ГЛАВА II. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СЕВЕРО-ЗАПАДНЫХ РУССКИХ ЗЕМЕЛЬ, католическиХ МИССИОНЕРОВ И КРЕСТОНОСЦЕВ В ПРИБАЛТИКЕ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIII в

– этапы проникновения крестоносцев в земли находившиеся под контролем Полоцкого княжества;

– проблемы связанные со взаимоотношениями русских земель, Новгорода и Пскова в первую очередь с народами региона, а также между собой. Именно взаимоотношения этих городов-республик между собой играли едва ли не самую важную роль в определении политики русских земель в этом регионе. И самым главным, пожалуй, является вопрос о положении Пскова по отношению к Новгороду. Не в последнюю очередь это связано с той политикой Пскова, которую он вел по отношению к своим западным соседям.

– кроме того, будут рассмотрены вопросы, связанные с взаимодействием северо-западных русских земель и крестоносцев в наиболее активный период деятельности католических миссионеров.

– не последнюю роль в складывающейся ситуации в регионе играли и взаимоотношения между самими крестоносцами, духовными лицами Прибалтики, городской общиной Риги, а также между народами региона, что и будет рассмотрено в данной главе.
2.1 ПОЯВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ КАТОЛИЧЕСКИХ МИССИОНЕРОВ.

Во втор. пол. XII века Прибалтика из земли окраинной, тихой, не­извест­ной превратилась в арену ожесточенных войн, в район разорения и ис­требительных набегов заморских пришельцев. Духовные и светские государи Северной и Западной Европы, рассчитывавшие расширить сферу своего поли­тического и духовного влия­ния, обратили взоры на Восточную Прибалтику.

Во втор. пол. XII в. купцы Средней Балтики все чаще об­ращали взгляды к богатым районам Восточной Европы. Воротами, через кото­рые они рассчитывали проникнуть в глубь материка, была Восточная Прибалтика, устье же Даугавы (Запад­ной Двины) являлось ключом к этим воротам. Именно сюда устремилось купечество Любека, Бремена, других северогерманских го­родов, расцветших на колонизованных землях полаб­ских славян к середине XII века. Не имея силы конкурировать с фриз­скими и старонемецкими городами, кото­рые держали под контролем тор­говлю в за­падной части Балтийского бас­сейна и на Северном море, они пытались упрочиться на берегах нынешних Латвии и Эстонии. Не послед­нюю роль в успехе немецких купцов сыграло ши­рокое ис­пользование ими нового типа парусного корабля – когга, изобре­тен­ного во вто­рой половине XII в. фризами. Когг превосходил все другие суда на Бал­тике и в Северном море размерами, грузоподъемностью и маневренностью¹³⁵.

Интересы купцов переплетались в этом регионе с интересами Пап­ской курии, желавшей расширить территорию, подвластную католиче­ской церкви, и немецких феодалов, стремившихся к захвату новых земель. В результате купе­ческая инициатива получила идеологическое обоснова­ние и военную под­держку¹³⁶.

Коренным образом изменилась также международная обстановка на Бал­тийском море, что в свою очередь оказывало влияние на русско-при­балтийские связи в XIII в. Город Висби на о. Готланде стал крупнейшим торговым центром на Балтийском море. Но ключи от выхода из Бал­тийского моря на запад нахо­дились в руках Дании, вследствие чего дат­чане могли рассчитывать на первое место в торговле с прибалтий­скими странами. Однако ко второй половине XII в. обострилось датско-немецкое со­перничество. На Готланде с 1163 г. сущест­вовало объединение немецких купцов, со­вершенно независимое от датчан. В 1184 г. в Новгороде поя­вился особый немецкий двор Святого Петра, который начал конкуриро­вать с существовавшей до этого факто­рией готландских куп­цов, патроном которых считался святой Олаф.

В историографии распространено представление о Папской курии как ор­ганиза­торе и инициаторе крестоносного завоевания народов Вос­точной Ев­ропы¹³⁷. Хотя вдох­новляющая роль папства в организации кре­стовых походов не­оспорима, политика понтификов была отнюдь не пря­молинейна. События, как правило, развивались по сходному сценарию, вырабатывавшемуся с первой по­ловины XII в. в ходе крещения и завоева­ния западных и поморских крестьян. Инициатива начала миссионерской дея­тельности среди язычников принадле­жала какому-нибудь священно­служителю – от каноника до архиепископа. Про­исходило крещение неко­торого количества местных жителей, или же только имело место обещание последних принять крещение, а затем папа брал под свою защиту образо­вавшуюся (пусть даже номинально) христианскую общину.

Первый шаг в подчинении крестоносцами Восточной Прибалтики был сделан в Сев. Эстонии. Сначала туда устремилась Швеция, со­перничавшая с Новгородом из-за земель, населенных финскими народами суоми (рус. – сумь) и хяйме (рус. – емь) на северном берегу Финского за­лива. Установив здесь свое влияние, шведы считали Сев. Эстонию миссионерским округом Сигтун­ского епископа уже с 20-х гг. XII в. Но, судя по всему, попытки проповеди хри­сти­анства католиче­скими миссионерами наталкивались на непонимание и вра­жду эстов.

Во втор. пол. XII в. инициативу взял на себя лундский архи­епи­скоп Эс­киль. Помимо расширения района церковного влияния, уста­новлением контроля над Эстонией предполагалось снизить постоянную угрозу для при­брежных районов Южной и Северной Балтики от набегов эстонских морских пиратов¹³⁸, а также это позволило бы контролировать судоходство в Финском за­ливе и давало значительное преимущество в от­ношениях с Новгородом. В 1170 г. или несколькими годами ранее Эскиль по­святил в эстонские епископы монаха цистерцианского монастыря в Ла Целле (Сев. Фран­ция) Фулько. Неиз­вестно, каким образом Эскиль рассчитывал учредить епископскую кафедру не­посредственно в земле эс­тов. Возможно, первоначально речь шла лишь о раз­вертывании проповед­нической деятельности среди эстов, не опираясь на воен­ную поддержку¹³⁹. Однако Швеция переживала в конце 60-х годов XII в. доста­точно спокой­ный период и была готова поддержать епископа Фулько силой. Предпола­галось орга­низовать крестовый поход силами шведов и датчан. В не­обхо­димости и, вероятно, также успешности такого похода сумели убедить папу Александра III. Понтифик издал ряд булл, призывавших жителей стран Балтийского побережья в обмен за прощение грехов и возможность попра­вить свое материальное положение совершить поход про­тив эстонских язычников. В помощь Фулько был послан монах Николай, родом из Эс­тонии¹⁴⁰. Однако это пред­приятие не достигло намеченной цели. Нет сведе­ний о том, что Фулько сумел крестить кого-либо из эстов и организовать там приход. Не ясно также, состоялся ли крестовый поход в Эстонию в на­чале 70-х гг. XII в. После рубежа 70-80-х гг. XII в. в документах имя Фулько не упоминается¹⁴¹.

Провал планируемой акции связывают в историографии с тем, что ситуа­ция в Датском королевстве не благоприятствовала тогда проведению христиа­низации эстов. Хотя в 1169 г. датские и саксонские войска захва­тили и разо­рили святилище вендов на о. Рюген, этим покорение славян не закончилось. К тому же обострились отношения между королем и сак­сонским герцогом Ген­рихом Львом, в результате чего между ними нача­лась война, продолжавшаяся до середины лета 1171 г., в которой герцогу удалось убедить славян выступить на его стороне. Кроме того, у короля были весьма сложные отношения с архи­епископом Эскилем, что также не способствовало едине­нию сил в целях от­правки христианской миссии в Эсто­нию¹⁴².

Г. Трусман полагал, что слабое внимание к миссии Фулько в Дании и Германии объясняется тем, что инициатором ее выступили малоизвест­ные и незнатное личности. Но несомненен интерес к походу ар­хиепископа Лундского, который, посвятив Фулько в епископы, дал тем самым ход дальнейшему раз­витию событий. Думается, что невоз­можность собрать крестоносное войско в значительной мере зависела от изменения си­туации в Швеции. Если верна да­тировка основных документов, направленных на ор­ганизацию похода, сентяб­рем 1171 г., то можно сказать, что данные буллы были при­урочены к оконча­нию военных действий между Вальде­маром I и Генрихом Львом. При этом к участию в эстонском походе при­зывали шведов, готландцев и норвежцев. Пере­ключение же Вальдемара I на войну с лютичами сократило до минимума воз­можность отправки в Эс­тонию датских войск. Так что основную часть кресто­носного войска могли бы составить шведы и готландцы.

В этой связи, однако, следует упомянуть хорошо известную буллу папы к Уп­сальскому архиепископу и ярлу Гуторму, в датировке которой сохранилось только число (17 сентября). Исследователи датируют ее 1171 (или 1172) годом. Булла является отве­том на просьбу архиепископа и ярла к Римской курии со­действовать тому, чтобы при­нудить финнов к покор­ности¹⁴³. Из этого можно за­ключить, что к середине 1171 г. у шве­дов воз­никли проблемы с покоренными финнами – суоми, которые, судя по тек­сту документа, в очередной раз отступи­лись от христианства. Но папа ог­раничился лишь советами, военной поддержки шведам обещано не было. Не исключено, что папа уже принял решение о под­готовке похода в Эсто­нию¹⁴⁴.

Таким образом, упсальский архиепископ Стефан и светские прави­тели Швеции должны были отправить свои войска для восстановления контроля над финнами, что исключало их участие в эстонском походе. В результате идея крещения эстов в начале 70-х годов XII в. осталась нереа­лизованной.

С 80-х гг. XII в. начать крещение и политическое подчинение наро­дов Восточной Прибалтики были готовы датчане. Их преимущество за­ключалось в том, что Дания имела наиболее сильный флот и могла кон­тролировать восточ­ную часть Балтийского бассейна. Но восстание подчи­ненных им поморских славян отвлекло датчан от похода на Западную Двину¹⁴⁵. Этим воспользовались купеческие города Северной Германии, ос­воившие к тому моменту морской торговый путь к устью Западной Двины.

Согласно исследованиям последних лет, об активизации деятельно­сти купцов из городов Северной Германии в низовьях Западной Двины можно го­ворить достаточно уверенно только начиная с 1182 г. С того вре­мени они стали постоянно плавать сюда с Готланда и установили здесь контакты с русскими купцами¹⁴⁶. Западнодвинский торго­вый путь начал активно эксплуатироваться скандинавскими и русскими купцами уже с конца VIII – пер. пол. IX в. В нижнем течении Западной Двины к концу XII в. сложилось несколько тор­гово-ремесленных центров – на месте будущей Риги, в вос­точной части о. Доле и на соседнем островке (позже о. Мартиньсала), а также в Дауг­мале на южном берегу реки. Туда съезжались купцы из разных частей региона, из рус­ских кня­жеств, из Скандинавии. Рядом с этими центрами находились речные пере­правы, через которые проходили наземные торговые пути, пересекавшие ре­гион с юга на север. Кроме того, от устья Западной Двины на восток шел торго­вый путь вдоль се­верного берега, сухопутная дорога в направлении Пскова и дорога в том же направле­нии по реке Гауе и через систему рек и волоков – на р. Великую¹⁴⁷. Установление полити­ческого господства в этом регионе давало кон­троль как над торговлей в самой Прибалтике, так и над транзитной торговлей между Востоком и Западной Европой.

Интересы северогерманских купцов нашли понимание у Бременской церкви, намеревавшейся использовать материальную помощь купечества для расширения своей пастырской области за счет прибалтийских земель. Именно на торговом корабле купцов из Бремена прибыл в землю ливов бременский аб­бат, миссионер и будущий Ли­вонский епископ Мейнард, который должен был подготовить идеологическую почву для прихода в регион военной силы.

По устоявшейся в исторической науке традиции первым католиче­ским миссио­нером в Прибалтике называется Мейнард, который прибыл сюда в 1184 году¹⁴⁸. Выска­зывалось мнение, что Мейнард – один из тех священников, кото­рые обычно исполняли обязанности счетоводов на ган­зейских торговых судах. Свою миссионерскую деятель­ность он начал по поручению купцов, на кораб­лях которых прибыл в устье Даугавы¹⁴⁹. Однако по справедливому замечанию Е. Л. Назаровой сомнительно, чтобы столь ответ­ственная миссия состоялась без согласова­ния с прелатами церкви, особенно без санк­ции бременского архиепи­скопа, в ведении которого находился Зегебергский августин­ский монастырь в Голштинии – обитель Мейнарда¹⁵⁰. Более веро­ятно, что миссия Мейнарда была подготовлена бремен­ской церковью, стремив­шейся не допустить распростране­ния в Восточной Прибалтике власти архи­епископа Лундского (Швеция)¹⁵¹.

В историографии закрепилось мнение о том, что проповедь христи­анства в Ли­вонии была начата исключительно как частное дело Мей­нарда. Миссия в Ливонии, якобы, не планировалась заранее. Мысль о ней возникла у Мейнарда, несколько раз плававшего сюда в качестве священ­ника и делопроизводителя с немецкими купцами, которые торговали с ли­вами. Кажется, однако, странным, что почтенный немолодой каноник¹⁵² исключительно по собственной инициативе пустился в достаточно тяже­лые странствия с купцами как некий искатель при­ключений, хотя нема­лая доля авантю­ризма в его характере, безусловно, должна была присутст­вовать. Более вероятно, что создание миссионерской области в низовьях Западной Двины задумывалось в канцеля­рии Бременского архиепи­скопа Зигфрида и, надо полагать, было согласовано с Римом.

Перед Мейнардом стояла весьма сложная и деликатная задача. Пла­нируя кре­щение и подчинение земель по течению Западной Двины, пре­латы католи­ческой Церкви не могли не учитывать того, что политическая власть в этом ре­гионе принад­лежит Руси¹⁵³. Тем более что права здесь Руси официально признава­лись в Западной Ев­ропе. По­скольку папство декла­рировало защиту интересов всех христиан, необходимо было по­лучить со­гласие на проповедь католичества хотя и среди язычников, но подвласт­ных, тем не менее, право­славному государству. Прелаты католической Церкви не могли не предвидеть возражений со стороны православной Церкви и отказа со стороны полоц­кого князя. Дополнительным убеждаю­щем русских фактором могло быть предложе­ние о совместном противо­стоянии усилившемуся в то время натиску литовцев на подкон­трольные Полоцку районы в низовьях Западной Двины. Таким обра­зом, Мейнард от­правлялся в Восточную Европу не только как миссионер в земле ливов, но и в качестве посла бременского архиепископа к князю Полоц­кому.

Мейнард должен был отправиться в Полоцк до начала своей миссио­нер­ской дея­тельности, то есть, сразу после прибытия в Ливонию весной 1184 г. Процедура «обмена дарами» была обычной в случае приезда по­сольства ко двору государя, а, кроме того, показывала, что принимающая сторона удовле­творена сделанными ей предложениями. Получение же Мейнардом даров от «короля» – князя Полоцкого, говорит в пользу того, что Полоцк также был за­интересо­ван в предложениях немецкой стороны. Последо­вавшее далее упоми­нание хрониста о набеге литовцев подтверждает пред­положение о том, что на этой встрече обсуждалась проблема совместной борьбы с литовскими язычни­ками. В качестве же встречного шага полоц­кий князь мог позволить Мейнарду проповедовать свою веру среди ливов. К тому же в Полоцке, вполне возможно, надеялись, что ливы останутся равнодушными к проповедям Мейнарда.

Посольство Мейнарда в Полоцк оказалось удачным. Этому способст­во­вало бла­гоприятное для Мейнарда стечение обстоятельств. Источники позво­ляют предпола­гать, что в последней трети XII в. участились набеги литовцев на земли в нижнем и среднем течении Западной Двины. Однако нестабильная по­литическая ситуация в са­мом Полоцком княжестве не по­зволяла полочанам уделять достаточного внимания своим подвинским владениям. В этой связи предложения из Бремена о помощи в борьбе с ли­товскими язычниками могли быть положительно восприняты полоцким князем. К тому же прибытие герман­ского посольства, возможно, совпало с непродол­жительным моментом весной и летом 1184 г., когда оставалось незанятой по­лоцкая епископская кафедра¹⁵⁴, что ос­лабило противодейст­вие решениям князя со стороны право­славной Церкви. Пришедший же в июне 1184 г. на полоцкую кафедру новый епи­скоп Николай Гречин мог оказаться уже перед свершив­шимся фактом полученного Мейнар­дом раз­решения на проповедь. Поскольку земли ливов были подвластны По­лоцку, они входили и в пределы полоцкой епархии. Хотя местное населе­ние было в по­давляющем большинстве языче­ским, к ливам могли отно­ситься как к потенциальной пастве. Так что миссия Мейнарда задевала интересы полоцкой церкви. Тем более что епископ Нико­лай, как и другие иерархи православной церкви, прибывшие из Визан­тии, был более резко настроен против деятельно­сти католических миссионеров, чем его русские по происхождению коллеги¹⁵⁵.

Однако дальнейшему развитию успеха помешали непредвиденные об­стоятель­ства. В том же 1184 г. умер бременский архиепископ Зигфрид. 25 ян­варя 1185 г. архи­епископом стал Гартвиг, сразу же столкнувшийся с массой проблем в своей епархии. Поэтому он вряд ли мог уделить сущест­венное вни­мание миссии в Ливонии. В 1185 г. умер папа Люций III, сто­явший вместе с ар­хиепископом Зигфридом и Мейнардом у ис­токов миссии в Ливонию. Хотя дея­тельность Мейнарда на Западной Двине в 1186 г. была закреплена образова­нием Ливонского (Икескольского) епископства, на практике Мейнард остался без поддержки основных своих покровите­лей, благословивших его миссию в земле ливов, отчего создавалось впе­чатление, будто бы он задумал и осущест­вил свою миссию в одиночку.

Существование католического епископства в низовьях Западной Двины (Дау­гавы) вплоть до конца XII в. оставалось по сути дела, номи­нальным. В те­чение всего срока своего епископства Мейнард жил во вра­ждебном окружении ливов. Попытка ор­ганизовать крестовый поход при Мейнарде не удалась, а ре­зультаты крестового похода при втором епи­скопе – Бертольде были не слиш­ком значительны. Утверждение като­личе­ских властей в регионе и расширение территории католической колонии пред­ставляло собой вялотекущий процесс. Создалась ситуация, при кото­рой католическая миссия не могла активно дейст­вовать без военной под­держки, а Полоцк, допустивший католических пропо­ведников в подвласт­ные ему земли, еще не почувствовал реальной опасности для своего гос­подства в этом регионе. Полочане, занятые внутрирусскими де­лами, не могли уделять достаточного внимания охране своих владений в При­бал­тике и предоставили ливам самим разбираться с пришедшими из-за моря за­воевателями.

Постоянные междоусобицы, усилившиеся с 60-х годов XII в., осла­били Полоц­кую землю и привели к распаду ее на части. С 80-х годов обо­стрилась борьба со Смо­ленском за важный для Полоцка друцко-ушачский волок. В ходе этой борьбы Полоцку пришлось столкнуться и с Новгоро­дом, где к 1184 г. ве­чем был призван княжить сын смоленского князя Мстислава¹⁵⁶. Находившийся в сложном положении полоцкий князь Владимир не мог тогда воспрепятствовать распространению католичества на Даугаве, тем более что за ним сохранялась ливская дань.

Фигура полоцкого князя Владимира до сих пор остается загадочной. В русских источниках он не упоминается. В историографии давно ведутся споры о том, с кем из известных по русским источникам полоцких князей можно ото­ждествить Владимира¹⁵⁷. Надо отметить, что хронист упоминает князя Влади­мира на протяжении 32 лет. Ко­нечно, столь длительное пре­бывание князя на престоле было вполне возможно, тем бо­лее что не ис­ключались и перерывы в правлении. Все же представляется более веро­ятным, что хронист ошибочно объединил под одним именем, по крайней мере, двух князей. Князя Владимира, который правил в Полоцке в начале XIII в., хронист, близ­кий ко двору епископа Рижского Альберта, мог знать лично. Что касается князя, к ко­торому Мейнард ездил в 1184 г., то это, скорее всего, известный по летописи князь Все­слав Ва­силькович. Не ис­ключено, что именно заключение договора с Мейнардом и не­благоприят­ные для Полоцка его последствия стоили Всеславу княжеского стола. В летописи сохранилось известие, которое, как кажется, можно считать по­следствием договора князя с Мейнардом и немецкими купцами.

Зимой 1185-1186 гг. Давид Ростиславич Смоленский организовал поход на Полоцк. С ним пошли его сын – Мстислав, княживший тогда в Новгороде, Всеслав из Друцка и Василько Володаревич из Логойска¹⁵⁸. Не ясно, кто такой Всеслав из Друцка. В. Е. Данилевич полагал, что это неизвестный князь из друцкой династии¹⁵⁹. Но более вероятным представляется предпо­ложение Л. В. Алексеева о том, что это – Всеслав Василькович, который еще в 1180 г. княжил в Полоцке¹⁶⁰. Тем более что менее знаменитого князя полоцкий летопи­сец, чье извес­тие было воспроизведено другими летопи­сями, назвал бы с отчеством. Дойдя до границ полоцкого удела, войско ос­тановилось и, довольствуясь выку­пом, вернулось обратно. В самом По­лоцке, судя по летописи, князя не было. Причем, скорее всего, полоцкий стол был в тот момент вообще свободен, так как в подробно излагае­мых летописцем рассуждениях полочан о том, что им предпочесть: обороняться или отступиться, князя совсем не вспоминают.

Не ясна цель похода. Если, как считал В. Е. Данилевич, Давид Рости­сла­вич на­меревался полностью подчинить себе Полоцк¹⁶¹, то почему тогда он удовле­творился выкупом? Не понятно также, почему вместе с Давидом идет Василько Володаревич, который как представитель минской дина­стии должен был тяготеть к давнему сопер­нику смоленского князя – князю Черниговскому. Наконец, не ясно, почему Всеслав оказался в тот момент в Друцке, где была своя династия, а не в Полоцке или, на худой конец, в родном ему Витебске. По мнению Л. В. Алексеева, Всеслав после 1180 г. усту­пил престол некоему князю Владимиру, который в Хронике Ли­вонии упоминается как «король Вальде­мар»¹⁶². Но тогда непонятно, по­чему он идет против князя, которому добро­вольно уступил престол и по­чему этот Владимир не упоминается в приведен­ном летописном сообще­нии.

Сопоставляя все известные факты о событиях 1184-1186 гг. в По­лоцке и в Ливо­нии, Е. Л. Назарова предложила следующую версию¹⁶³. Из летописного рас­сказа создается впечатление, что данный поход был след­ствием какой-то неор­динарной ситуации, сло­жившейся в Полоцке. С опре­деленной долей вероятно­сти она предположила, что неза­долго до похода полочане, недовольные дого­вором князя с немцами, расторгли ряд с кня­зем и выгнали его из города. Нечто подобное в Полоцке уже случалось¹⁶⁴. Если счи­тать, что изгнанным князем был Всеслав Василькович, попавший в свое время в По­лоцк с помощью смолен­ского князя, то понятно намере­ние Давида вмешаться. Кроме того, взоры поло­чан в выборе нового князя могли обратиться к минской династии. По­следнее привело бы к усилению влияния в Полоцке Чернигова, что не устраивало Да­вида Ростиславича. Однако проникновение немецких купцов на Даугаву не от­вечало интере­сам ни смоленских, ни витебских купцов. К тому же не исклю­чено, что Да­вид весьма отрицательно относился к самому факту католического мис­сионерства. О его религиозности может свидетельствовать тот факт, что он первым из смоленских кня­зей перед смертью принял монашеский чин¹⁶⁵. Двойст­венность ситуации, в которой ока­зался Давид, вероятно, по­влияла и на то, что он счел возможным довольствоваться выкупом, не возвращая Всеслава в По­лоцк. Возможно также, что Давид получил от по­лочан заверение в том, что но­вую кандидатуру на полоцкий стол они с ним согласуют. Кстати сказать, недо­вольством жителей Витебска можно объ­яснить то, что Всеслав оказался в Друцке, а не отправился в Витебск.

Хронист, описывая события, отстоявшие от времени создания хро­ники на сорок лет, пользовался, вероятно, рассказами даугавских ливов, которые сами могли и не знать имени русского князя. Но для хрониста было важно не имя князя, а указание на законность деятельности католи­ческих миссионеров в ни­зовьях Западной Двины¹⁶⁶.

Немедленных действий, чтобы пресечь утверждение католической церкви и не­мецких купцов на Даугаве, со стороны русских князей не по­следовало из-за народных волнений в том же 1186 г. в Смоленске и в Нов­городе. Обострение политической ситуа­ции в Новгороде привело к изгна­нию Мстислава и сторон­ников смоленских Рюрико­вичей¹⁶⁷. Давид был вынужден заниматься внутрен­ними делами. Развитие же событий в Ливо­нии в последующие годы не вызы­вало особых опасений.

Как же отнеслись ливы к приходу католического миссионера? Как отме­чалось выше, судя по данным археологии с христианством, в право­славном ее виде, они были уже знакомы. Однако у прибалтийских племен это направ­ление христианства не стало преобладающим. Поэтому и к католичеству ливы отне­слись поначалу спокойно и даже попытались извлечь выгоду – получить в свое распоряжение каменные замки, которые начали строить завоеватели в Икесколе и на острове Гольм.

Выбор Мейнардом и купцами именно Икесколы и Гольма не был слу­чаен. Обла­дание этими стратегическими пунктами позволяло контро­лировать судоходство в нижнем течении Западной Двины и выход в море. Под контро­лем оказывался важный центр тор­говли местного населения с Литвой и Русью – современное городище Даугмале на юж­ном берегу реки, между Гольмом и Икесколой. В случае ус­пешного утверждения немцев в Ике­сколе и Гольме была бы подорвана торговая геге­мония русских купцов на Западной Двине. Кроме того, при необходимости крещения местного насе­ления «мечом», крестоносцы получали удобные исходные позиции для продвижения вглубь страны. Облада­ние замком Гольм¹⁶⁸ давало к тому же возмож­ность утвердиться в наиболее густо­населенном районе даугавских ливов, в котором сконцентрировалось не­сколько важных торгово-ремес­ленных поселений¹⁶⁹.

Замки рассматривались немцами как первые опорные пункты в «Земле Пресвя­той Девы», как называли тогда Прибалтику¹⁷⁰. Маловеро­ятно, что такой во­прос, как строительство каменной крепости, решался без согласия полоцкого князя – верховного сюзерена ливов. Надо полагать, что прибывшие с Мейнар­дом в Полоцк в 1184 г. бре­менские купцы про­сили разрешения на устройство своих факторий в торгово-ремес­ленных центрах, расположенных в низовьях Западной Двины, за что обещали воз­вести там каменные укрепления. Кстати говоря, можно согласится с Е. Л. Назаровой, что на­личие каменных стен было бы выгодно и для безопас­ного хранения там товаров по­лоцких купцов. Вместе с тем начать строи­тельство каменных стен было возможно, только после согла­сия самих ли­вов допустить пришельцев в свои поселения. Рассказ хрониста по­зволяет предполагать, что первоначальные уговоры Мейнарда принять христи­ан­скую веру и пустить строителей для возведения каменных укреплений не встретили достаточного понимания у ливов. И только очередное нападе­ние ли­товцев помогло Мейнарду убедить их в необходимости каменных укреплений, а в качестве платы – принять крещение.

По сообщению летописца Мейнард начал строительство укреплений на свои средства¹⁷¹. Однако надо полагать, что речь идет не о личных средствах Мей­нарда, а о вложениях прибывших с ним купцов. Они же, судя по всему, и привезли мастеров для строительства крепости. Долевое участие во владении вновь выстроенными крепо­стями было, вероятно, оговорено при встрече с кня­зем Полоцким в 1184 г. Немецкие купцы, таким образом, получали возмож­ность хранить товары в глубине страны и вести не только сезонную, но и круг­логодичную торговлю в регионе. Вероятно, оговарива­лось и право держать в замке немецкий отряд для защиты Мейнарда, купцов и их имуще­ства. По дого­вору с местным насе­лением Мейнарду и его людям отходила 1/5 часть каждого замка, осталь­ное поступало в распоряжение ливов. За это по­следние го­товы были кре­ститься¹⁷².

Обрадовавшись кажущейся легкости крещения ливов, бременский архи­епископ Гартвик II назначил его в 1186 г. «епископом Икскюльским на Руси», а через два года папа римский Климент III утвердил это назна­чение и издал осо­бую буллу об основании нового епископства в подчине­нии бременского архи­епископа¹⁷³.

Однако надежды на скорое крещение ливов не оправдались. После по­стройки замков ливы отказались от обещания, монаха же Теодориха¹⁷⁴, послан­ного в Турайду, едва не убили, а Мейнард фактически попал к ним в плен: до конца жизни его более не выпустили в Германию. Для спасения епископа и его церкви Целестин III призвал в 1193 г. к крестовому походу против ливов. Вой­ско, в составе которого находились тев­тоны, шведы и готландцы, отправились в Ливонию с Готланда. Поход возглавили швед­ский ярл и некий епископ. Со­гласно хронике, крестоносцам предстояло сразиться с флотом куршей, прегра­ждавшим путь к Ливонии. Но корабли крестоносцев из-за бури не достигли Ли­вонии. Поэтому «защитники пер­вой ливонской церкви» довольст­вовались тем, что разграбили прибреж­ные районы Эстонии (землю Вирумаа) и вернулись домой¹⁷⁵.

Эта территория в Северо-Восточной Эстонии находилась в сфере экономических и политических интересов Новгорода. В этой области находится эстонское укрепление Рак­вере (древне­рус. Раковор), позже – датско-немецкий замок Везенберг. Чрезвычайно сложно представить, каким образом корабли, плывшие с Готланда к Рижскому заливу, могли быть занесены бурей вглубь Финского залива. Е. Л. Назарова считает, что в войске, формировав­шемся для крестового похода в Ли­вонию, инициативу пере­хватили шведы, планиро­вавшие провести экспедицию в своих интересах. А для них важнее было утвердиться в Северной Эстонии, что они пыта­лись сделать еще в 70-х гг. XII в.¹⁷⁶ и что в конечном итоге было свя­зано со стремлением шведов не допустить усиления новгородцев в эс­тон­ских и финских землях по берегам Финского залива.

В рассказе хрониста много моментов, требующих дополнительных тол­кований. Не вызывает возражения мнение историков о том, что швед­ский гер­цог – это ярл Бир­гер Броса. В епископе, сопровождавшем войско, видят ливон­ского епископа Мей­нарда¹⁷⁷. Однако согласно «Хроники Ливо­нии» Генриха Лат­вийского, Мейнард фактиче­ски находился в плену у ли­вов и не мог попасть на Готланд. Представляется, что речь идет о посланце Мейнарда к папе – Теодо­рихе, который действительно стал эстонским епи­скопом в 1211 г.¹⁷⁸ Вообще на основании анализа тех мест хроники, где гово­риться о Теодорихе¹⁷⁹, создается впечатление, что Генрих в рассказах о нем пользо­вался не только личными на­блюдениями, но и каким-то жизне­описанием Теодориха. И в представлении хрониста, и в жизнеописании Теодорих – это в первую очередь эстон­ский епи­скоп. Поэтому упоминание о Теодорихе как епископе уже в конце XII в. вполне объяснимо.

То обстоятельство, что во главе крестоносного войска стал шведский ярл, а тев­тоны составляли явное меньшинство, видимо, надо объяснить тем, что только в 1192 г. закончился третий крестовый поход, в котором участвовало большое число герман­ских рыцарей. Те же рыцари, которые уже успели вер­нуться домой и не устали от войн и походов, в 1194 г. отпра­вились с императо­ром Генрихом VI завоевывать Южную Италию и Сици­лию. А уже в 1195 г. за­говорили об организации следующего крестового похода в Палестину¹⁸⁰. Все это не могло не повлиять на возможности на­бора крестонос­цев для экспедиции в Восточную Прибалтику.

Замечание о неизбежном столкновении крестоносцев с куршским флотом навело ряд исследователей на мысль о том, что войско первона­чально отправ­лялось к побере­жью Курземе (Курляндии), чтобы отомстить куршам за участие в разорении Сигтуны в 1187 г.¹⁸¹ Однако представля­ется справедливым сомнения И. П. Шаскольского по по­воду того, а были ли вообще курши среди нападав­ших на Сигтуну¹⁸². Скорее можно пред­поло­жить, что кораблям крестоносцев, если бы они попытались войти в Западную Двину, пришлось бы столкнуться с блокировавшим устье реки флотом куршей.

Трудно вообразить, каким образом направлявшиеся в Рижский за­лив ко­рабли могли быть занесены бурей в глубь Финского залива к побе­режью Виру­маа.

Е. Л. Назарова считает, что крестоносное войско действительно должно было по первоначальному плану отправиться к устью Западной Двины. Но шведский герцог, пользуясь численным преимуществом его отрядов над тев­тонскими, решил провести экспедицию в своих интересах – попытаться в оче­редной раз закрепиться на южном берегу Финского за­лива¹⁸³. В конце XII в. обост­рились отношения шведов с Новгоро­дом. По­мимо похода на Сигтуну в 1187 г., предпринятого в основном силами ка­рел, подвластных Новгороду, нов­городцы вместе с карелами совершили два похода (в 1186 и 1191 гг.) против еми, на владение которыми претендо­вали также шведы. В конце 1187 или в на­чале 1188 г. произошел разрыв торгового договора Новгорода с Готландом¹⁸⁴. В таких условиях утвержде­ние шведов в Северной Эстонии дало бы им удобные подходы к границам Новгородской земли не только по морю, но и по суше, т. е. то, чего они не сумели получить в начале 70-х годов. Сложные отношения Нов­города с эс­тами позво­ляли надеяться на то, что шведы сумеют договориться с ними, обещав в обмен за кре­щение помощь против русских. Вполне вероятно, что Теодориху Биргер уже тогда по­обещал сан Эстонского епископа и тем са­мым склонил его на свою сторону.

Не ясна причина быстрого ухода крестоносцев из Вирумаа и отказа от крещения эстов. Можно предположить, что начались разногласия в крестонос­ном войске между шведами и тевтонами, которые в большей мере были заинте­ресованы просто в получе­нии добычи. Но не исключено, что эсты не пошли на контакт, а для серьезной войны с ними у крестонос­цев было недостаточно сил. Это и вынудило их вернуться домой, воз­награ­див себя за труды данью с при­брежных эстов. К тому же могли начаться разно­гласия между шведами и тевто­нами. Последние, возможно, предпо­чли просто захватить добычу и не собира­лись помогать шведам в реализа­ции их территориальных претен­зий.

Преемником Мейнарда явился назначенный бременским архиеписко­пом немецкий монах Бертольд, аббат Локкумский¹⁸⁵. Возможно, кандида­тура его была согласована еще до смерти Мейнарда. Поэтому новое по­священие состоя­лось сразу же после полу­чения известия о смерти первого епископа. Прибыв в Ливонию в 1197 г., как сообщает хронист, «без вой­ска», Бертольд едва спасся от смерти. После этого он решил действовать жестче. Заручившись буллой¹⁸⁶ от рим­ского папы Целестина III, он зимою 1197/1198 г. набрал в Саксонии крестонос­цев. Вер­нувшись в Ливонию уже с войском, он намеревался силой обратить ли­вов в христианство, но в первом же сраже­нии 24 июля 1198 г., был убит. Его крестоносцы, правда, принудили значительную часть ливов согласиться на за­ключение мира и крещение. Одним из условий было принятие в уже существо­вавшие замки священников и выдачу им на «содержание ка­ж­дому меру хлеба с плуга»¹⁸⁷. Однако, как сообщает источник, не успели побе­дители скрыться на своих кораблях из виду, как ливы восстали, бро­сились сначала в Двину, чтобы смыть с себя крещение, а затем принялись за истребление монахов. Созданные за предшествующие 14 лет церкви были сожжены.

Таким образом, можно ут­верждать, что в конце XII века дело христиани­зации прибалтийских пле­мен было близко по своим итогам к провалу. Неудача католической пропаганды происходила от двух причин: латинская Библия была непонятна, а переводы ее не допускались, поэтому убеждение заменялось принуждением.

Католическая церковь могла утверждать свое существование в дан­ном регионе только силою, и отказаться от нее значило отказаться от тор­жества христианства.

«Нет такого закона, – писал Бернард, – который бы запрещал христиа­нину подни­мать меч… […] Было бы запрещено убивать… язычников, если бы каким-нибудь другим образом можно было помешать их вторжениям и отнять у них воз­можность притеснять верных. Но ныне лучше их избивать, чтобы меч не ви­сел над головою справедливых и чтобы зло не прельщало несправедли­вых. Нет для из­бравших себе воинскую жизнь задачи благороднее, чем рассеять этих жаждущих войны язычников…»¹⁸⁸.

В свете всего вышеизложенного подведем теперь итоги:

Данный регион явился той пограничной зоной между Запа­дом и Востоком, где наиболее ярко появилось глобальное противо­стояние ме­жду католичест­вом и православием. Данное противостояние будет рассмотрено ниже во всех его нюан­сах в ходе рассмотрения проник­новения католических миссионеров в языческие земли, а затем и непо­средственно в русские земли.

Рассматривая, таким образом, политику католических миссионеров в данном регионе мы подходим к следующим выводам. Деятельность не­мецких миссионеров, а затем и крестоносцев являлась одним из ме­тодов поли­тики римских пап по уста­новлению всемирной теократии. От­работка методов по христианизации язычников была доведена до совер­шенства. Сначала в пред­ставляющие интерес языческие земли посылался миссионер, вслед за которым отправлялись крестоносцы, якобы для за­щиты новой паствы. В то же время данный регион находился в политиче­ском и духов­ном подчинении у Руси, что признавалось на Западе. Но именно здесь наиболее акту­ально проявилось со­перничество русских и немцев по вопросам миссионерской дея­тельности, как проти­востояния православия и католицизма. Наиболее ярко эта черта обнару­жилась после захвата Константинополя в 1204 г. и провозглашения рим­скими папами унии между христианами под их верховенством. Римские папы всяче­ски стремились замаскировать данное противостояние, посто­янно отмечая то, что они на­ходятся на страже интересов всех христиан, будь то католики или православные, за­щищая их от нападения и посяга­тельств язычников.

Традиционно Запад использует трудности православных стран для усиления католического натиска. Так, например, в 1088 г. печенежская угроза Константинополю используется Римом для требования признания главенства римских пап. В Национальной библиотеке Франции хранится письмо императора Алексея I Комнина, в котором он обращается с посланием к христианским государям Запада¹⁸⁹. В послании Алексей заявляет: «Пусть лучше Константинополь достанется вам (латинянам – А. Г.), чем туркам и печенегам». Напоминая владыкам Запада о неисчислимых богатствах града Константина, василевс прямо пишет: «Итак, спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие сокровища не достались в руки турок и печенегов»¹⁹⁰.

В конце XII в. используя внутренние проблемы в Византийской империи IV крестовый поход 1204 г. направленный на возвращение Земли обетованной был перенаправлен крестоносцами на Константинополь.

Строго говоря, это было событие не церковной, а светской истории, тем более что Римская курия не имела к нему отношения и была явно захвачена врасплох спонтанными действиями крестоносцев.

Однако последствия этого события для истории отношений латинского и византийского миров оказались огромными. Для греков – жителей Византий­ской империи падение их государства, ставшего добычей иноземных завоевате­лей, стало настоящей трагедией. И трагедия эта усугублялась тем, что завоева­тели стали навязывать покоренному населению свою веру. Эта политика после непродолжительных колебаний была решительно поддержана папой Иннокен­тием III. В Константинополе появился зависимый от папы латинский патриарх, и от греческого духовенства требовали, чтобы оно подчинилось его власти. По­всюду вместе с латинским бароном на завоеванных землях появлялся латин­ский священник, требовавший для себя первенствующего, привилегированного положения. В сознании греческого общества образ «латинянина» стал приобре­тать черты иноземного агрессора – захватчика, а принятие «латинской» веры становилось символом подчинения иноземной власти.

Хотя посылавшиеся в эти годы в Константинополь и в Грецию папские легаты имели ряд диспутов с греческими богословами по догматическим вопросам, в целом, однако, их усилия концентрировались на решении совсем другой проблемы. Латинские духовные власти не требовали никаких изменений сложившихся в Греческой церкви обычаев и обрядов (включая, например, служение на квасном хлебе), ни каких-либо перемен в традиционном символе веры, они лишь жестко настаивали на принесении присяги повиновения папе, что имело своим следствием его поминовение в молитвах и внесение его в диптихи. Уния церквей на этом этапе понималась правившими в Ватикане канонистами прежде всего как установление административно-юридического единства.

Разумеется, в Ватикане вовсе не собирались мириться с существующими различиями, но их устранение откладывалось пока на будущее.

На рубеже 20–30-х гг. XIII в. система отношений Руси с западным ми­ром стала претерпевать серьезные изменения. Изменения эти были связаны от­части с тем, что политика папства по отношению к православному миру стано­вилась все более жесткой и категоричной.

Усиление враждебности папства к православному миру нашло свое выражение и в политике, которую проводило папство в Прибалтике. С конца 20-х гг. резко усилилось внимание курии к взаимоотношениям Новгорода с его католическими соседями (не только с крестоносцами в Прибалтике, но и со Швецией, вторгнувшейся в сферу новгородского влияния в Финляндии), и стала очевидной готовность курии поддерживать этих соседей против Руси.

Предшествующие десятилетия были заполнены походами немецких и шведских рыцарей на «язычников» на территории Прибалтики и Финляндии, которые признавали политическое верховенство Новгорода и искали у него защиты. Помощь, которую Новгород оказывал «язычникам», вела к военным конфликтам и попыткам экономической блокады русских земель, но все же психологически главным врагом немецких и шведских крестоносцев для них, как и для Римской курии, были язычники, а не Новгород. К концу первой трети XIII в. объектом экспансии западных соседей Новгорода стали уже окраины самого Новгородского государства, заселенные угро-финскими племенами (водью, ижорой, карелами), к тому времени лишь частично христианизированными.

В таких условиях не может вызывать удивления, что западные соседи Новгорода и курия, выступившая в роли патрона их священной войны с языческим миром, рассматривали притязания на эти новгородские территории как продолжение своей прежней войны с язычниками. Следует также учитывать, что для объявления крестового похода против язычников не было каких-либо идейно-психологических препятствий – существовала уже давно традиция священной войны с ними, и для ведения такой войны было достаточно того, что язычники отказывались принять крещение. Иначе обстояло дело со схизматиками, практика объявления крестовых походов против которых в 30-е гг. XIII в. лишь зарождалась.

Изучение документов, появившихся в конце 20 – начале 30-х гг. XIII в. в ходе контактов между католическими государствами севера Европы и папским престолом, показывает, что в кругах, организовавших экспансию, попытки Новгорода отстаивать свои интересы воспринимались как помощь и пособничество язычникам, что, в свою очередь, служило идейным оправданием репрессивных мер, направлявшихся против этого государства. Именно в документах, обосновывавших такие меры, появились впервые враждебные характеристики русских как «неверных», «врагов Бога и католической веры». Хотя решающего сдвига в сторону глубокой и всесторонней конфронтации между приверженцами двух конфессий в рассматриваемый период еще не произошло, важнейшие предпосылки для такого сдвига были уже подготовлены ходом событий. В последующие годы развитие отношений между Русью и латинским миром, однако, заметно отклонилось от наметившейся схемы. Причиной, вызвавшей к жизни важные изменения в отношениях сторон, стало татарское нашествие и образование мощной державы – Золотой Орды в непосредственной близости от католической Европы.

Наблюдающаяся подчас в нашей литературе тенденция рассматривать все акты папской политики, обращенные против «язычников» в Прибалтике, как направленные, прежде всего против Руси¹⁹¹, по нашему представлению, лишь затемняет действительную картину и не позволяет проследить эволюцию отношений между Древней Русью и латинским миром.

Основные цели, осуществить которые во втор. пол. 40-х – нач. 50-х гг. XIII в. пыталось папство, достаточно хорошо известны. Во-первых, предпринимались различные шаги, чтобы вступить в контакт с язычниками-татарами и добиваться их обращения. В случае успеха татарская держава могла стать союзником (и орудием) папства в борьбе, как с мусульманским миром, так и со схизматической Никейской империей. Во-вторых, так как надежды на успех на этом поприще не было, а результаты первых контактов оказались явно отрицательными, следовало одновременно принимать меры к тому, чтобы поставить какой-то барьер на пути продвижения татар в Европу. С этой точки зрения, непосредственно соседствовавшие с Ордой русские княжества, представляли для курии двойной интерес: и как государства, где можно было бы получить информацию о планах и действиях татар, и как возможные члены антитатарской коалиции. Кроме того, соглашения с русскими князьями против татар создавали благоприятные условия для подчинения Русской Православной Церкви власти папского престола.

В то же самое время и у русских князей появился интерес к установлению контактов с Римом. Если они хотели освободиться от тяжелой зависимости от татар, то в сложившихся условиях это было возможно лишь при получении помощи с Запада.

Рассматривая процесс обострения межконфессиональных отношений на протяжении XIII в., следует констатировать, что его главной причиной и в Восточной, и в Юго-Восточной Европе была экспансия католического мира, которая направлялась папством и осуществлялась в виде то прямого вооруженного наступления, то миссионерской деятельности, приводившей в условиях роста конфессиональной непримиримости к новым столкновениям.