Маршрутами, тропами

На следующем выбросе, на реке Пёстрой, поштурмовали высоченные каменные стенки; за день хода приходилось брать превышения более километра. Рельеф здесь резко расчлененный, с недавними ледниковыми цирками и холодными безжизненными озерами, с каменными буграми-моренами на выходах из ущелий. Места эти как будто созданы для скалолазов – часто так просто и не проберёшься. Все наши три девушки получили травмы, да пронесло, не убились. С одной из них мы в маршруте однажды карабкались по большой обледенелой почти отвесной скале. Она сорвалась, упала и на страшной скорости понеслась по ледяной корке прямо в пропасть, зовя на помощь. Я не успел ей помочь – она уже летела вниз со «свистом». Раскинув руки и ноги, ей кое-как удалось-таки затормозить. С трудом подобравшись к ней поближе, я увидел, что девушка в шоке – её руки были ободраны в кровь; хорошо, что бинты нашлись.

Последнюю часть сезона в основном дорабатывали детальный участок – голые горы хребта Обручева, покрытые скалами и осыпями.

В одном из мест я пересек там перевал с раскиданными по каменной осыпи костями и рваными тряпками. Даже в этой пустынной местности трудно представить себе место более печальное… Весной того года там погиб караван оленей и два эвена. Над перевалом в ущелье висел мощный козырёк плотного снега, который быстро сошел на них многотонной лавиной. Позже людей подняли родственники, а когда снег стаял, до оленей добрался медведь.

Память подсказывает еще несколько эпизодов того сезона. Я ходил тогда в паре с молодым парнем-рабочим, крупным, но глуповатым, и не любителем дальних маршрутов, но зато любителем покушать. Мы поднялись с ним высоко в горы, и горько проклиная свою судьбу, он ныл всю дорогу. Настроение его ещё больше упало, когда он увидел приближающиеся тучи, из которых сыпал снег. На самой вершине мы испытали интересное природное явление: волосы на голове встали дыбом, а в ушах раздался сильный треск и шипение. Я догадался, что воздух здесь сильно наэлектризован, а парень струхнул и, прокричав, что «Людмила геофизик сказала, что в такую погоду люди здесь замерзают», в панике бросился вниз наутек.

Второй рабочий был раньше главным геологом одной из партий, но потерял в должности по причине пристрастия к «зелёному змию». Ему работу было задавать просто удовольствие – достаточно было указать место, и он выкапывал там канаву, делал описание и зарисовку её полотна, отбирал пробы и приносил их в лагерь, закрывал себе наряды – достаточно было их потом просто подписать.

Однажды он пошел на охоту на другой берег Нюта, застрелил там маленького оленя, разделал его, набил мясом рюкзак и стал переходить реку. Сильным течением его сбило с ног, он упал на колени в реку и уже не мог подняться, так как был придавлен рюкзаком и из под ног вымывало грунт. Так он стоял в ледяной воде довольно долго, и на поверхности видна была одна лишь его голова. Хорошо, что в лагере оставались девушки, они заметили на середине реки какую-то подозрительную точку. Занимаясь на кухне, они время от времени поглядывали туда, а потом-таки решили кликнуть парней, посмотреть: что же это такое? Страдальца вытащили; к удивлению, он не заработал даже воспаления легких.

Тот год замыкал череду достопамятных лет наших исследований Охотского района.

Проработали мы тогда в водораздельной части хребта Сунтар-Хаята, примерно в тех местах, что и в 1984 году, но с большим размахом.

Начали сезон на Радужном, где рабочий из Охотска – пьяница и бездельник – изображал копку канавы, а мы с Андреем Никитиным сходили на выброс на восток от Радужного, в гористую местность с озёрами. Следующий большой маршрут организовали с Андреем Овчаренко из ДВИМСа на север, за пятнадцать километров, в район серебро-сурьмяного рудопроявления «Сараан-Тас». Главной преградой в этом походе для нас стала полноводная река Делькю-Куйдусунская, приток Индигирки. Когда мы подошли к ней поближе, то увидели, что река навряд ли переходима, но решили рискнуть. Я настроил себя идти первым, разделся, подвесил рюкзак повыше, взял в руки длинный шест и шаг за шагом с большим трудом почти по шею в воде перебрался через реку, и ребята последовали за мной. Ниже была стремнина – чуть зазевались бы – и мощный поток воды утащил бы туда, и мы бы наверняка утонули. Бог миловал; забравшись на тот берег, мы развели костёр, у которого обогрелись и обсушились.

Из долины взобрались на горное плато, почти голое, покрытое мхом с отдельными редко стоящими лиственницами. Более густые лесочки росли вдоль речек и по берегам живописных озёр. В долине речки покрупнее нашли остатки старого лагеря геологов-«якутян», хорошо некогда устроенный и, видимо, стационарный. В остовах палаток сохранились настланные из жердей полы, из капитальных строений сохранились пекарня и баня, в которой мы и поселились. На глаза попалась старая тетрадка личного забора, и мы порадовались за коллег: жили они явно неплохо, балуясь в те времена дефицитными продуктами – инжиром, сухой колбасой и шоколадными конфетами. Побывали и на самом рудопроявлении сурьмы, где нашли обломки руды – друзы серебристого антимонита с длинными (до десяти сантиметров) вытянутыми кристаллами. «Якутяне» уехали, вероятно, в спешке, оставив кучи снаряжения, разбросанные на плато там и сям.

Экипаж вертолёта, который нас перебрасывал, мне особенно запомнился. Дело было так: мы собрали вещички и вскоре увидели садящийся борт. Вертолёт сел, но создалось впечатление, что в нём не было экипажа – прошла пара минут, но никто не появлялся. Я подошел поближе, окошко впереди распахнулось, и оттуда появилось розовое пухлое лицо пилота с заплывшими сонными глазками. Узрев меня, он вымолвил нечто необычное – не «здравствуйте» либо «добрый день», как обычно принято у пилотов, а – «Сосисочный фарш есть?». От неожиданности такого вопроса я растерялся и ответил просто, без фантазий, что такого нет. «Ну-у-у» – протянул с явным отвращением и презрением любитель фарша и захлопнул окно. В тишине прошло ещё несколько минут, после чего вышел недовольный угрюмый механик и молча распахнул задние двери для погрузки…

Был ещё один скверный экипаж господина Малёванного, который, не моргнув глазом, бросил в лесу двух человек и утащил меня в Охотск в одной рубашке. Были и другие рвачи, не брезговавшие обдирать геологов, охотников, оленеводов. Но не все вертолётчики были такими: в основном мы работали с простыми, толковыми парнями, хорошо знающими своё дело и лихо садившимися на любой мало-мальски подходящий клочок на болотах, в горах или в лесу. Таким – и поклон, и уважение.

На вертолёте попал я в отряд С. Васюковича и Н. Ситникова. Порядки там были «военные»: ребята любили выбросы и ставили бивуаки поближе к маршрутам. Они забирались туда, где часто и леса-то не было, в горную тундру, строили там невысокую стенку из камней – защиту от ветра и натягивали над ней полиэтиленовую плёнку, под которой и жили по неделе. Из камней же делали маленькую печку, которую топили травой и вереском за неимением дров. Конечно же, такая жизнь была «на любителя»: я же предпочитал лучше подальше ходить, но высыпаться на нарах в палатке. Однако на выбросы всё же ходил с Юрой Стряпуниным и Игорем Першиным. С последним нам не повезло – попали в непогоду, частую летом в этих краях – шёл снег и дождь, и, пережидая ненастье, дня три отлёживались в холодных отсыревших спальниках под разодранным медведем полиэтиленом. Тогда мы, похоже, перемёрзли, и Игорь заболел. Пришлось вызывать санборт из Охотска и срочно его эвакуировать. А с Юрой ходили через перевал, проверяли маршрутами аэроаномалии на таких крутых скалистых горах, что карабкаться по ним приходилось с трудом, ползком, с ежеминутным риском свалиться в ущелье и разбиться. Один из своих лагерьков нам с ним довелось поставить на самой линии границы Якутия-Хабаровский край.

В августе совершил пеший поход в большой отряд на реку Булакаг, осмотреть рудоносные зоны (я тогда числился зав. минералого-петрографической группы в аэропартии 35). Увидев главную зону, довольно быстро сообразил, что она достаточно нетипична, и что околорудные изменения относятся к эйситам (натровым метасоматитам), что в действительности и оказалось. Вообще, участок этот был интересным в плане строения рельефа: он состоял из крутых и достаточно высоких гор, сложенных вулканитами и разделённых системой сквозных узких глубоко врезанных безлесных долин, по которым удобно было ходить. Сам лагерь размещался в редком лесу в долине реки Булакаг напротив высокой (около двух с половиной километров высоты) горы Галченко.