Монологи от сердца

ЛЁНЮШКА

«Почему? Почему? Почему? – твердила заведённо. – Зачем ты это сделал, Лёнюшка? Родной мой! Зачем?»

Вспомнилась прабабушка, её злоключения на пути в Китай. «Рассказывала Лёнюшке? – подумала Юля. – Навряд ли, мал был».

Прабабушка в двадцать семь лет из-под Читы с пятью детьми направилась в Харбин. Не по железной дороге. Если и не шпионскими тропами, то нелегальными путями. Граница через несколько лет после революции ещё не закрылась на крепкий замок, да не это основное препятствие. Нелегал без соответствующих документов на любой территории подозрительная личность. С поднятой головой не пройдёшь. Мужа Бог дал старше на двенадцать лет, рискового и фартового. Гражданская война застала его с магазинчиком и золотишком в загашнике. Причём богатство в песке и самородках не за прилавком, не отрывая задницу от табуретки, нажил. Летом мог оставить торговлю на жену, уйти на дальние речки за драгоценным металлом. Быть бы мужу купцом сибирским, да рухнула царская власть, покатилась от моря до океана гражданская война. И понял, а ум имел скорый: сидючи в ожидании конца советов – чего и дождёшься, только своей смертушки. Свернул торговое дело, золотишко из тайника вынул до последней крупиночки, отсыпал жене чуток драгметалла, что касается детей, – здесь делиться не стал – всех пятерых оставил на её шее и наказал: как весна сгонит снег, по теплу двигаться с детьми в Харбин, а он рванёт в Маньчжурию прямо сейчас. С оказией. Детки мал-мала от горшка два вершка: старшему десять, младшей – два.

Жена послушная – снег сошёл, детей в охапку и в Маньчжурию. Бог поможет, свинья не съест. Золотишко быстро иссякло. Съестные припасы ещё раньше. Чем сыновей-дочек кормить, каким образом к мужу по чужой территории продвигаться? Ни документов подорожных, ни денег на прокорм. Как чувствовала, прихватила швейную машинку с собой. Где шила китайцам, где, останавливая машинку, помогала опиумный мак выращивать.

«Так тяжело стало однажды, – рассказывала в глубокой старости правнучке Юле, – сил нет жить. И решилась я себя и дочерей – и твою бабушку, и Лёнюшкину бабушку, – отравить. Сколько можно над собой и детьми издеваться? Мальчишки, думаю, бойкие – авось не пропадут. Тогда как вместе сгинем с голоду. Из опиума приготовила отраву. Да удержал Ангел-хранитель. Отвёл в последний момент руку. Не знаю, за что такую милость Бог явил, не дал двойной грех на душу взять: убийство и самоубийство. Кто знает, что с сыновьями стало бы после? Ничего, поди, хорошего. Запомни, Юлечка: Бог не даст человеку страданий больше, чем тот способен вынести. Оно и позже не раз ой как тяжко было, но никогда мысль наложить на себя руки не приходила».

Мужа в конце концов разыскала в Харбине. Воссоединилась многочисленная семья на китайской территории в русском оазисе. Хозяин обнаружил нишу на рынке – мыло варить. И пустил всё золото, которое сумел через массу преград привезти в целостности из России, на каустическую соду. Для начала вознамерился запустить производство хозяйственного мыла, потом – раскрутившись – планировал до ароматного расширить ассортимент. Ударили по рукам продавец и оптовый покупатель. Да не по законам русского купечества совершалась сделка. Сода оказалась только в одном сосуде, в остальных элементарная известь. Развели мылодела проходимцы, пока его бдительность почивала.

Неудачная сделка подкосила мужа. И ничегошеньки на этот раз не оставил жене, если не считать шестого ребёнка, что родился уже в Харбине.

«Пекла, Юлечка, пирожки на продажу, – рассказывала прабабушка. – Как ни лихо было, деток до одного сберегла, выучила, никто на хлеб горбом не зарабатывает, все головой. Скоро встречу своего Андрея Матвеевича, не стыдно и доложить. А соверши тогда тяжкий грех, ни тебя бы, умницы, ни твоего любимого Лёнюшки не было. Поэтому, доченька, как ни горько – терпи, молись, Бог поможет».

Лёнюшка – двоюродный брат Юли, которого любила как сыночка. И он звал её мама-Юлечка.

Настоящая мама студенткой политехнического института родила его и не пожелала после родов учебный год на академический отпуск переводить. Так стремилась к инженерному диплому, что занималась – чертила, расчеты делала, имея оруще-сосуще-мокрую нагрузку на руках. Случалось – обстоятельства требовали освобождать руки. Консультация в институте или другие неотложные учебные дела, а не на кого оставить полугодовалого Лёнюшку. Хотя бы часика на три. Приводила Юлю в няньки. Та сама ещё малышня возраста старшей садиковской группы, в школу только осенью идти, да больше некому подменить юную маму на ответственном посту. Накажет Юле: «Спит, но, если завошкается, значит ушвакался, штанишки снимешь и сухую пелёночку под попу».

Юля мотнёт светленькой головкой, дескать, будьте спокойны, справлюсь – комар носа не подточит. Сама сядет листать журналы «Нева», что стопкой в углу лежали. Не детскими ведь книжками няньке глазами мозолить. Читать, кстати, уже умела. Стихи больше всего нравились во взрослом журнале.

Ушки у няньки на макушке, стоит подопечному завошкаться – летит к коляске. Наконец-то можно поводиться с таким хорошеньким да пригоженьким Лёнюшкой.

В коляске простора нет поиграть с братиком. Тогда как площадь разложенного дивана позволяла развернуться. Никто не разрешал Юле таскать малыша, мама-студентка и представить не могла, что нянька надумает опасно самовольничать.

Та вставала на никелированные перекрестья коляски, брала Лёнюшку под спинку и поднимала. Сама – от горшка два вершка, клоп клопом, всегда по жизни росла воробышком. И вот эта малявка, стоя, можно сказать, на жёрдочке – коляска ходуном ходит – берёт малыша. У того обнимательный рефлекс цепкий, крепко ухватится ручонками за шею, чувствовал: надо помогать – иначе разобьёшься при транспортировке. Юля приподнимает его в коляске и тянет на себя. Издержки имели место: ножками Лёнюшка до синячков бился о край коляски при переходе через него, но стойко не плакал. С живым грузом Юля спрыгнет на пол и, как муравей, у которого ноги подкашиваются, а волочит больше себя добычу, тащит Лёнюшку к дивану.

Диван, ещё одно препятствие, высокий, взобраться с ношей – надо исхитриться. Юля сначала одной ножкой залезет, подтащит Лёнюшку, вторую закинет. Наконец оба на верхотуре. Волоком подальше от края нянька братика доставит, и можно переходить к его воспитанию. Для начала штанишки мокрые сменит, а дальше самое интересное. «Ах ты, мой сынулька холёсенький-плихолёсенький, – начнёт, обцеловывая, приговаривать, – ах ты, моя кровинушка засиканная. Ах ты. моё золото с говном смолото!» Игрушек-погремушек натащит полдивана. Из резиновой куклы, что пищала при нажатии, направит звуковую струю в лицо Лёнюшке, тот хохочет, глазки закрывает. Если автоматной очередью повторять сжимание-разжимание, начинает забавно захлёбываться переизбытком воздуха.

От плача Юля знала верное средство. Видела как тётя Лида, Лёнюшкина мама, пустышку в банку с мёдом макнёт, самую малость намажет и даст ребёнку: «Кушай, рёвушка». Тот от вкусной неожиданности вмиг замолкал. Юля, в отличие от тёти Лиды, до самого ограничительного кольца погружала пустышку в мёд. Но молчала, когда тётя сокрушалась, сетовала: «Всё лицо у ребёнка обсыпало, не могу понять: от чего диатез?»

Часы Юля понимала, при нужном расположении стрелок подтаскивала Лёнюшку к краю дивана, брала его в охапку и тащила к коляске. Пыхтя и сопя, забиралась ногами на перекрестья, забрасывала малыша в ложе на колёсах. Не всегда при падении ориентация «голова – ноги» правильно соблюдалась, да в коляске плёвое дело поправить малыша.

Лёнюшка больше любил общаться на диване. В коляске начинал хныкать. «Сейчас я тебя уторкаю», – обещала нянька. И на это имелись эксклюзивные методы. Кроме мёда, подключался колыбельный репертуар. Боевой. «Там вдали, за рекой, догорали огни, в небе ясном заря занималась…» или «Шёл отряд по берегу». Проводилось массированное воздействие на желудок и слух. А также – на тело. Для чего бросала на колёсном пути тапочки и возила коляску, как по ухабам. Лёнюшка от сладкого, музыки и резкой качки быстро засыпал.

Студентка-мама прибежит с квадратными глазами: «Как тут мой рёвушка?» А дома тишь и благодать, спит дитё в лучшем виде. И нянька гордая выполненным заданием.

Лишь будучи взрослой, призналась в партизанщине, как таскала Лёнюшку на диван и обратно.

С Лёнюшкиной сестрой Леночкой не нянчилась в раннем возрасте. Но когда она подросла, водилась с обоими. В тот год, Лёнюшке было уже четыре, Леночке два. Юля приезжала к ним каждое воскресенье. У тёти Лиды и её мужа дяди Саши была семейная слабость – страшно любили ездить по гостям. А знакомых полгорода. Стоило Юле появиться на пороге, как взрослые срывались на какое-нибудь мероприятие. Выпроводив непоседливых родителей, Юля открывала для Лёнюшки и Леночки школу: читала, проводила уроки рисования, пения, физкультуры. После чего обязательная прогулка. Во дворе на детской площадке плыл корабль. На нём Леночка становилась матросом, Лёнюшка рулевым, Юля капитанила. «Лево руля! Право на борт!» – мчался корабль по пиратским волнам. «Справа по борту акула!» – сообщала Юля. «Сейчас я её!» – кричал Лёнюшка, выхватывая саблю или пистолет…

После прогулки мытьё в ванной. «С гусика вода, с Леночки, Лёнюшки худоба!» – приговаривала Юля, поливая малышей. Потом кормила, укладывала спать, сама садилась на кухне пить компот из сухофруктов с булочками. Компот у тёти Лиды был непременным блюдом по выходным дням. Юля любила эти воскресенья. Дома отец пьяный или с похмелья, издёрганная мать, а здесь прижмёшь Лёнюшку к себе, а его густые соломенные волосики так вкусно пахнут…

В последние годы Лёнюшка приходил к ней стричься. В тот роковой день кольнуло: «Не хотела ведь». На курсы парикмахеров пошла после школы из стадного чувства – заодно с подружками, но работать не стала. Знакомым делала причёски на дому и строго соблюдала неписаное правило: не стриги родных и близких – укоротишь им жизнь. Лёнюшка – вынужденное исключение. Со второй макушкой у лба был для парикмахеров трудным случаем. Редко, когда попадут в цель. Намочат волосы, подстригут – всё нормально, стоит высохнуть причёске – вихор вздыбится, образуя неровность. «Опять изуродовали, им только баранов стричь!» – ругался Лёнюшка. Юля, зная особенности головы брата, намоченный вихор делала чуть длиннее. За счёт этой уловки он, высохнув, не выделялся провалом на общем фоне.

Каждый раз на просьбу брата сделать причёску пыталась отказаться и не могла настоять. Последний раз стригла на прошлой неделе.

Он повесился в день своего тридцатилетия. Юля позвонила утром, поздравила, сказала, что не сможет приехать – дежурство, но на неделе обязательно с подарком заскочит. Он, по обыкновению, рассказал анекдот, посмеялись.

Праздновали день рождения по-семейному дома, он почти не пил, был, говорят, весёлым, не умолкал, а ночью всё случилось.

«Зачем, Лёнюшка? Зачем?» – твердила Юля, понимая, что по большому счёту ответ не имеет уже никакого значения.