Монография русские земли и политика католических миссий и рыцарских орденов в восточной прибалтике в XII-XIII вв

Весть о появлении шведов в устье Невы сообщил Александру старейшина ижорской земли Пелгусий, который являлся представителем ижорской феодальной землевладельческой знати ⁴⁰⁰.

В служебные обязанности Пелгусия в пользу Новгорода входила охрана торговых судов от нападения разбойников в многочисленных рукавах дельты Невы, а, кроме того – предупреждение властей Новгорода в случае появления вблизи берега кораблей с вражескими отрядами. Как кажется, «оба пути», которые стерег Пелгусий, это морской путь – участок побережья до устья Невы, и речной – от устья Невы вверх по течению реки. Таким образом, Пелгусий узнал о подходе шведских кораблей еще до того, как те вошли в Неву, и сразу же послал гонца в Новгород. Поэтому русское войско смогло появиться у места стоянки раньше, чем рассчитывали шведы.

Из текста жития можно сделать вывод о том, что шведы, помимо основного лагеря в устье Ижоры, устроили, по крайней мере, еще один лагерь, выдвинув его по пути предполагаемого подхода русского войска и укрепив рвом. Этот передовой отряд (или отряды) должен был не только задержать русское войско, но и вести наблюдение за подходом русских – по суше и по реке. Разведав расположение этих лагерей, Пелгусий мог тайно провести новгородцев в обход передового стана к основной части шведского войска. Если же русские появились раньше, чем их ждали, то шведы, очевидно, не успели закончить необходимые работы по укреплению лагерей.

Так же неоднозначно трактуется фраза «Жития» о том, что Александр «самому королю възложи печать на лице острымь своим копиемь». По мнению А. В. Шишова, во время битвы состоялся поединок князя с Ульфом Фаси, во время которого шведский предводитель был ранен в лицо⁴⁰¹. Ю. К. Бегунов согласен с тем, что имел место поединок князя со шведским предводителем. Кроме того, как считает исследователь, автор «Жития» намекает здесь на обычай древних римлян ставить знак собственности – клеймо на лицо своего раба, и тем самым дает читателю понять, что предводитель «римлян» попал в положение раба⁴⁰². Это замечание представляется, однако, сомнительным. Во-первых, маловероятно, чтобы агиограф знал подобные тонкости в обычаях рабовладельческого Рима. Кроме того, «римлянами» он называет католиков, духовных подданных Римской курии, ничего общего не имевших с древними римлянами. А. Н. Кирпичников считает, что слова «възложи печать на лице» надо понимать в иносказательном смысле. «Лицо» – здесь: передовая линия шведского войска, а «печать на лице» – урон, нанесенный русскими конными копейщиками шведскому войску⁴⁰³. Думается все же, что агиограф подразумевает поединок шведского командующего с русским князем. Причем это сообщение могло иметь легендарный характер. Сюжет о поединке предводителей или двух знатных воинов, предваряющем столкновение в битве вражеских войск, нередок в средневековой литературе. В данном случае автор «Жития» как бы продолжает развивать идею о рыцарском поединке как проявлении «Божьего суда», который должен показать правоту победившего.

В источниках нет четкого указания на то, на каком берегу р. Ижоры был лагерь шведов. В историографии встречаются предположения как относительно правого⁴⁰⁴, так и левого берега⁴⁰⁵. Если верна мысль о том, что шведы собирались строить укрепление, то предпочтительнее первое мнение. Поскольку именно на правом берегу позже возник существующий до сих пор населенный пункт Усть-Ижора, можно предположить, что это место больше подходит для строительства укрепления. Убитые же на левом берегу Ижоры шведы – это, вероятно, команды, отправившиеся для сбора фуража и продовольствия, а, может быть, и заготовки бревен для строительства крепости. Внезапно напасть на них могли ижорские отряды, которыми командовал Пелгусий. Очевидно, информаторы автора «Жития» не знали об отсутствующих в лагере шведах, поэтому обнаружение большого числа убитых врагов в стороне от места сражения было объяснено помощью ангелов.

И. Н. Данилевский считает, что перебитые шведы на противоположном берегу Ижоры, скорее всего пали в бою с местными племенами, которые, судя по всему, и были реальными победителями в Невском сражении. Дружина же новгородского князя оказалась для них, видимо, лишь подспорьем…⁴⁰⁶.

Можно согласиться с И. Н. Данилевским в том, что шведский десант не ставил перед собой задачи по организации полной экономической блокады Руси и захвату берегов Финского залива, как это утверждали советские авторы⁴⁰⁷. Сил для этого было явно маловато. Даже уточнение планов врага в Новгородской первой летописи («хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую») по мнению И. Н. Данилевского выглядит некоторым преувеличением⁴⁰⁸.

По меткому замечанию А. А. Горского авторы, стремящиеся представить Невскую битву как незначительное столкновение, не учитывают того, что в планы шведов входило строительство в Ижорской земле в стратегически важном месте такой же опорной крепости, какие строили они в землях суоми и еми-тавастов. Между тем, ранее шведы не предпринимали попыток крепостного строительства на Неве, а следующую сделают только шестьдесят лет спустя, в 1300 г.⁴⁰⁹

Таким образом, причисление шведского похода на Неву в 1240 г. к «крестовым» в свете известных источников представляется недостаточно убедительным. Тем более сомнительно считать его составной частью общего наступления крестоносцев.

Поход ливонцев, закончившийся захватом Пскова в сентябре 1240 г., также сложно считать этапом реализации плана совместного наступления. Старшая Рифмованная хроника, подробно повествующая об этом событии, называет инициатором похода дерптского епископа Германа, который призвал на помощь Ливонский орден и вассалов датского короля. Однако по мере продолжения рассказа хронист – апологет Ливонского ордена – основную заслугу в успехе предприятия приписывает братьям-рыцарям, забывая об остальных его участниках⁴¹⁰. Вместе с тем вызывает сомнение, что Орден мог послать в этот поход большой отряд, поскольку значительные силы были оттянуты на подавление восстаний эстов и куршей. То, что сведения хроники не слишком точны, очевидно, хотя бы из упоминания в ней в связи с данными событиями магистра Германа Балка, который на самом деле умер в марте 1239 г⁴¹¹.

Более вероятно, что в походе на Псков в 1240 г. участвовали только братья-рыцари из Вильянди (Феллина), а также вассалы из соседних с Дерптским епископом владений Ордена, т. е. силы, которые обычно поддерживали войско епископа в нападениях на русские земли. Кроме того, Е. Л. Назарова считает, что в войске присутствовали крестоносцы, незадолго до этого прибывшие в Ливонию, которые рассчитывали получить за участие в походе ленные владения как на вновь завоеванных русских землях, так и в самой Ливонии (включая Эстонию). На вознаграждение в виде земельных пожалований рассчитывали и лица из вспомогательных служб (кнехты). Как правило, они получали лены не более 1-3 гаков. Среди таких мелких держателей выслуженных ленов могли быть и представители коренных народов Ливонии. Небольшие лены за участие в походах могли получать и командиры пеших отрядов, состоявшие из местных жителей⁴¹².

Командовал орденским войском, скорее, не магистр, а вильяндский командор, который реально был главой Ордена в эстонской части Ливонии⁴¹³. Правда в русской летописи фрагмент, относящийся к захвату крестоносцами Изборска и Пскова в 1240 г., сообщает, что во главе ливонского войска стоял князь Ярослав Владимирович⁴¹⁴. Однако сомнительно, чтобы князь стоял во главе всего ливонского войска. Думается, в сложившейся ситуации для летописца было важнее рассказать о действиях одиозного князя, чем вспоминать о дерптском епископе или магистре Ливонского ордена. К тому же русский князь со своей дружиной должны были в большей мере, чем остальные нападавшие, запомниться и жителям Изборска, пережившим это событие.

Выступившее на защиту Изборска псковское войско было разгромлено, его воевода Гаврила Гориславич пал в бою. По сообщению всех трех псковских летописей, потери русской стороны в битве под Изборском составили 600 человек. В новгородских летописях эти данные отсутствуют. СРХ сообщает о 800 убитых⁴¹⁵.

Кроме того, летопись сообщает о взятии в качестве заложников сыновей знатных псковичей. Учитывая, что среди псковских бояр были как сторонники, так и противники князя Ярослава и союза с ливонцами, захват заложников должен был существенно повлиять на окончательное решение псковичей сдать город ливонцам. Содержание в плену молодых псковских бояр гарантировало также остававшихся в Пскове ливонцев – немногочисленный отряд (по замечанию автора СРХ) от истребления псковичами⁴¹⁶. В Пскове были посажены два немецких фогта, очевидно один из которых был представителем епископа, а второй магистра. Их поддерживала часть псковского населения во главе с боярином Твердилой Иванковичем. Но было и много недовольных установившимся немецким господством. Часть их вместе с семьями бежала в Новгород.

Загадкой остается судьба князя Ярослава. Как мы упоминали, он назван среди руководителей крестоносного войска под Изборском, но затем князь на несколько лет исчезает со страниц летописи. Последний раз он упоминается в летописи под 1245 г. во главе новоторжского отряда, отражавшего нападение литовцев на южные районы Новгородского государства. Где же был Ярослав во время сдачи Пскова, ведь согласно летописи, Ярослав не был в Пскове, а потому не мог его сдать? Ливонская хроника, рассказывающая об этих событиях, говорит о некоем князе Герпольте, который передал власть в Пскове немецким судьям-фогтам. В других источниках русский князь Герпольт не упоминается. В. Т. Пашуто, вслед за Х. Кельхом и некоторыми другими немецко-прибалтийскими авторами, переводит имя «Gêrpolt» как «Ярополк» и считает его княжеским наместником⁴¹⁷. Согласно летописи, Псков сдавали бояре, а не князь. Именно поэтому П. фон Остен-Сакен счел, что под именем Герпольт следует понимать посадника Твердилу Иванковича. С. М. Соловьев же предполагал, что им мог быть псковский воевода Гаврила Гориславич⁴¹⁸. Сомнительно, однако, чтобы имена Твердила или Гаврила могли быть переданы по-немецки как «Герпольт». К тому же в СРХ он назван «королем», т. е. князем, а не фогтом или военным предводителем. Более вероятным, поэтому, представляется мнение И. Э. Клейненберга и И. П. Шаскольского, что князь Герпольт – это Ярослав Владимирович, сын князя Псковского Владимира Мстиславича⁴¹⁹, известный в источниках как Герцеслав (Gerceslawe – ГЛ, XXII, 4) и Гереслав. Вполне вероятно, что Ярослав вынужден был согласиться и на то, чтобы признать себя вассалом епископа Дерпта.

Правда, «Герпольт» с бóльшим основанием можно перевести как «Ярополк», а не «Ярослав». Не исключено, что ошибка в имени произошла в предполагаемых Дерптских анналах, которыми пользовался автор СРХ. Вместе с тем вполне допустимо, что Герпольтом-Ярополком звали сына Ярослава от его первой жены, ливонской немки, убившего свою мачеху.

Под 1243 г. летопись рассказывает о чуде на могиле жены князя Ярослава Владимировича, убитой пасынком в Медвежьей голове (т. е. Отепя) и похороненной в Пскове в монастыре св. Иоанна – усыпальнице псковских князей⁴²⁰. Исходя из текста данной статьи летописи, можно заключить, что речь идет о могиле второй жены князя Ярослава Владимировича, которая происходила, скорее всего, из знатного псковского боярского рода. В новгородских летописях имя княгини не упоминается, но в некоторых поздних источниках ее называют Евпраксией или Ефросиньей. Пока Ярослав пытался силой вернуть себе права на псковское княжение, его жена находилась в Отепя, где и была убита сыном своего мужа от первого брака. Первая же жена Ярослава, как обоснованно считают исследователи, была немкой. Их сын жил в Отепя или каком-либо другом замке Восточной Эстонии, воспитывался ливонскими родственниками в католическом духе и был настроен против православной мачехи. Что послужило причиной убийства им мачехи, неизвестно. Возможно, княгиня не скрывала отрицательного отношения к усилению ливонского присутствия в Псковской земле и тем самым оказывала нежелательное для дерптцев влияние на Ярослава. Не исключено также, что княгиня ожидала ребенка. Поэтому княжич (не без влияния ливонских родственников) решил таким образом избавиться от возможного наследника на псковский стол. Сомнительно, чтобы убийство княгини произошло тогда, когда Ярослав находился в Ливонии. Убийство, скорее всего, произошло после взятия Изборска в 1240 г. и во время осады Пскова, когда обретение Ярославом Владимировичем псковского княжения (а, следовательно, и передача его по наследству) казалось делом решенным. Известие об этой трагедии могло явиться столь сильным потрясением для князя Ярослава Владимировича, что повлияло на его намерение княжить в Пскове, опираясь на союз с Ливонией. Этим объясняется отсутствие его в Пскове во время передачи власти в городе немцам и возвращение на службу к новгородскому князю⁴²¹. Вместо Ярослава, отказавшегося после смерти жены продолжать дальнейшую борьбу за Псков, ливонцы, захватив город, могли посадить на псковский княжеский стол его сына, который и передал управление Псковом немецким наместникам. Следовательно, была соблюдена видимость законности установления ливонской власти в Пскове. Таким образом, если наши рассуждения верны, то логичен и вывод: Герпольт, или по-русски «Ярополк», – сын Ярослава Владимировича.

Итак, детальное исследование источников свидетельствует о локальном характере каждого из двух рассмотренных походов – на Неву и на Псков. И в том, и в другом случае их организаторы и участники преследовали сугубо конкретные цели. Хотя успех этих военных экспедиций, безусловно, расширил бы на восток сферу влияния папской курии, говорить о приведении в исполнение заранее намеченного ею плана вряд ли есть основания. Хронологическая же близость обоих походов, думается, связана с тем, что слухи о разорении Батыем русских земель давали надежду на относительно легкую победу над новгородцами.

Между тем в Новгороде произошло важное событие. Рассорившись с новгородцами Александр Невский покинул город. Причины конфликта не раскрыты ни летописью, ни учеными-историками. По предложению А. В. Кучкина, разлад новгородцев с Александром произошел из-за того, что князь допустил захват Пскова, не отправившись на помощь псковичам со своей дружиной, понесшей большие потери в Невской битве⁴²². В. Т. Пашуто считал, что размолвка с новгородскими боярами произошла из-за их недовольства взимаемыми с них большими денежными суммами для подготовки к войне⁴²³.

Новое наступление ливонских рыцарей из Северо-Восточной Эстонии в пределы Новгородского государства произошло не позже рубежа 1240/1241 г. о чем свидетельствует послание епископа Вик-Эзельского Генриха⁴²⁴. Здесь в частности сообщается о том, что под юрисдикцию Генриха попадают земли Новгородской Руси: Ватланд (Водская земля), Нуова (очевидно, район бассейна р. Невы), Ингрия (Ижорская земля), Карела (Карельская (или Корельская) земля). В пер. пол. XIII в. данные народы оставались в основном язычниками. Это отразилось и в тексте грамоты, где епископ Генрих четко отделяет их от «уже крещеной» Эстонии и православной Руси. Кроме рыцарей ордена, в акции, по всей вероятности, участвовали вассалы датской короны из Северной Эстонии, а также отряд, прибывший незадолго до того из Дании, во главе с датским принцем Абелем. Замок Копорье был построен на восточном рубеже той территории, которую крестоносцы сумели захватить. Эта граница практически совпадала с границей между областью Чудцы и Водской землей Новгородского государства.

Таким образом, претензии ливонцев на земли финноязычных народов Новгородской Руси значительно превышали реально захваченный ими район. Поспешное объявление о распространении своей власти на столь обширную территорию можно, как кажется, объяснить тем, что на земли по р. Неве и на Карелию претендовали также шведы и Упсальская церковь. Во время попытки их закрепиться в устье р. Ижоры и произошла знаменитая Невская битва 1240 г. Ливонцы торопились опередить шведов, первыми получив «добро» от Рима.

Псков оставался под властью ливонцев до начала 1242 г. Ни в русских, ни в ливонских источниках нет информации о том, что происходило за эти полтора года в самом Пскове. Сообщается только, что рыцари, выходя из города, нападали на Новгородские села, а также перехватывали и убивали направлявшихся к Новгороду купцов. Нападения крестоносцы могли совершать как из Копорья, так и из Пскова. Вместе с тем посланцы из Новгорода к князю Ярославу Всеволодовичу, прося о возвращении на новгородское княжение Александра, упоминали о нападениях на Лугу «Литвы, Немцев и Чуди». Упоминание о нападениях на Лугу вместе «Литвы, Немцев и Чуди» выглядит маловероятным, если только не допустить, что летописец путает Литву с латгалами. Подобная ситуация встречается и в более ранних сообщениях⁴²⁵. А если это так, то логично предположить, что на Лугу, спеша использовать ослабление Новгородского государства, напали также и отряды из Рижского епископства, во владениях которого жили и латгалы и эсты-чудь. Появление еще одного противника в пределах Новгородского государства ставило под сомнение то, что не слишком опытный князь Андрей сумеет справиться с ситуацией. Это и заставило новгородцев просить о возвращении в Новгород именно Александра Ярославича.

Возвращение Александра в Новгород произошло, вероятно, не ранее осени 1241 г. Некоторые псковичи (бояре, купцы) с семьями сумели перебраться в Новгород, но в Пскове еще оставались бывшие противники политики Ярослава. Думается, однако, что противники, и сторонники одиозного князя не были довольны хозяйничаньем рыцарей в псковских пригородах и селах, которые братья Ордена и вассалы епископа считали своими ленными владениями. Резко против ливонцев-католиков должна была быть настроена православная церковь. Псков оказался в торговой и продовольственной блокаде со стороны Руси. Подвоз продуктов, которые обычно доставляли в Псков из других районов Руси или транзитом через них (зерно, соль и т. п.), был возможен теперь только с территории Дерптского епископства. Псков, судя по всему, потерял значение как центр транзитной торговли из Руси на Запад. Все это постоянно усиливало оппозицию разных слоев города. Так что, подошедшему в марте 1242 г. к городу войску Александра Невского не стоило большого труда выгнать рыцарей из Пскова.

Показательно, что после освобождения Пскова в городе не было казней среди псковичей, в отличие, например, от казней старейшин вожан, поддерживавших рыцарей⁴²⁶, после взятия Копорья в самом начале 1242 года. Александр Ярославич лишь потребовал, чтобы псковичи впредь принимали у себя наместников и других представителей администрации, присылаемых из Новгорода, что означало безоговорочное признание в Пскове верховной власти новгородского князя.

После освобождения Пскова Александр совместно с пришедшим с Низа братом Андреем вторгся в земли чуди-эстов. В связи с этим в исторической литературе делались выводы о намерениях Александра Ярославича продолжить войну на территории Дерптского епископства и захватить Дерпт⁴²⁷. Отличное мнение высказал Г. Н. Караев, полагавший, что в сложной обстановке для Руси новгородский князь вряд ли планировал активное наступление на Ливонию. Более вероятно, что он хотел закрепиться на ливонских рубежах и предотвратить новое нападение на Псков. При этом он рассчитывал вызвать ливонское войско на сражение в наиболее благоприятных для себя условиях⁴²⁸.

Тем временем один из русских отрядов во главе с братом посадника Домашем Твердиславичем и Кербетом столкнулся с немцами и чудью у какого-то моста. По мнению Э. К. Паклара и В. А. Кучкина, это сражение произошло близ р. Лутсу у совр. местечка Моосте⁴²⁹.

Как справедливо полагают исследователи, Домаш и Кербет были посланы с небольшим конным отрядом в разведку⁴³⁰. Цель разведки – выяснить размеры выступившего навстречу русским ливонского войска. Не исключено, что разгром отряда Домаша дал надежду рыцарям на легкую победу надо всем войском, тем самым, ослабив их боевой настрой. После этого князь отступил на лёд Чудского озера (естественной границы между новгородскими и орденскими владениями), став «на Узмени у Воронея камени» и занял позицию у восточного берега. Русские дружины, расположившись в самом узком месте современного Теплого озера, одновременно прикрывали две дороги, одна из которых вела по льду озера в Псков, а другая – по замерзшим руслам небольших рек и по реке Шелони к Новгороду⁴³¹.

В результате комплексного исследования ученые пришли к заключению, что Вороний Камень – мыс на о. Вороний в северо-восточной части Узменя⁴³², недалеко от впадения в озеро р. Желчи⁴³³. А. Н. Кирпичников считает, что это место, по-видимому, у о. Городец на Теплом озере⁴³⁴.

Автору не хотелось бы здесь заново рассматривать все перипетии известной войны 1240-1242 гг. Однако также как и при рассмотрении Невской битвы остановимся на наиболее спорных моментах Ледового побоища.

Место и роль Ледового побоища в истории Северо-Западной Руси оценивается исследователями крайне неоднозначно. На его оценку не раз оказывали влияние политические тенденции. Существуют прямо противоположные мнения М. Н. Тихомирова, В. Т. Пашуто и Б. А. Рыбакова⁴³⁵ – с одной стороны и английского слависта Дж. Феннела и И. Н. Данилевского – с другой⁴³⁶. Первые настаивают на том, что победа на Чудском озере 5 апреля 1242 г. имела выдающееся значение для всей Руси и связанных с ней народов, которых она спасла от жестокого иноземного ига. Вторые, напротив, полагают, что свидетельства источников не дают основания считать это военное столкновение крупным сражением. Отечественные историки сходятся в одном – битва на Чудском озере не была обычной пограничной стычкой, хотя оценки ее в летописных текстах неоднозначны. Как это ни странно, но такие полярные точки зрения базируются на одном и том же весьма ограниченном круге источников.

Весь комплекс сведений, связанных с Ледовым побоищем, опубликован и детально проанализирован группой авторов в одноименном сборнике статей⁴³⁷.

Главная достоверная информация о Ледовом побоище содержится в Новгородской Первой летописи, чья запись современна событию. Летописец, сообщая данные о войне Новгорода с Ливонским орденом в 1242 г., несколько кратких замечаний уделил и самому сражению. Военное противостояние Руси немецким рыцарям привлекло также внимание автора «Жития Александра Невского», созданного в 1280-е годы, причем во многом на основании рассказов свидетелей, лично знавших или наблюдавших князя Александра Ярославича как полководца. Относительно же сражения сведения «Жития» не слишком дополняют летописные: оно почти не содержит новых фактических дополнений, зато прибавляет ряд расцвеченных, сугубо украшательских деталей. В Ипатьевской летописи, которая отразила оппозиционное Александру галицко-волынское летописание, битва не упоминается вовсе, Лаврентьевская и Псковская летописи содержат весьма скромные описания событий.

Суммируя летописные и житийные сообщения, можно констатировать, что они даже по сравнению со сведениями о Невской битве со шведами 1240 г. более лаконичны. Эти умолчания, видимо, связаны с неполной и с несвоевременной информацией о происшедшем. Мог сказаться определенный стиль летописца, который вообще часто обходил подробности военных столкновений, считая их само собой разумеющимися и вовсе не обязательными для погодных записей.

«Свиньей» русские называли широко применяемый в средневековой Европе порядок построения рыцарского войска в форме клина. Сами немцы для обозначения войсковой единицы употребляли термины «знамя», «хоругвь». Согласно порядку, существовавшему в войсках правителей германских государств, в конце XV в. было три виды хоругвей: «гончая», «Святого Георгия», «великая», которые насчитывали соответственно 400, 500 и 700 всадников. Во главе каждой хоругви находился знаменосец и построенные в пять шеренг рыцари. В каждой последующей шеренге количество воинов увеличивалось на одинаковое количество единиц. В зависимости от типа хоругви, в первой шеренге могло быть от 3 до 9 конных воинов, а в последней – от 11 до 17. Образуемый таким образом клин – это «свинья», упоминаемая в русской летописи. За клином четырехугольником, состоявшим из 33-43 шеренг, располагались лучники и слуги рыцарей. По числу воинов хоругви в XIII и XV вв. были примерно одинаковыми⁴³⁸.

Согласно сообщению хрониста, клином были построены только братья-рыцари. Из-за быстроты наступления русских войск орден мог использовать только рыцарей, постоянно живших на территории Эстонии. Причем часть рыцарей сражалась в то время с куршами. Поэтому правы исследователи, которые полагали, что «свинья», выставленная на Чудском озере, соответствовала меньшей – «гончей» хоругви и могла насчитывать вместе с командиром 35 рыцарей⁴³⁹.

По словам летописца, немцы пали в битве, а чудь (эсты) побежала и была преследуема на протяжении семи верст, вплоть до западного берега озера⁴⁴⁰. Потери немцев составили 400 человек убитыми и 50 пленными, а чуде «паде… бещисла»⁴⁴¹. Среди захваченных в плен были, вероятно, не только орденские братья, но и вассалы епископа Дерптского.

Основным западным источником о Ледовом побоище является Старшая ливонская Рифмованная хроника. В ней сообщается, что немецкое войско состояло из орденских братьев и мужей дерптского епископства. В хронике сообщается о том, что каждого немца атаковало, чуть ли не по 60 русских, что по справедливому замечанию комментаторов является чисто условным обозначением в численном превосходстве, встречающемся и в других местах повествования. Часть дерптцев в ходе сражения покинула поле битвы, а потерпевшие поражения рыцари потеряли 20 братьев убитыми и 6 пленными⁴⁴².

Сообщения именно этих двух источников и служат основной причиной существующих разногласий. Отечественные историки полагают, что данные о потерях немцев, содержащиеся в Новгородской первой летописи, позволяют утверждать, что сражение явилось крупной победой русского оружия, а сведения Рифмованной хроники считают заниженными. Феннел, напротив, полагает, что даже если немецкий автор и преуменьшил потери своей стороны, то это не идет ни в какое сравнение с преувеличением русского летописца. По его мнению, 450 немецких воинов, упомянутых им, никак не могли быть орденскими братьями, поскольку общее число ливонских рыцарей не превышало тогда 100 человек.

А. Н. Кирпичников предполагал, что в Ледовом побоище с ливонской стороны участвовало меньше воинов, чем в битве при Раквере 1268 г., в которой, по сведениям СРХ, ливонцев было до 18 тыс. ⁴⁴³. По мнению А. А. Строкова, русское и ливонское войска насчитывали примерно по 15 тыс. воинов⁴⁴⁴. Но численное равенство войск вызывает здесь большое сомнение. Е. А. Разин полагал, что ливонцев было 10-12 тыс. человек, которым противостояло 15-17 тыс. русское войско ⁴⁴⁵. Численность в 15-17 тыс. сопоставима с теми силами, которые, по сведению «Хроники Ливонии», были у русских в ливонском походе 1218 г. Но в Чудской битве их было уже меньше. Предполагаемое 15-17 тысячное войско превышало все население Новгорода, включая грудных младенцев обоего пола⁴⁴⁶. Не гадая о размерах ливонского войска, отметим, что на Чудском озере оно было существенно меньше, чем то, которое брало Изборск и осаждало Псков, тогда как русское войско, скорее всего, имело численный перевес над немцами. Хотя отдельные историки (Кирпичников А., Баловнев Д., Петров В.) считают, что рыцарское войско не превышало тысячи человек⁴⁴⁷. Новгородцы же при всем желании не могли мобилизовать более 5 тысяч человек, а в реальности много меньше (подавляющее большинство из них не было профессиональным воинами)⁴⁴⁸.

Однако, по справедливому замечанию А. Р. Артемьева, новгородский летописец вовсе не настаивал на том, что все 450 немцев – рыцари⁴⁴⁹. Помимо них, в состав войска входили оруженосцы (знатные воины, еще не посвященные в сан рыцари), кнехты и просто рядовые воины. Кроме того, Феннел забывает об отсутствии подсчетов убитых среди чуди. Впрочем, как считает А. Р. Артемьев, это не должно удивлять. Победы над чудью, еще недавно платившей дань Руси, были для новгородцев не внове. Иное дело немцы – сравнительно новый, значительно более опасный, а, следовательно, и престижный соперник. Очевидно, что, пытаясь определить значимость битвы на Чудском озере по потерям немцев, Феннел полностью следует в этом вопросе точке зрения автора Рифмованной хроники, для которого существенно значим только урон, нанесенный рыцарскому составу войска. Однако доверять ливонскому хронисту в точности определения величины этого урона также нельзя. Дело в том, что исследователями давно подмечен факт написания стихов, повествующих о битве «как бы с тартуской колокольни». В таком случае, в анналах этого епископства, которыми пользовался автор Рифмованной хроники, не могло содержаться точных данных о потерях в сражении, поле которого дерптцы покинули досрочно. Пашуто даже выдвинул гипотезу о том, что отраженные в хронике потери есть ни что иное, как потери вассалов дерптского епископа.

В этой связи сообщение Хроники Тевтонского ордена, написанной в третьей четверти XV в., о 70 рыцарях, погибших в Ледовом побоище и предшествовавшем ему взятии Пскова, уже перестают выглядеть чересчур неправдоподобными. Считается, что источником разделов Хроники Тевтонского ордена до 1290 г. послужила Рифмованная хроника.

Трудно подозревать в предвзятости автора анналов, который исправил цифру, содержавшуюся в протографе списка. Остается только сожалеть, что он не выделил или не мог выделить, потери рыцарей в Ледовом побоище отдельно от общих потерь кампании 1240-1242 гг., а также не оговорил, какое количество среди них составляли вассалы дерптского епископа. Таким образом, численный урон в 70 орденских братьев хотя и не совсем верен, но очень близок к истинному. Еще одним обстоятельством с перечисленными выше оговорками, позволяющим доверять этой цифре, является то, что магистр ливонского ордена (ландмейстер тевтонского) Дитрих фон Грюнингем руководил в это время боевыми действиями против куршей и литовцев вдали от места рассматриваемых событий.

В связи с этим трудно не согласиться с мнением Феннела о том, что значительная часть орденских рыцарей должна была тогда находиться с ним там, но именно значительная, а не бóльшая, как полагает исследователь. Возглавлял же крестоносцев вероятно вице-магистр ордена Андреас фон Вельвен. Таким образом, все выше рассматриваемое позволяет полагать, что в Ледовом побоище могло участвовать не менее 50 рыцарей Ордена⁴⁵⁰, потери которого убитыми, ранеными и пленными составили около 2/3 состава.

Подводя итог, можно заключить, что согласиться с крайне заниженной оценкой Феннелом величины воинских сил, противостоящих друг другу в Ледовом побоище, вряд ли возможно. Однако сражение на льду Чудского озера, несмотря на участие в нем суздальских полков, приведенных братом Александра Невского – князем Андреем, конечно, не имело общерусского значения. Это сражение было важным этапом в истории псковской земли и отчасти Новгородской, которая в случае оккупации первой получила бы сильного и очень агрессивного соседа. Вопрос о значении этой битвы долгое время носил политический характер. Сражение раздували до «космических» эйзенштейновских масштабов, низводили до пограничной стычки (Дж. Феннел) или вовсе отвергали его историчность (П. фон Рорбах). В последнее время историки, отрешившись от политической трактовки вопроса, на основании анализа всех известных источников о Ледовом побоище представили вполне, как кажется, реалистичную картину случившегося.

Авторы, старающиеся развенчать представление о войне с Орденом 1240–1242 гг. как о серьёзном противостоянии и о победе Александра на Чудском озере как о событии, остановившем орденскую экспансию⁴⁵¹, ссылаются на то, что столкновение с крестоносцами были и до, и после рассматриваемого события. Но нужно заметить, что ни прежде, ни в последствии ливонские войска не вторгались так глубоко на русскую территорию. Следует иметь ввиду, что захват Пскова стал единственным в практике русско-ливонских отношений и этих результатов за последующие два с половиной столетия противостояния повторить им уже больше не удалось. Хотя в Житии Александра, призванном прославить князя, и наблюдается естественное для этого жанра стремление к гиперболизации, оценка войны с Орденом начала 40-х гг. как события экстраординарного была совершенно правомерна.

После победы русских на Чудском озере ливонцы запросили мира. По до­говору 1242 г. ливонцы отказывались от претензий на «Водь, Лугу, Пльсковъ, Лотыголу». Судя по тем территориям, от которых обещали «от­казаться» ли­вонцы, в мирных пере­говорах, помимо послов Ливонского ордена, дерптского епископа и вассалов Дании, должны были участво­вать представители рижского епископа и, возможно, епископа Вик-Эзель­ского. Важной статьей договора было соглашение об обмене заложниками, по которому в Псков должны были вернуться находившиеся в плену сы­новья псковских бояр. Этот договор не­сколько веков являлся основным документом в русско-ливонских отношениях. Поражение Ордена вызвало волну восстаний против немецкого господ­ства в Прибалтике⁴⁵², активизировалось также и сопротивление Литвы ливонцам. Сло­жилась ситуация, поставившая под угрозу сущест­вование Ордена.

Оценили и рыцари-католики силу Александра Ярославича и заключили 1 октября 1243 г. соглашение о новом союзе между епископами Риги, Тарту, Эзеля и Тевтонским орденом в Ливонии о взаимной защите и помощи, но уже без идеи и призыва воевать Русь.

Однако отказ ливонцев от захвата Пскова имел лишь временный ха­рак­тер. Это отчётливо проявилось пять лет спустя.

Пока на Севере Руси шла война с Орденом, на Юге разворачивались трагические события. В конце 1240 г. войско Батыя вторгалось в Южную Русь, захватило Переяславль, Чернигов, Киев, Галич, Владимир-Волынский, множество других городов. Разорив южнорусские земли, Батый двинулся в Центральную Европу. Были опустошены Венгрия, Польша. Монгольские войска достигли Чехии и берегов Адриатики. Лишь в конце 1242 г. Батый возвратился в Поволжье. Здесь образовался западный улус Монгольской империи – т. н. Золотая Орда. На правах завоевателей монголы стали навязывать русским князьям свой сюзеренитет. Первым был вызван в ставку Батыя в 1243 г. отец Александра, великий князь владимирский Ярослав Всеволодич, сильнейший на тот момент из русских князей, не воевавший с татарами (во время их похода на Северо-Восточную Русь он находился в Киеве, а во время похода на Южную Русь – во Владимире). Батый признал Ярослава «старейшим» из русских князей, подтвердив его права на Владимир и на Киев. Но Золотая Орда была пока что частью огромной империи, простёршейся от Карпат до Тихого океана. И Ярослав был вынужден в 1246 г. отправиться в Монголию, в столицу великого хана – Каракорум – для утверждения.

30 сентября 1246 г. в далёкой Монголии умер Ярослав Всеволодич, отец Александра. Он был отравлен матерью великого монгольского хана Гуюка Туракиной, враждебно настроенной к Батыю, чьим ставленником в глазах каракорумского двора являлся Ярослав. После этого Туракина направила к Александру посла с требованием явиться в Каракорум. Но Александр отказался.

В 1247 г. великим князем владимирским стал Святослав Всеволодич, младший брат Ярослава (в соответствии с древнерусской традицией наследование княжеской власти, по которой братьям отдавалось предпочтение перед сыновьями). Александру, согласно проведённому перераспределению столов, досталась в Северо-Восточной Руси Тверь (при этом он сохранил новгородское княжение). Но в конце того же года князь вместе с братом Андреем отправился к Батыю. Очевидно, Ярославичи апеллировали к акту ханского пожалования их отцу, который давал сыновьям преимущественные перед дядей права на великое княжение владимирское (позднее на него претендовали только потомки Ярослава Всеволодича). От Батыя оба направились в Каракорум, откуда вернулись на Русь лишь в конце 1249 г.

Пока Александр пребывал в степях, в его адрес римским папой Иннокентием IV были направлены два послания.

В 1247 г. посол римского папы Плано Карпини сообщал в Рим о желании Великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича, с которым тот встречался в ставке Великого хана Гуюка в Каракоруме, принять католичество. О том, что Ярослав согласился принять католичество, известно, только из данного послания папы. Проверить же справедливость этого утверждения было невозможно, ибо Ярослава тогда уже не было в живых. Исследователи относятся к данному сообщению, как правило, с доверием⁴⁵³. Отметим, однако, следующее. Хотя Иннокентий IV ссылается на Плани Карпини, последний в своем сочинении не дает даже намека на то, что князь Ярослав в разговорах с ним изъявил желание перейти в лоно католической церкви. Странно, что он умолчал о таком важном факте, хотя не забыл упомянуть о встречах по поручению папы с князем Даниилом Романовичем Галицким и его братом, князем Васильком. Не преминул он, и рассказать о беседе с православными священниками Галицко-Волынской Руси, во время которой не только зачитал грамоту к ним Иннокентия IV, но и от своего собственного имени увещевал их «вернуться к единству святой матери церкви»⁴⁵⁴. Думается, что Ярослав в разговоре с Плано Карпини дал лишь «согласие на переговоры с курией». Именно к такой осторожной формулировке склонился по мере исследования темы В. Т. Пашуто. Причем согласие князя могло касаться не столько перемены веры, сколько вопроса о совместных действиях против монгольской угрозы. Думается, что, докладывая папе о результатах дипломатической миссии, Плано Карпини преувеличивал свою заслугу в обращении Ярослава к католической вере. Тем более, что письменного подтверждения намерений князя не было, а разговоры проходили только в присутствии переводчика из свиты князя. В записках же для потомков Плано Карпини постарался избежать прямых указаний на свою теологическую победу над русским князем на тот случай, если вдруг обнаружится это преувеличение⁴⁵⁵. Тем не менее, папа Иннокентий IV повелел Альберту Зуэрбееру⁴⁵⁶ отправить посольство к сыну Ярослава – Александру Невскому с предложением принять духовное покровительство Римской церкви, а также военную помощь в борьбе с монголами. В своем послании к князю от 22 января 1248 г. папа настаивал, чтобы тот последовал примеру отца и просил, в случае татарского наступления, извещать о нем «братьев Тевтонского ордена, в Ливонии пребывающих, дабы, как только это (известие)… дойдет до нашего сведения, мы могли безотлагательно поразмыслить, каким образом с помощью Божией сим татарам мужественное сопротивление оказать»⁴⁵⁷. Причем, призывая к союзу против монголов, Иннокентий IV отводил Александру Ярославичу лишь роль разведчика, оставляя за собой разработку стратегии и тактики военных действий. Последнее предполагало введение войск католических государств на территорию Руси.

Папскую буллу, очевидно, успели доставить Александру, пока он находился в ставке Батыя в низовьях Волги. Новгородский князь дал ответ, текст которого до нас не дошёл, но, судя по содержанию следующего послания папы (от 15 сентября 1248 г.), ответ этот был уклончив или даже в основном положителен в отношении принятия покровительства римской церкви⁴⁵⁸. По-видимому, находясь в неопределённом положении при дворе Батыя, князь хотел сохранить возможность выбора в зависимости от результатов своей поездки. Во втором послании Иннокентий IV давал положительный ответ на предложение Александра построить в Пскове католический собор и просил принять своего посла – архиепископа Прусского. Но булла не успела дойти до адресата – тот был уже на пути в Каракорум.

Само по себе строительство католической церкви в пра­вославном городе не было чем-то необычным. Эти церкви предназначались для торго­вых людей, прибывших из стран Западной Европы. Такие культовые сооружения были в средневековом Смоленске и Новгороде на Готском дворе⁴⁵⁹. Разговор же о собор­ном храме указывает на то, что Псков рассматри­вался как предполагаемый центр некой административной тер­ритории католической церкви.

Зная о дальнейшей политике князя Александра трудно поверить, чтобы он дал подобное согласие послам католических иерархов. Но если верно пред­положить о том, что послы застали Александра в ставке хана Бату на пути в Каракорум, то дальнейшая судьба князя и его отношения с великим ханом то­гда не были ясны. После убийства отца Александр дол­жен был предусматри­вать разные варианты своей политики с Мон­голь­ской империей, в том числе и не исключать союз с Западом. Поэтому он мог дать весьма уклончивый ответ относительно своих конфессиональных планов, но разре­шить строительство культового сооружения для духовных нужд попадавших в Псков католиков. Альберт же, стремившийся вместе с епископом Дерптским и рыцарями Ли­вон­ского ордена утвердить свое господство в Псковской земле, решил заранее зару­читься согласием папы на создание здесь епархии, входившей в его архи­епископство. Поэтому и результаты переговоров его послов с русским князем были представлены папе в преувеличенном виде. К тому же в такой ситуации было легче, в случае необхо­димости, получить разрешение на крестовый поход в Новго­родское государство для защиты якобы существующей там католиче­ской общины.

Поводом для создания Псковского епископства могли быть какие-то доходившие до Риги и Рима сведения о принятии католичества некоторыми псковичами во время недавней оккупации города, а, кроме того, состоявшаяся передача князем Ярославом Владимировичем своих владений в дар епископу Дерпта. Образование же епископства стало бы побудительным мотивом для папы, чтобы объявить крестовый поход для защиты новой паствы от татар. Таким путем архиепископ Альберт, учитывая неудачный опыт событий 1240-1242 гг., хотел с санкции папы получить большое войско, чтобы закрепиться в Псковской земле. Поэтому архиепископ торопился воспользоваться отсутствием князя Александра на Руси (был в Орде), чтобы попытаться снова захватить Псков.

Новая правительница Огуль-Гамиш (вдова Гуюка) признала (в 1249 г.) Александра «старейшим» среди русских князей. Александр предпочёл не ехать в далёкий Киев, сильно пострадавший от татарского разгрома в 1240 г., и продолжал княжить в Новгороде. Тем временем, к нему явились послы от папы за окончательным ответом на предложение о переходе в католичество. Князь ответил решительным отказом.

После смерти отца в 1246 г., когда Александр стал сильнейшим князем в Северной Руси, он действительно стал перед выбором: поддерживать мирные отношения с Ордой, признавая верховный сюзеренитет ханов над Русью (уже признанный к этому времени всеми значительными князьями как Северной, так и Южной Руси) и противостоять Ордену, либо начать сопротивление татарам, заключив союз с Орденом и стоящим за ним религиозным главой католической Европы – папой (перспектива войны на два фронта князю, должна была казаться неприемлемой, и вполне справедливо). Александр колебался до возвращения из поездки в Каракорум и твёрдо выбрал первый вариант только в 1250 г. Чем было обусловлено решение князя?

Разумеется, следует учитывать общее настороженное отношение к католичеству и личный опыт Александра, которому в 1241-1242 гг., в возрасте двадцати лет, пришлось отражать наступление на Новгородскую землю немецких крестоносцев, поддерживаемых Римом. Но эти факторы действовали и в 1248 г., тем не менее, тогда ответ князя на послание папы был иным. Следовательно, чашу весов против предложения папы склонило нечто, проявившееся позже. Можно предполагать, что свое воздействие оказали четыре фактора:

1) В ходе своей двухгодичной поездки по степям (1247-1249 гг.) Александр смог, с одной стороны, убедиться в военной мощи монгольской империи, а с другой – понять, что монголо-татары не претендуют на непосредственный захват русских земель, довольствуясь признанием вассалитета и данью, а также отличаются веротерпимостью и не собираются посягать на православную веру. Это должно было выгодно отличать их в глазах князя от крестоносцев, действия которых характеризовались непосредственным захватом территории и насильственным обращением населения в католичество.

2) После возвращения Александра на Русь в конце 1249 г. к нему должны были дойти сведения о том, что сближение с Римом сильнейшего князя Южной Руси Даниила Романовича Галицкого оказалось бесполезным для дела обороны от татар: обещанный папой антитатарский крестовый поход не состоялся.

3) В 1249 г. фактический правитель Швеции ярл Биргер начал окончательное завоевание земли еми (Центральная Финляндия), причем сделано было это с благословения папского легата. Земля еми издревле входила в сферу влияния Новгорода, и Александр имел основания расценить происшедшее как недружественный по отношению к нему акт со стороны курии.

4) Упоминание в булле от 15 сентября 1248 г. возможности учреждения в Пскове католической епископской кафедры неизбежно должно было вызвать у Александра отрицательные эмоции, т. к. ранее епископия была учреждена в захваченном немцами Юрьеве, и поэтому предложение об утверждении таковой в Пскове ассоциировалось с аннексионистскими устремлениями Ордена.

Следовательно, решение князя прекратить контакты с Иннокентием IV было связано с осознанием бесперспективности сближения с Римом для противостояния Орде и с явными проявлениями своекорыстных мотивов в политике папы.

В отличие от Александра Ярославича, Даниил Галицкий, хотя и получил ярлык на свое княжение из рук Батыя в 1246 г. и назывался «мирником» его, т. е. союзником, но не всегда выполнял свои «союзнические обязательства» и противостоял, например, воеводе Куремсе, внуку Джучи, правнуку Чингисхана.

Думается, он готов был возглавить антиордынскую коалицию, а потому готов был идти на уступки Западу. Насколько же была двуличной по отношению к нему политика Иннокентия IV свидетельствует письмо папы от 1246 г. к венгерскому королю Беле IV по поводу наметившегося брачного союза королевны Констанции и Льва Даниловича. В письме говорилось, что «браком с восточными государями он (т.е. венгерский король Бела IV – А. Г.) оскверняет чистоту христианской веры»⁴⁶⁰. Когда же чуть забрезжила чисто гипотетическая возможность церковной унии (Даниил Романович согласился обсудить этот вопрос в обмен за помощь против монголо-татар), отношение его к галицкому князю резко меняется. Вместо же помощи в Галицко-Волынское княжество в 1249 г. приезжает епископ Войцех (Адальберт), назначенный папой в русские архиепископы⁴⁶¹. Рассерженный Даниил Романович прогоняет его из своей земли. Папа же старается сгладить инцидент обещанием королевской короны и своего покровительства Даниилу. После заверений папского легата Опизо Мессанского в скорой помощи папы против татар, Даниил Романович Галицкий принял в 1253 г. в Дорогочине (который, кстати сказать, освободил в 1238 г. от крестоносцев-тамплиеров) от папских послов королевскую корону⁴⁶². Однако, помощи против монголо-татар так и не дождался! Очевидно, что папские интересы не распространялись далее введения унии на православных землях с подчинением церкви папе.

На Руси были хорошо осведомлены, как проявили себя «цивилизованные европейцы» – французы, немцы, и итальянцы в православной Византии. И когда папа Иннокентий IV предложил в одном из своих посланий Александру Невскому принять его «защиту» и признать «римскую церковь матерью», и оказывать покорность «римскому первосвященнику и апостольскому престолу», за что Александу Ярославичу обещано «среди других католических государей оказать... особое почтение и всегда проявлять особое старание об умножении его славы»⁴⁶³, Александр Ярославич ответил решительным отказом.

Таким образом, мы приходим к следующим выводам. Долгое время, считавшееся в отечественной историографии мнение о том, что непосредственным организатором крестоносного наступления на русские земли в 1240-1242 гг. являлся римский папа, требует серьезного пересмотра. Сражения происходившие в этот период важны как мифы, которые легли в основу нашего национального самосознания. После слияния Ордена меченосцев с Тевтонским Орденом, более сильным и лучше организованным военно-политическим образованием, Орденское государство в Восточной Прибалтике стало серьезным политическим соперником Руси в лице низовских князей. Александр Ярославич Невский, как известно, ориентировался в своей внешней политике на союз с Востоком против Запада. Политика Пскова, традиционно ориентировавшегося на союз с Западом, расценивалась князем Александром как измена. Кроме этого, требует серьезного пересмотра вопрос, связанный с единым наступлением войск западных держав в 40-х гг. ХШ века.

Наиболее интересным представляются послания римских пап во второй половине 40-х гг. ХШ в., которые предстают как попытки по проникновению католической веры путем предложения русским князьям организации крестового похода против монголо-татар в обмен на принятия католичества.