так пестро одетых воинов!

Асы спокойно взирали на то, как кажарская пехота, разделенная на четкие прямоугольники, мерным шагом приближалась к ним, и лишь когда между ними оставалось примерно сто-сто двадцать шагов, они разворачивали коней и отъезжали на два-три полета стрелы...

Так, по-пусту прошагав расстояние в два-три крика и не сумев раздразнить асов и заставить их вступить в битву, кажарская пехота тоже вернулась назад, на правый берег речки.

Следующий день так и прошел по-пусту – ни та, ни другая сторона не проявила желания перебраться через речушку и напасть на неприятеля. И вновь с наступлением вечера степь по обе стороны от этой речушки зажглась тысячами и тысячами огней: воины готовили ужин и слушали рассказы бывалых товарищей о настоящих сражениях...

А когда утром асские джигиты, несшие караул у берега реки и всю ночь маявшиеся у костров, протирая сонные глаза, огляделись вокруг, с изумлением увидели на той стороне реки странную картину – казалось, что кажары передрались меж собой, и большая часть, побив меньшую и бросив ее здесь на расправу противнику, ушла: заполнявшего всю степь войска не было, лишь виднелись небольшие группы воинов, разлегшихся возле затухающих костров, брошенные телеги и небольшие группы пасущихся маленьких лошадей¹, которым так удивлялись асские воины.

Караульные кинулись с этой вестью к лагерю основных сил, который был примерно в одном броске от берега речки.

И вскоре весь берег речки наполнился любопытными джигитами, которым не терпелось посмотреть на это своими глазами – они не стали даже и завтракать. Все они смотрели и видели своими глазами – и вправду, на той стороне речки лагеря кажарских войск не было, от него остались лишь жалкие отрепья. Джигиты переехали речку. Кажары, кучковавшиеся возле телег и тлеющих костров, протягивая руки вверх – к асским ли джигитам, к своим ли Небесным Святым, кто знает? – что-то умоляюще говорили. Многие из них плакали – все они были больными, ранеными, бессильными от истощения.

Асские джигиты не нашлись даже что и сказать – с такой жестокостью по отношению к своим собратьям они встречались впервые. Терпя поражение в жестоком бою, отступая от наседающего врага, асы даже и тогда стараются, если есть хоть какая-то возможность, забрать с собой своих раненых нёгеров. А эти – и с поля боя, терпя поражение,не бежали, и никто их по пятам не преследовал – ни с того,ни с сего бросили своих раненых ослабевших товарищей и ушли! О, Святая Земля, как же ты все это терпишь, почему не разверзлась у них под ногами и не поглотила их, этих негодяев? И как же они могут после этого даже просто глядеть друг другу в глаза?..

Издревле идет у асов этот обычай – убивать тяжелораненых врагов и качаков, попавших им в руки. Врага – потому что стоит ли его долго-долго выхаживать, если он скорее всего умрет, чем выживет и станет здоровым работником – рабом. А качака – потому что он подлец и навряд ли станет хорошим человеком. Но сейчас они растерялись – у кого поднимется рука на этих слабых, изможденных, плачущих людей? Вот если б была жаркая битва, жестокая сеча, тогда совсем другое дело:ведь рядом с раненным врагом может лежать и твой соратник-брат, с которым, быть может, еще вчера вечером ты сидел у костра, смеялся и шутил, а сегодня уже мертвый – и сердце твое требует мести! И в этом случае асский меч не знает жалости. Победить врага, отрубить ему голову – испокон века это дело чести воина-аса. Но кто знает, как следует поступить, когда не ты и не твой меч одолели врага, а злая судьба поставила его на колени перед тобой, и он, бедный, плачет и молит о пощаде, о милосердии? Никто не знает. И даже сам Великий хан.

Как и другие воины-асы, Темир-Зан-хан оже обязан соблюдать обычай, а потому он знал, что обязан велеть отрубить головы всем этим несчастным: согласно обычаю, все они – больные, истощенные – приравниваются к тяжелораненым. Но Великий хан почему-то молчит, хотя бы взмахом руки не дает знака своим воинам, чтобы те начали исполнять свой горестный долг – рубить головы врагам. А простые воины нашли для себя хорошую отговорку – мол, дело необычное, а раз так, то без особого на то повеления или самого Великого хана, или кого-нибудь из тайфных ханов, или одного из военачальников такое дело начинать нельзя, – и ждут. Хотя знают очень хорошо: обычай есть обычай, тем более для воина, а раз так, то и для того, чтобы взмахом меча снести голову тяжелораненого врага ничьего повеления-разрешения не надо! Это каждый воин-ас должен сам по себе делать – точно так же, как утром обувает чабыры, как в нужный миг бросается в битву, как кусок хлеба запивает глотком айрана...

– Давайте не будем их считать воинами, – сказал наконец Темир-Зан-хан. – Будем считать, что мы угнали их во время жортууула. – Потом, оглядевшись и увидев в глазах джигитов одобрение своим словам, добавил: – Напоите их хотя бы горячей шорпой.

Вскоре Великому хану сообщили о том, что кажарский хан, бросив пять тысяч раненых, больных и обессиливших воинов, двести телег и шестьсот маленьких лошадей, бежит в сторону захода солнца.

Поручив пленных кажаров и их имущество части своих воинов, Темир-Зан-хан с основными своими силами пошел за кажарским ханом, спокойно, без суеты – войско, где большинство составляют пешие воины, как бы ни старалось, далеко не уйдет.

В тот же день Великий хан своего брата по роду Кара-Батыра и хана Тулфар-тайфы Ас-Каплан-хана отправил к той части асских войск, которая ходила поверху от кажаров, дав им пять тысяч воинов.

– Теперь они навряд ли осмелятся повернуть назад, в нашу сторону, а вот вверх могут сунуться, хотя бы в поисках пищи, – сказал Великий хан. – И в этом случае наши там не должны быть слабее врагов.

А вместе с Великим ханом оставалось теперь тридцать тысяч воинов – джигиты Абай-тайфы и Айдабол-тайфы, а также горные орлы Элия-Аса и батыры Боз-Батыр-хана.

Но, судя по всему, кажарский хан уже ни о чем не думал, кроме как о том, чтобы скорее унести отсюда ноги – оставляя каждый раз на месте ночевки две-три тысячи больных и обессиливших воинов, он бежал как можно быстрее. Если он сумеет и в дальнейшем продвигаться с такой же скоростью, то он дней через десять-двенадцать уже должен выйти к Долай-саю. А там, как только перейдет мост – считай что уже спасся. Но, видно, с каждым днем дорога кажаров к себе на родину становилась все трудней и трудней: ко всем прочим их бедам, с самого начала преследовавших их – к нехватке пищи, жаре и безводью степей, – теперь добавилась еще и дошедшая до наглости смелость асских джигитов. Если они раньше совершали налеты, в основном, только по ночам, то теперь от них не было покоя ни днем, ни ночью. Они появлялись в самых неожиданных местах как из-под земли, голопом проносились по окраине кажарского войска, топча и круша все на своем пути, и опять куда-то исчезали. Голодные, усталые воины царя Дариявуша на своих отощавших лошадях уже и не пытались их преследовать...

Как-то в один из вечеров молодые батыры, находившиеся в той части войск, которая шла поверху от кажаров, допоздна засиделись у костра. За разговорами выяснилось, что все они были не очень-то довольны решением Великого хана позволить кажарам живыми и здоровыми убраться во свояси, но не знали, что делать, как быть. «А давайте мы ввяжемся в бой, и тогда Темир-Зан-хану ничего не останется, как прийти нам на помощь!» – предложил кто-то, но с этим не согласились – нельзя, все-таки, поступать вопреки велению Великого хана.

– Аланы! Мне в голову пришла одна прекрасная мысль! – вдруг вскричал Тохтамиш из рода Залимхановых, тысячник, и все в ожидании навострили уши. – Если тайно, по этому поводу особо не болтая, пойдем и разрушим или сожгем этот мост – это разве не будет замечательно?! Раз моста не будет, то и кажары не смогут убежать за Долай-сай. Тогда Темир-Зан-хан, хочет-не хочет, вынужден будет дать бой – не будем же мы всю жизнь пасти кажаров? Ну что?

Молодые батыры невольно переглянулись – а что, ведь Тохтамиш прав! Теперь все будет так, как и скажут Залим из рода Бёрю и Кылычбий из рода Аккуш – они были старшими по возрасту среди молодых батыров-военачальников, да к тому же они и сыновья тайфных ханов.

– А если спросят, кто это, мол, разрушил мост – что тогда сказать? – спросил Залим.

– Еще чего! А нам-то откуда это знать! – вот так и ответим, – сказал Тохтамиш.

– Нельзя говорить старшим неправду! – сказал Залим. – Это – грубое нарушение обычая.

На некоторое время воцарилась тишина – все думали. Да, конечно, нельзя старшим говорить неправду. Что же тогда делать? А может быть...

– А если сказать, что мы не разрушали – так не пойдет? – спросил все тот же Тохтамиш.

– Как же, интересно, разрушив мост, ты потом так скажешь? – удивился Залим глупому вопросу Тохтамиша.

– А если мы не разрушим, почему нельзя?

– Кто же, по-твоему, тогда будет разрушать мост – сами кажары?

Маленькие лошади – речь идет об ослах и мулах, которые до этого времени в асских (скифских) степях не водились.

– Да.

Ничего не понимая, все уставились на Тохтамиша.

Все согласились с предложением Тохтамиша.

Утром Залим и Тохтамиш, взяв с собой по одной тысяче джигитов, пустились в путь. Они еще рано утром уговорили старших отпустить их, сказав, что они будут идти впереди кажаров, «показывая» им путь к Долай-саю, а то, мол, чего доброго, уклонятся не туда. До окрестностей Долай-сая они добрались к вечеру третьего дня. К мосту решили подойти утром, чтоб целый день был впереди, а потому заночевали в лесу на некотором расстоянии от моста, чтобы кажары их не заметили.