Предвидя близкую непогоду, ходили в маршруты с раннего утра до позднего вечера. Иногда нас подвозили обратно вездеходом уже в сумерках при свете фар; падающие дождём жёлтые лиственничные иголки мягко

Предвидя близкую непогоду, ходили в маршруты с раннего утра до позднего вечера. Иногда нас подвозили обратно вездеходом уже в сумерках при свете фар; падающие дождём жёлтые лиственничные иголки мягко и щекотно покалывали лицо.

Выбирались на базу по дождю. Салакан вздулся и стал непреодолимым, и на тот берег наш вездеход перетащили на стальном тросу огромным артельским бульдозером.

Возвращался обратно домой через Дальбергу, перехватил там вахтовку, следующую в Тынду. По глупости, поехал налегке, а было уже холодно, и трясся в ознобе всю ночь. Хорошо, попутчик попался интересный и совсем не глупый – молодой мужик, красивым и благообразным лицом своим с тёмной бородой внешне чем-то весьма напоминавший Иисуса Христа. Помбур всего-то, но с такой литературно-правильно поставленной интеллигентной речью, без единого ругательного слова. Встречаются же еще таланты в русском народе – ему бы романы писать. Однако чувствовалось, что жизнью он разочарован: с работой стало хуже, устроиться на неё труднее, начальство злоупотребляет, жену как подменили – всё пилила, денег требовала, пришлось разводиться…

В результате всех этих неурядец, собрался он в монастырь, и вполне серьёзно, – надоела мирская суета. Словом, жертва реформ, «ускорений» и прочих фокусов нашей современной жизни, да ещё и правдолюбец – таким сейчас особенно трудно.

В Тынде ко мне дважды подскакивала милиция: кто такой, почему с ружьем? – «Да не чеченец я, граждане начальники, а геолог, и в коробке у меня голубичное варенье, а не взрывчатка!». Но на такие проверки у меня обид, конечно, не было: чеченские бандиты взяли тогда моду – взрывать вокзалы.

Тот год был продолжением «Сергиленской» эпопеи, которая началась еще до меня и, кажется, неудачно.

Сергилен – это река в Селемджинском районе Амурской области, впадающая в Бурунду, а та, в свою очередь, является притоком Норы в её низовьях. По речке Сергилен была названа площадь, которая начала изучаться на предмет её золотоносности в 1998 году. Этой площади не везло: первый сезон оказался кратким, мешали трудности с продовольствием и транспортом, и к тому же ответственный исполнитель уволился. Во второй год наняли людей со стороны, и у них тоже ничего толком не получилось в связи с отсутствием вездехода.

В третий год предложили заняться площадью мне; в конце мая наш отряд, собравшись, выехал через Комсомольск до Февральска по «железке». Контингент рабочих – хабаровчан и «хорцев» – оказался заводным и разношёрстным; любителей выпить хватало, и, в качестве «старшого» мне пришлось побегать, так как нами сразу же живо начала интересоваться дорожная милиция.

В Комсомольске у нас выдался почти целый день, который мы с геологом Исаком Неменманом использовали для знакомства с городом. Комсомольск показался мне каким-то пустынным – может быть, в силу того, что сам по себе относительно небольшой, он свободно разместился на обширном ровном пространстве долины реки. Прогулялись до набережной Амура, откуда открывался красивый перспективный вид на гористый правый берег, на обширное водное пространство великой реки и большой мост вдалеке.

Из Комсомольска доехали по БАМУ до Февральска, довольно невыразительного посёлка городского типа. В Февральске нас встретила вахтовка, через широкую Селемджу перевёз паром, ещё минут пятнадцать езды – и мы оказались на нашей базе, в маленьком и уютном Селемджинске. Селемджинск – посёлок в тайге на берегу большой реки, окруженный со всех сторон берёзовыми грибными рощами. Селение это старое, ему лет этак примерно сто сорок. Начинался он как «Куравинское зимовье», перевалбаза на золотые прииски района верховьев Селемджи – Экимчана и Златоустовска. Трасса на Экимчан (бывший дореволюционный Николаевский тракт) проходит через него и сейчас.

Летом в Селемджинске тихо и сонно, на лужайках бродят телята, в лужах вдоль заборов блаженно похрюкивают свиньи, в маленьких палисадниках цветут георгины и тигровые лилии. Жить здесь спокойно, умиротворенно, но работать негде, и для жителей это основная проблема.

База наша размещалась в центре поселка и представляла собой периметр высокого забора со складами и жилой избой. Соседкой оказалась добрая скромная женщина, Галина Константиновна, которая и прекрасными свежими борщами нас угощала, и молочка парного приносила.

На участок выехали на двух вездеходах – на большом мощном МТЛБ, с водителем Андреем Пфайфером, крепким мужиком из русских немцев, и на доживающем свой век старом ГАЗ-71 с водителем дедом Самокрутовым. Этот последний отличался незаурядной ленью и зловредным характером; забравшись в кузов вездехода, мог спать там целыми сутками. Частенько, во время переезда к ночи внезапно он останавливался, заявляя: «Выгружайтесь! Я устал, хочу спать!». В таких случаях завязывался оживленный диалог наподобие: «Да ты что, дед, смеёшься? Среди болота разгружать эту кучу барахла?» – «Выгружайтесь, не поеду дальше». – «Да мы сейчас тебя, так твою-перетак!» – «Только попробуйте, у меня начальство-то в друзьях!»

Ездил он исключительно медленно, к тому же «гузки» его вездехода часто соскакивали в самых неудобных местах. Проваливаясь глубоко в чёрную вонючую болотную жижу, мы вытаскивали тяжёлую технику, местами буквально тащили её на себе.

По дороге пересекли, между прочими, речку Бурунду, которая известна хорошей рыбалкой, а также тем, что вдоль нее протягивается крупнейшее на востоке России месторождение халцедонов-агатов. Длина россыпи самоцветов составляет около семи километров. Агаты встречаются в виде желваков разного размера преимущественно желтоватого, оранжевого и красноватого цвета. Здесь не редкость яркие, словно светящиеся изнутри сердолики, полосчатые агаты с тонким бело-коричневым контрастным рисунком и хризопразы. Красноватые цвета агаты приобретают, попадая в речку, где они подкрашиваются гидроокислами железа. В естественном залегании халцедоны – это преимущественно линзы невзрачного блёклого серого цвета в вулканитах. В былые годы речные агаты добывались «Далькварцсамоцветами», которые изготавливали из них поделки, кулоны и броши.

Пятьдесят километров добирались долго, трое суток. Доехав-таки до места, поставили лагерь и начали «бегать» в маршруты.

Места это низкогорные, до среднегорных. Низкогорье заросло могучими чистыми осиновыми лесами, горы повыше – мрачноватыми тёмными ельниками, на узких водоразделах встречается остро-пахучий можжевельник с синими ягодами. Вдоль верхушки хребта на полянах, обращённых на юг, среди разнотравья цветут красные и жёлтые лилии и множество ландышей. Водораздел Селемджинского хребта – это страна ландышей, в жизни никогда их столько не видал – сплошной покров. Зайдёшь на такую полянку в солнечную погоду – и сразу повеет их тонким, ни с чем не сравнимым ароматом. Далее они уже не встречаются, по хребту проходит северная граница распространения ландышей и, кстати, съедобного папоротника. А ещё эти места известны как царство муравейников, которых по ельникам большое множество, и крупных, иногда больше человеческого роста.

В логах встречается лесоповалы, идти по которым – сущее мучение и каторга. Подгнившие мягкие стволы елей свалены в баррикады, а их ветви обычно высыхают, становятся крепкими и жёсткими и торчат во все стороны, словно кинжалы. Неловко шагнёшь, поскользнёшься, и пронзит таким сучком насквозь – запросто.

В целом же эти пространства покрывают мягкие, добрые амурские леса – южное исполнение северной тайги.

Сергиленская площадь сложена мезозойскими вулканитами, большие участки которых гидротермально изменены (аргиллизированны). С этими аргиллизированными породами связаны ореолы повышенных концентраций некоторых элементов, в том числе золота. Последнее накапливается в водотоках, и в пробах предыдущих лет из донных осадков зафиксировались его повышенные концентрации. Это обстоятельство и было основной причиной того, что площадь была взята под оценку.

Сначала нам предстояло в лесу вырубить профили, и подключили всех, в том числе ИТР; наибольшая заслуга в подготовке топосети принадлежала И. Неменману. Потом разделились на четыре пары – геолог-маршрутный рабочий. Мне достался молодой парень Толик З. с психологией бомжа и наклонностями алкоголика; впрочем, памяти и житейской наблюдательности этого парубка можно было только позавидовать.

Оглядевшись и отъевшись до гладкости, Толик обнаглел и стал понемногу посылать начальство подальше. Пришлось на него поорать с целью поставить на место, а на следующий год я его взять отказался. Он, ловкач, однако, сподобился пролезть в другой отряд – да задержался там не долго. Поручили ему отбирать металлометрические пробы, но, будучи малым предприимчивым, он умудрился набрать их, как говориться, где-то недалеко от сортира. После этого Толик был разоблачён и с позором выгнан – что поделать, и такие «работники» к нам попадают. Но большинство ребят проявили себя молодцом – и Саня Покидов, и Андрей Дергач, и Олег Фунтусов, и Костя Ломако – не жаловались, тянули лямку. А ведь порой непросто было – и мокрыми ходили от дождя, и ноги гудели от изнурительной ходьбы, и спина трещала от тяжёлого рюкзака.

Второй наш лагерь размещался в среднем течении реки Бескорменной, на приятной травянистой полянке в красивом березовом лесу. Такие весёлые места там, вообще говоря, редкость, а здесь повезло. И рыбу можно было ловить прямо от костра.

Здесь в изобилии водились чёрные ящерки – я их не гонял, и они спокойно ходили по стенкам палатки, по столу и разложенным на нем геологическим картам.

Ходили в маршруты из лагеря далеко – с вездеходом были вечно какие-то нелады, а потом и вовсе вредный старикан С., изобразив обиду, «плюнул» на нас и укатил к себе в Экимчан.

В это время я находился в отъезде, приехал – и в ожидании другого транспорта сидел в Селемджинске. Ходил загорать и купаться на реку, пил молочко, но на душе было неспокойно: работа не шла. Пытаясь зафрактовать вездеход, побывали в Стойбе (бывшем Инкане) – одном из старейших селений на Дальнем Востоке, между прочим. В 1844 году через него проходил известный исследователь Дальнего Востока академик А.Ф. Миддендорф, и место это, населённое якутами и тунгусами, казалось тогда оживлённым. Посёлок и сейчас выглядит живописно; жизнь в нём поддерживается заготовкой древесины и натуральным хозяйством.

Когда наконец-то появился вездеход с толковым водителем из Благовещенска, мы выехали в отряд через Бурунду в надежде там переночевать – на её берегу стоял вросший в землю охотничий домишко. Наши ожидания, однако, оказались напрасными: избушка была полна каких-то полуголых мертвецки пьяных мужиков из Стойбы, которые спали вповалку прямо на грязном чёрном сыром полу, а на уровне нар и выше качался плотный белый дым дымокуров. Пришлось ночевать, сидя в тесной кабине вездехода. Было сыро и душно, и осатанелая мошка-мокрец, от которой, как известно, не бывает спасения, разодрала нас вдребезги.

Заехав на Бескорменную, доделали там незаконченную работу и с остатками отряда вышли на Сергилен, чтобы присоединиться к своим.

Наступила осень, а нас всё ещё преследовали проблемы – много времени было летом упущено. Пришлось позабыть об отдыхе, мобилизовать весь отряд по режиму «военного времени», вставать чуть свет, приходить в темноте на ощупь. Рации не было, куда-то пропал и вездеход. Чтобы узнать, в чём с ним дело, «сбегал» я в Селемджинск, преодолев за день примерно шестьдесят километров, большей частью по скверной дороге, болоту и в разодранных сапогах. На следующий день ноги, конечно, не ходили.

Но сделали-таки работу, управились вовремя. И даже отметили на Сергилене конец сезона за праздничным столом.

Дождавшись вездехода, переехали на базу, где народу из других отрядов ещё хватало. Подъезжая к Селемджинску в плотных сумерках, я увидел на крыльце нашего дома, на самом краю бокового высокого уступа, рискованно покачивающуюся фигуру. «О, Вадим!» – радостно воскликнула фигура и сделала роковой неосторожный шаг вперёд; послышался глухой звук упавшего плашмя тела… Но, как известно, пьяным море по колено. Другие ребята, чтобы начальство не мешало им пить, раздевались догола и сидели в бане – якобы моясь; выползали оттуда полуживые – «упаренные».

Отпустив в начале сентября большую часть нашего отряда восвояси, мы переехали по Куравинской дороге на проявление Северное километрах в двадцати пяти на запад от Селемджинска. Это низкогорные места в кольце болот облюбовали звери, медведи да дикие козы. Крутой скалистый нижний борт сопочек, обращенный к Селемдже, украшали ряды сосен. Со скал, поросших пахучим чебрецом, открывался приятный вид далеко-далеко – в одну сторону, на Селемджинский хребет, в другую – в долину Селемджи, где на горизонте видны были трубы Февральска.

Ещё несколько дней ударной работы и мы, «провернув» работу, сделав маршруты и отобрав «металку», возвратились в Селемджинск – собирайтесь, ребята, домой!