Монологи от сердца

Второй раз они тонкую уловку придумали для усыпления бдительности. Похороны устроили. Покойник в материал завёрнут, его бегом несут на кладбище предать земле. Картину необычных для русского человека похорон не раз советские солдаты видели. Душманы решили на человечности поймать охрану. Дескать, пропустите через мост похоронную процессию. Но взводный что-то почувствовал. Сыграл в душе – или где ещё может возникнуть – сигнал опасности. Что-то насторожило в скорбной картинке. Почему и сам не знает. «Приготовиться к бою!» – скомандовал. Душманы подбегают, у них всё рассчитано было, дали знак «мёртвому», тот белый материал с себя срывает, который не только «почившего» прикрывал, но и гранатомёт. Однако очередь из пулемёта опередила. Душман с гранатомётом на самом деле перешёл в разряд покойников, к нему присоединился ещё один из процессии, остальные скатились под мост и ушли.
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от срящя, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…

За окном госпиталя шёл снег, мелкий, игольчатый. Он возникал из серого низкого неба и пролетал сквозь стылые ветки тополя, сквозь обвислые ветви берёзы… Казалось, конца не будет этому движению белого на фоне мрачного больничного корпуса…

Самое весёлое – вплоть до Москвы было известно о готовящейся крупной операции. Кундуз трезвонит: ребята, не волнуйтесь, держитесь, одних не оставим, если полезут, тут же прибудет подмога. Легко сказать, до дивизии в Кундузе семьдесят с гаком километров. Не семь с половиной. За полчаса не покроешь. И время в бою другого измерения, каждая минута может чашу весов перетянуть в смертельную сторону. Да и километры длиннее. Душманы тоже понимают, откуда русским придёт подмога, а мусульманам погибель. Встретят засадой на дороге…

Горные партизаны и сами опыта поднабрались, и советников против русских понаехало разномастных: итальянцы, китайцы, американцы… Сразу после смерти Валентина как-то Андрей ходил в рейд с разведчиками, и наткнулись на трёх душманов на дороге. Что уж они замышляли? Побежали при виде наших. Андрей в два прыжка достал одного… В халате, всё как полагается. Но вместо фарси другой прононс: «Мусью, мусью!» Руки вверх тянет. Не убивай, дескать, сдаюсь, я безоружный. Андрей после смерти друга злой был. Всадил во французскую грудь густую очередь… Что ты здесь потерял, мать твою парижскую… Двое дерутся, куда третьим лезешь?..

Перед штурмом Кундуз сообщил: по разведданным две тысячи семьсот моджахедов готовится к захвату.

Это на сто с небольшим наших воинов. Сравнение не в пользу Советской Армии.

Душманы пошли на рассвете, только-только развиднелось. Сначала с гор, что начинались сразу за дорогой, метрах в двухстах от «точки». Высоко на перевалах началось движение. И тут в небе появляются пять вертолётов непонятной принадлежности. Ми-8, но густо-зелёные, с тёмными пятнами. Наши светло-зелёные. Неужели, спускаясь с гор, душманы бросили десант на «точку»? Ничего не говорил факт – вертушки советского производства, мало ли кому продаём военную технику. Комбат командует БМП: «Пушки к бою!» В сторону воздушных целей БМП пушки задрали, а те на четыре тысячи метров 30-миллиметровыми снарядами бьют. Свалить вертушку ничего не стоит. Хорошо с вертолётов на связь вышли, увидев целящиеся стволы: «Свои!» Отряд пограничников в триста человек бросили из Пянджа по воздуху на подмогу. Только приземлились, из Кундуза сообщают: «К вам пограничники сейчас прилетят». Ага, мы уже их чуть не посбивали.

Андрей потом много раз думал: устояли бы или нет? Число «две тысячи семьсот», очень может статься, было занижено штабистами, дабы не пугать обороняющихся. Пускай, дескать, знают про нешуточные намерения противника, а уж насколько нешуточные – незачем раньше времени голову забивать.

Душманы начали спуск. Расстояние до перевалов километра четыре-пять. Из пушек неэффективно по воробьям. Надо подпустить поближе. И вдруг в бинокль заметили движение и на дальних от «точки» горах – за Тулуканом…

Спустись в долину вся эта масса – бой даже с учётом погранцов был бы страшным. Жуткая сила катилась по русские души. Судя по душманским планам, перед духами, что двигались с ближних гор, стояла задача ввязаться первыми. Отвлечь русских на себя. В это время вторая часть, с дальних гор, входит в Тулукан, растворяется в нём, затем моджахеды по руслам многочисленных арыков – были такой глубины, лошадь можно провести – как можно ближе подходят к «точке», по команде вырастают из земли и наваливаются… Танкам остаётся бить прямой наводкой. Но их в упор будут расстреливать из гранатомётов… Пока подойдёт подмога, мало что останется от гарнизона… Если три-четыре гранатомётчика сразу выстрелят по каждому танку…

Пушки и танки начали обстрел, как только авангард моджахедов с ближних гор стал спускаться в долину перед «точкой». Артиллерия била за спину моджахедам, отсекала отход, танки работали по наступающим. Несколько залпов батарея сделала через Тулукан, накрывая группы скатывающиеся с дальних гор…

И вдруг повалил снег, такой редкий для Афгана. Чистейший русский снег обрушился с неба. Будто Россия вспомнила о сыновьях и послала им спасение. До того мощный грянул заряд, за какую-то минуту покрыл горы толстым слоем. У душманов халаты, накидки под цвет горного серо-коричневого ландшафта. В обычной обстановке упал в горах – и не различишь, где мёртвый камень валяется, а где глазастый с автоматом. В пыльные бури они ложились на землю, закутывались в накидки и так спасались от злой стихии. Когда моджахеды пошли с гор, в бинокль было видно: началось. Но сколько их там? Где пусто, а где густо? Сливаются с горами. И вдруг вся маскировка псу под хвост. Как у бедолаги зайца, не успевшего вовремя поменять шерсть летнего колера на зимний окрас. Чёрно-белая графика в несколько секунд проявила картину штурма до последнего партизана.

Моджахеды на снежный момент как раз в предбоевой сосредоточенности заполнили склоны гор. Снег не только мишенями подставил их под прицельный огонь, ещё и по ногам ударил. Горной козочкой не побегаешь по скользкому покрову. Надеялись подойти вплотную и смять горстку русских. Снег переломал планы на сто восемьдесят градусов. Наши как начали кромсать скученные мишени. Танки, артиллерия, БМП заработали по мишеням, как на учениях.

Душманы под прицельным огнём забыли о захватнических амбициях, беспорядочно – быть бы живу – ломанулись назад к перевалам, дабы свалиться на другую сторону по принципу «ведь это наши горы, они помогут нам».

Больше моджахеды не сунулись. «Точка» в напряжении ждала штурма ночью, на следующий день, через день. Нет. Возможно, полевые командиры, узнав, что появились пограничники, поняли – малой кровью не выйдет операция. Могло случиться и такое: среди них разгорелись разногласия после неудачи, и они увели отряды по своим вотчинам. «Взяли бы простыни вместо маскхалатов, – в разговоре с Валентином рассуждал Андрей, – то, что надо, по снегу идти в наступление». «Ты чё, им западло простыни – мёртвых в них заворачивают».

Он попросил Олюшку поискать старославянский словарь, а пока упрямо запоминал. Какие-то фразы не понимал вовсе, в других лишь угадывал смысл. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… – это было ясно.

В жаркой стране вода – особый продукт. «Точка» поначалу снабжалась тулуканской водой. В посёлке скважина, насос глубинный английского производства. Цистерну набрал и пользуйся. Но среди потенциальных врагов лучше независимо жить. Поковырялись наши знатоки на территории «точки» и раскопали мощный ключ. Очистили его, обложили камнями. Отличная вода. Пограничники, прилетев на подмогу в критическую минуту, остались в Тулукане. Командование решило усилить «точку»: слишком моджахеды обнаглели. Погранцы на другой стороне реки обосновались. В большом байском саду землянок нарыли. «Точка» получила прикрытие с заречной части. На сопровождение колонн пограничники не ходили, но в некоторых операциях помогали танковому батальону.

Погранцы задачу водоснабжения решали своим способом – поставили машину для очистки воды. Из арыка берут, пропускают через фильтры, и готово. Машина – не из ключа набирать. Русский человек технике больше доверяет. Мало ли что в том же ключе, вдруг зараза какая-нибудь, а там машина очищает, значит, надёжность стопроцентная. Никаких тебе желтушных и других вредоносных бацилл. Стала рота пользоваться водой от погранцов. Хотя солдаты предпочитали из ключа пить. В тот вечер Андрей на водовозке привёз от погранцов воды, слил в баки.

В пять утра солдат-повар докладывает: «Товарищ прапорщик, молоко свернулось». Что за фокус кулинарный? Не из-под коровки молоко, сгущённое. «Закипятил воду, – докладывает на недоумение командира солдат последовательность поварских действий, – сгущенку вылил в котёл кофе делать, она свернулась, привкус горьковатый». Андрей посмотрел на варево – лохмотья белые плавают в котле. Попробовал на язык, выплюнул – горечь. Впервые с таким поведением сгущёнки столкнулся. «Выливай к едрёной бабушке, чай заваривай!»

Не успел повар котёл вымыть, летит БТР от погранцов: «Все живы? Никто воду не пил? Отравлена!»

У погранцов научная основа, с периодичностью двух раз в неделю брали воду на анализ. Накануне вертолёт прилетал, взял в лабораторию три бутылки. Из тулуканской скважины, из ключа, и после очистки из арыка. Какая предпочтительнее для русского желудка. Он может долото переварить, да на кой лишний раз напрягать. Пяндж после химанализа, захлёбываясь, передаёт: вода в бутылке № 3 отравлена сильнейшим ядом, срочно ликвидировать запасы! Качественней всего оказалась вода из бутылки № 2 – ключевая. Из скважины тулуканской тоже пойдёт на суп с чаем. Но откуда в арыке отрава? Это не вредоносная палочка холеры, которая может в водной среде жить поживать бактериологической миной до встречи с благотворной средой человеческого организма.

Призвали афганца Хакима. Наш представитель в Тулукане. Имел свой отряд приверженцев афганской революции. Позже его убили. Личный охранник застрелил в бою. Андрей сколько раз удивлялся в Афганистане: какой продажный народ! Сегодня он за одних воюет, завтра заплатили больше вчерашние враги, стреляет с удовольствием в недавних однополчан. Бизнес есть бизнес. Но в последнее время Андрей стал приходить к мысли: продажность, подлость вовсю проникают в русский народ. Условия, когда ты на грани выживания, когда озабочен куском хлеба, оскотинивают… Но и когда этот кусок с икрой, а деньги застят глаза – тоже…

Хаким предложил сделать вид, будто ничего не случилась, машина для очистки работает, народ вокруг не паникует. Сам с помощниками стал следить за берегом вверх по течению от места забора воды. Оп-па! Появился земледелец с мешочком. Рисовое поле к арыку подходит. Декханин сел у поля и вроде чем-то сугубо мирным занялся, положив рядом с собой сумчушку. Время от времени руку как бы невзначай в торбу запустит, сыпанет в арык, дальше прикидывается рисоводом. Ясно-понятно. Бойцы Хакима – они ничем не приметные, в халатах, как тот крестьянин-отравитель, – обошли диверсанта, он и не понял, что по его душу земляки, схватили за жабры с поличным. И не стали в Пяндж в лабораторию отправлять содержимое сумки для определения химического состава реактива. Экспресс-анализ на месте произвели с привлечением подозреваемого. Тут же на бережке повалили «химика» на спину, засыпали в рот добрую порцию порошка. Водичкой напоили, у того глаза повылезали от дозы, что на табун лошадей.

Хорошо, погранцы воду на анализ сдали. Всех мог бы травануть «мирный крестьянин»…

И Андрей на его счастье кофе с молоком любил с утра, а если бы чай заказал?..

У каждого вернувшегося с войны есть личные примеры везения. Пуля прошила одежду в миллиметре от тела, или осколок чикнул по щеке. Стой чуть левее или правее – и как минимум рана. Два раза Андрей сталкивался с невероятными случаями...

– Товарищ прапорщик! Товарищ прапорщик! Голый идёт!

Как голый? Откуда?

Пришелец оказался разведчиком из уничтоженного разведбата.

Бандой, положившей более семидесяти человек разведчиков, командовал Рахим, выпускник академии имени Фрунзе. Наши получили информацию: со стороны Пакистана идёт караван с оружием. Приготовились к операции. Рахим не зря выкормыш СССР, мыслил в соответствии с советскими учебниками по тактике и стратегии. Применил отвлекающий маневр – его бандиты завязали бой в стороне от основных событий. А разветбат на исходе дня заманили в ловушку. Разведбат должен был караван взять в тиски. Ему самому устроил котёл в ущелье. Зажали душманы разведчиков перед самым закатом, дабы помощь по свету не успела подойти. Рахим прекрасно знал: ночью в горах воевать бесполезно.

И уничтожил разведбат. На каждом разведчике бронежилет, но и это не помогло. Когда утром прилетели вертолёты, на месте боя были только полностью обнажённые обглоданные шакалами трупы.

Но один разведчик остался в живых. Две пули прошли впритирку с черепом. Распороли по виску кожу головы. Кровь хлещет, лицо залило, грудь, но это совсем другое, чем мозги наружу. Бой затих, афганцы двинулись трофеи собирать, раненых добивать. Услышав бородачей, разведчик дышать перестал. Добивали выстрелом в голову. Это обязательно. Живот разворочен, ног ли до основания нет – всё одно контрольный в голову непременно. Добивали и раздевали вплоть до трусов. Пулей скальпированного разведчика тем более освободили от обмундирования – всё целёхонькое, без дырок. И, посмотрев на голову – вся в крови, кожа висит – посчитали: череп вскрыт. Зачем пулю тратить, когда сразу получил контрольную.

Лежит разведчик на камнях, не шелохнётся. Там выстрел, там… Наконец стихло, закончили душманы мародёрство, ушли. Шакалы завыли им на смену, чувствуя кровь… Поднялся разведчик и пошёл в направлении Тулукана. Это километров 12–14. Вышел с гор на дорогу, побежал. Два раза слышал звук мотора, падал на обочину. А потом увидел в ночи лампочку. Она была только на «точке». Дизель станции работал. Побежал на огонёк.

Ему с танка, что в оцеплении:

– Стой!

А у самого от радости горло перехватило, не в состоянии членораздельно слова вымолвить, мычит, рот раскрывши…

Ротный командует танкистам: «Не стрелять. Пусть подойдёт на несколько шагов, и смотрите вокруг!»

Подумалось, может, моджахеды затеяли какую-нибудь хитрость с голым живцом, как с похоронной процессией на мосту… Усыпить бдительность и ударить...

Разведчик приблизился. Ему опять с танка: «Стой!»

Танкисты смотрят в прибор ночного видения: чисто вокруг незваного гостя. На дороге стояли треноги с колючей проволокой, что на ночь устанавливались, и гранаты на растяжках. Визитёр мог элементарно подорваться. Выслали сапёра провести голого.

На «точке» разведчик рассказал историю спасения. Голову ему обработали, забинтовали. Одели, сообщили в дивизию. Утром командир полка на вертолёте за ним прилетел. Дальше началась комедия. Служба «молчи-молчи» прицепилась к выжившему с дознанием. Капитан с костистым лицом пристал: «Где ваш автомат? Какое вы имели право бросать оружие?»

От всего разведбата осталось восемнадцать человек, кто был в наряде на базе... Остальные полегли в горах. Понятно, какое настроение у разведчиков, и вдруг узнают об оружейных претензиях «молчи-молчи» к своему товарищу, кинулись к капитану с самыми серьёзными намерениями. Тот едва ноги унёс в штаб дивизии. Начальник политотдела предложил особисту срочно делать ноги от греха подальше в Кабул. «Ты думаешь, что несёшь? Они каждый день смерть видят! Убьют! Не улетишь, пеняй на себя!» Уразумел, что разведчики разорвут капитана за неусыпную бдительность.

«Всё равно кончим суку!» – пообещали разведчики, узнав, что тот слинял.

История, конечно, уникальная. Во-первых, пули только чиркнули по голове разведчика. Во-вторых, афганцы, стягивая с него штаны, трусы и другую амуницию, не разобрали, что перед ними не труп, а раненый враг. В-третьих, совершенно голый сумел выйти к своим. На счёт везения со службой «молчи-молчи» говорить не будем – не бериевские времена.

Второй случай ещё удивительнее. После Афгана Андрея отправили служить в Европу, в Чехословакию, которой в 1968 году помогал отстаивать идеи социализма. Своего рода награду получил за Афганистан. В Европах и встретил в 1985 году Эдика Мамедова.

Эдик служил в роте, что стояла в Кишиме. Танкист, капитан. Попал в ситуацию, нередкую на той войне. Из гранатомёта подбили танк, Эдика отбросило метров на десять от развороченной машины… Три трупа, среди них Мамедов, отправили в Кундуз. Там тоже определили к «двухсотым», и в морге ничего не поняли, обработали, помыли, одели, положили в деревянный гроб, тот в цинковый запаяли. Гробовой Ан-12 шёл из Кабула, приземлился в Кундузе, догрузился, поднялся. Гробы друг на дружке стоят в грузовом отсеке. Тут же сопровождающие летят. И вдруг стук. Сопровождающие заволновались: «Что такое? Откуда? Может, в самолёте неисправность?» Один пошёл к лётчикам, проинформировал экипаж о нештатном звуке. Бортинженер вышел, послушал:

– Ребята, это ваш стучит.

– Как наш? Быть не может!

– Ваш, ребята, ваш!

А стук продолжается.

Определили, из какого гроба сигнал, крикнули:

– Если нас слышишь – отзовись, стукни два раза!

Отозвался.

Во время полёта гроб не начнёшь доставать, груз закреплен.

– Браток, скоро приземляемся, если можешь потерпеть, дай знак!

Эдик постучал.

У него был повреждён позвоночник. Всю дорогу, как его записали в разряд «двухсотых» – и в морге, и в гробу лежал без признаков жизни. Сдвиг в чувствительности организма, скорее всего, произошёл при перепаде давления во время взлёта, сознание вернулось. Эдик очнулся – темнота кромешная... Где он? Что? И вдруг понял – в гробу. Но не в могиле. Шум за «бортом» гроба, гул самолёта. И какие-то голоса… Принялся стучать…

В Ташкенте его в госпиталь поместили, потом в Ленинград отправили, затем в Минск. Тогда как домой пришло сообщение: погиб. Отцу орден Красного Знамени вручили. Эдик воевал геройски. Уже имел две Красные Звезды, посмертно наградили Красным Знаменем, которое редко кому на той войне давали.

Получилось так, что сопровождающий был не из кишимской роты, Эдика не знал, это раз, второе – относился к счастливчикам, кому пришла замена, войну покидал навсегда. Радуясь за ожившего «двухсотого», за себя – не надо выполнять скорбную миссию – и, считая, что о «воскресшем» будет доложено по всем инстанциям, со спокойной душой и совестью отправился домой. Писем в Афган писать не стал.

Но ничего подобного. Бюрократическая машина запнулась на уникальном случае. Родителей никто не оповестил. Они ждут тело сына хоронить, а оно живучим оказалось. Эдик проходит интенсивное лечение. В Минске над беспомощными героями пионеры шефствовали. У Эдика руки не слушались. Попросил пионера написать под диктовку письмо домой. Пионер и накатал, где по-русски, где по-белорусски. Не очень прилежный попался. Родители в Махачкале получают странное письмо. Якобы от сына. Но почему из Минска? Почерк абсолютно не его. Может, до гибели писалось? Нет, штамп свежий. К тому же пишущий спрашивает о деталях, которые только ему известны. О сестре, друзей по именам называет. Как тут реагировать? Родители, продолжая сомневаться, делают запрос в госпиталь. Приходит официальный машинописный ответ от главврача, подтверждающий факт, что Эдуард Мамедович Мамедов находится в госпитале после ранения. Эдик едва снова контузию не получил, когда мать с отцом приехали и мать упала в обморок при виде живого сына. До последнего сомневалась, а не чудовищная ли ошибка. Боялась, зайдёт в палату, а там чужой человек. Сколько жила с мыслью – погиб сын…

На ту пору в Минске проходил симпозиум с участием кудесника-хирурга Илизарова, он забрал воина с тяжелейшей травмой позвоночника в Курган, в свою клинику. «Я его поставлю на ноги! Плясать будет!» И поставил. А всё равно Эдика подчистую комиссовали: отдыхай, инвалид-ветеран-орденоносец, на заслуженной пенсии. Он не согласился на завалинке штаны просиживать в тридцать лет. Поехал в Москву, прорвался на прием к министру обороны, добился восстановления в армии.

Андрей вскоре, как Эдика отправили грузом «двести», закончил афганскую эпопею, вернулся в Союз, а в 1985 году, как говорилось выше, в Чехословакию направили. И вот как-то сидит на балконе, дышит свежим воздухом, наслаждается мирной вечерней тишиной, а из квартиры, с которой соседствуют балконами, голос раздаётся. Мужчина разговаривает с собакой. И страшно знакомый голос. Обязательно его слышал. Но кто? Балконы впритык, тогда как подъезды у квартир разные. На лестничной площадке не столкнёшься. Да и дома почти не бывал Андрей, то на полигоне, то в наряде. С утра до позднего вечера на службе. Говорит своей Олюшке: «Слышал я этот голос раньше. Где и когда, не помню, хоть убей. Но слышал, до боли знакомый». Прошло какое-то время. Сидит Андрей в комнате, время летнее, дверь балкона нараспашку, снова знакомый голос раздаётся. Да кто же это? Вышел на балкон, снедаемый любопытством, и нехорошо стало, чёрным ломануло сердце. Человек один к одному похожий на Эдика стоит, рядом немецкая овчарка.

– У вас брат Эдик был? – заикаясь, спросил.

– Да это я сам, Андрей! Это я – Эдик!

Перескочил Мамедов через перила балкона, сгрёб Андрея в охапку:

– Я, мой родной! Я!

И два взрослых мужика заплакали от радости чудесной встречи, от боли за тех друзей, кто не воскрес.
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою…

Псалом звучал в Андрее. Просыпаясь среди ночи, принимался повторять по памяти. Молитва успокаивала, отвлекала от тягостных воспоминаний. Повторял раз, другой… Иногда забывался сном, не дойдя до последних строк.

Жена принесла письмо от однополчанина по Афганистану – Миши Ложкина. Миша писал, что бросил медицину, работает менеджером в фирме, торгующей запчастями для автомобилей. Звал к себе в гости. Жил Миша в Нижнем Новгороде. Они два раза встречались после Афгана. В 1986 году Андрей был в Москве в командировке, Миша специально приехал на пару дней повидаться. В 1990 году Андрей выкроил неделю отпуска и съездил к боевому другу. Созванивались по праздникам. Не по праздникам Миша обязательно звонил, будучи в подпитии. «Андрей, держи член бодрей! – кричал в трубку. – Это я! Докладываю: ещё жив!» В последний год такие звонки участились.

Ложкин был фельдшером от Бога.

Где трал не захватывал, сапёры проверяли. В тот раз Иван Ермаков, дальневосточник из Белогорска, и Борис Семёнов из Тюмени, шли по разные стороны от танковой колеи. Сапёрное вооружение – миноискатель да щуп, который методично в почву впереди себя воин втыкает. Если стальная заострённая 5-миллиметровая проволока подозрительно легко входит в грунт, значит, стоп. Миноискатель не среагирует на «итальянку»: в ней металла грамм какой-то, эту адскую машинку собаки хорошо вынюхивают, но их на «точке» не было. Фугасы моджахеды любили делать из гильз от танковых снарядов. Как ими разживались? Подбитый танк улетит в пропасть, доставать бесполезно. Душманы размундирят боекомплект… На много фугасов добычи хватит. Дальше берётся пустая гильза, начиняется взрывчаткой и закапывается на метр-полтора в вертикальном положении. А контактные пластины выведут наверх и так, чтобы взрыв на середину машины пришёлся. Получался он мощнейшей, направленной вверх силы. Башня БМП подлетала на десять и более метров. Контактные пластинки делали из консервной банки. Для конспирации пылью присыплют – валяется, дескать, неприглядный сам по себе кусочек металла. Столкнувшись с такой технологией, сапёры реагировали на любую железку на дороге. Собаки неплохо чуяли фугасы, но, опять же, увы – не было их…

Иван и Борис идут за тралом, следом, прикрывая сапёров, танк движется, естественно, с пешеходной скоростью. А позади бой идёт. Подбили КамАЗ-цистерну, ударили из пулемётов. На заминированных участках моджахеды специально создавали огнём сумятицу, дабы сломать чёткость движения. У водителя при движении в колонне одна задача – следовать строго за впередиидущей машиной. Моджахеды огнём давили на психику водителям, заставляли дёргаться – выскакивать из проверенной колеи. В суматохе боя попробуй удержись. Один затормозил, другой от столкновения крутит руль под свист пуль. А чуть в сторону вильнул – можешь нарваться на взрывоопасную неожиданность…

Сапёры – мишени для моджахедов, но делают свою работу. Километров пять дороги впереди без асфальтового покрытия, самое место для закладки мин. И как нередко бывает, где не чаешь – оттуда получаешь. Из гранатомёта подбили танк, что следом за инженерным шёл. Механика-водителя кумулятивная струя режет наповал, танк продолжает самопроизвольный ход. Иван откуда знал, что за спиной уже не грозная бронированная машина со скорострельной пушкой, а неуправляемая громадина. Всё внимание сапёра на мины: быстрее проскочить опасный участок. А на него многотонная махина прёт... Борис закричал: «Берегись!» Иван услышал предупреждение с запозданием, прыгнул, но подбитый танк врезается в инженерный, правая нога Ивана оказывается в точке столкновения.

Много ли надо человеческой плоти… Танк смял, раздробил, искалечил…

Иван в первый момент смалодушничал, как увидел раздавленную ногу – это кровавое месиво... Парень плечистый, рослый. Дружок его Борис нередко подшучивал: «Иван, ты прямо орёл! Ух, девки до армии сохли! Многих, поди, перепортил?!» Иван упал с размозженной ногой, схватил автомат и начал поворачивать дулом на себя… Потом признался Андрею, что носил мысль: «Если что – калекой жить не буду!» Борис молнией среагировал, подскочил, пинком саданул по автомату: «Ты что, братан! Дурак!» Обнял друга: «Мы ещё будем жить, Ваня!»

Андрей с Мишей Ложкиным подхватили Ивана.

Кундуз – там госпиталь, там врачи – всего-то в тридцати километрах. Но бой идёт, день на исходе.

– Миша, как он? – Андрей спрашивает с надеждой.

– Ничего хорошего. В госпиталь бы его быстрее…

На искорёженную ногу страшно смотреть. Кости торчат, лохмотья кожи висят, куски раздавленных мышц, пыль смешалась с кровью, грязь…

– Миша, надо спасать ногу! – Андрей просит.

С Мишей в каких только переделках не побывали. Миша и с автоматом умело обращался, и в своём деле ас. Всегда до последнего боролся за жизнь воина. Жаль, не всё от него зависело… Как-то с колонной вот также попали в засаду. Механику-водителю разрывная пуля попала в шею, кровь хлещет. Замечательный парень – Славик Заикин из Горького. До дембеля оставался месяц с небольшим. Молодого на смену подготовил, но сам ходил на операции, боялся: вдруг убьют сменщика, и опять жди другого. «Миша, сделай что-нибудь! – Славик рукой зажимает фонтан крови. – Не хочу умирать! Не хочу!»

«Всё хорошо будет», – Миша успокаивает, обезболивающий укол поставил.

Сам отвернулся, сжал в бессилье кулаки, а по лицу слёзы. Они со Славиком земляки, корешили. В первый и последний раз видел Андрей плачущего Ложкина…

– Надо спасать ногу! – повторяет Андрей.

Вертолёт, что шёл за ранеными, моджахеды сбили на подлёте. Ночь упала. Колонна встала. По темноте двигаться нельзя. Охранение выставили, любой шорох подавляется огнём. А как быть с ранеными? Рядом с дорогой заброшенный кишлак. Занесли туда Ивана и ещё шестерых бойцов. Те-то ничего, в сознании, Иван самый тяжёлый. При свете фонариков принялись очищать ему рану. Андрей сельского воспитания, с четырнадцати лет рос без отца. Кур рубил, свиней разделывал, овец. Крови с первых дней войны не боялся. Новичков, да и не только, выворачивало при виде картин фрагментов человеческих тел, с кровью выворачивало, случалось, что тут скрывать, обделывались новобранцы. Сколько раз Андрей части воинов собирал. Но скальпелем орудовать не доводилось. Миша вручил: «Помогай!» Держит ногу и командует, где резать. В четыре руки очищают рану. Главное – заражения избежать. При свете фонариков орудуют. Обычных карманных фонариков. Батарейки сели – Андрей сбегал к колонне, попросил ещё...

В полевых условиях случалось, сапёру, попавшему на мину и лишившемуся ноги, прижигали рану специальной лопаткой. В огонь её, затем к ноге. Варварский способ, но надёжный во избежание заражения. В жару гангрена протекает скоротечно… Перед операциями старались не есть, чаем ограничиться уже с вечера, и на завтрак чайку попил – и хватит… Если ранят в полный живот, при такой жаре перитонит обеспечен, до госпиталя не довезут…

Капельницы с физраствором Ивану Ложкин ставит. Нога раздроблена, раздавлена... Но повезло – главные кровеносные артерии целы. Задача – сделать, что в силах, а потом пусть в госпитале решают, как быть с конечностью. Поначалу Иван, находясь в шоке, не чувствовал боли. Работали по-живому. Жгутом пережали ногу. Но долго держать нельзя, а стоит отпустить, кровь опять пошла. Так раз за разом. Боец пришёл в себя, кричит. Боль – сил нет. Обезболивающий укол Миша вколол. Но всё медленно получается, что там при свете фонариков сделаешь толком. Второй укол для наркоза можно делать в экстренных случаях. Иван опять кричит: «Лучше умру, не могу терпеть!» «Работаем!» – Миша жёстко командует. «Терпи, мужик! – Андрей просит. – Терпи, родной!» А времени всего три часа. Боль адская. «Всё, не могу!» – кричит боец. Второй раз Миша набрал шприц, обколол ногу. Под утро опять очнулся Иван. Опять стонет, кричит. Рану ему обработали, забинтовали, шину сделали из четырёх досок снарядного ящика…

Лишь рассвело, на двух БМП, командир дивизии дал лучших водителей, отправили раненых в Кундуз. Первая БМП шла порожняком, на случай мин, вторая след в след за ним. Долетели без потерь. Душманы предусмотрительно ушли ночью. Побоялись, что днём придут вертушки и будут с воздуха утюжить их позиции.

Не зря боролись за ногу Ивана – кость аппаратом Илизарова в госпитале в Кундузе нарастили. Мог Иван в Союз после тяжёлого ранения улететь от войны. Отказался. Вернулся в Тулукан. Сначала хромал. «Ничего, – твердил, – разойдусь к дембелю!» Разрабатывая ногу, старался больше ходить. «Дурилка ты, – подначивал друг Боря, – сейчас бы летёх и капитанов строил в Союзе, они пороха не нюхали, а ты с Красной Звездой на груди! Боевое ранение. Всех бы посылал! Как сыр в масле катался напоследок службы! В самоходы бегал девок портить! Они, дурочки, с орденами любят!» – «Вот и не хочу калекой к ним вернуться! Мужиком должен прийти домой!» – «Чё калекой-то? Основную для девок конечность успел от танка спасти! А нога не играет роли!»

Демобилизовался Иван «к девкам» без хромоты.

Его действительно будто на руки взяли…

Спасло, что попал в эпицентр. Осколки разошлись веером по сторонам. Не все. Панаму, как шашкой казацкой, полосануло. Сразу не понял, видит: что-то перед глазами телепается. Но что? Рукой потрогал. Поясок от панамы. Осколок бритвой просвистел впритирку с левым виском, разрезал ремешок панамы. Самой малости не хватило до плоти.

Андрей прислушался к себе. Болью нигде не отозвалось. «Живой!» Ринулся продолжать атаку, давить душманов. А не совпадают боевые намерения с возможностями ног: правая готова вести погоню, пружинисто упёрлась в землю для рывка, левая как не родная. Будто нет её вовсе. Что за напасть? Ещё раз дёрнулся в сторону моджахедов. Потом глянул вниз – левая ступня неестественно вывернута, из ботинка кровища... Голову крупный осколок пощадил, зато мимо ноги аналогичный не прошёл бесцельно. Вонзился на полную. Кость ступни, как топором, развалило. Нога занемела, будто от анестезии. Потому и не почувствовал.

Сергеев потом говорил: «Прыгнул на другую сторону дувала и думаю: всё – погиб старшина, такой взрыв». Сразу после взрыва он перескочил к Андрею.

– Старшина ранен! – закричал.

Бойцы подбежали.

– Что, – спрашивают, – в грудь?

– Нога, – показывает Андрей.

– Какая нога, вся грудь в крови?!

Посмотрел Андрей и решил: вот она, смерть его. Размечтался – прыгнуть на гранату и живым остаться. Показалось: грудь и живот разворотило до внутренностей. Кровавое месиво.

Да велики глаза у страха – ни один осколок внутрь не вошёл. Только и всего – мелочью кожу посекло.

В Кундузе в госпитале ногу восстановили за четыре недели. Рана заживала как на собаке, а душа ныла. И что-то непонятное случилось с организмом – пищу не принимал. Вылетало всё обратно уже на подступах к желудку. Ну, день можно поголодать, другой. На четвёртый сознание начал терять. Только на капельницах держался. Да и то, как сказать, в туалет пойдёт – туда дошкандыбает, обратно – брык и упал по дороге. Несут воина на кровать, капельницу поставят… Анализы раз сделали – никаких инфекций, здоров по этим параметрам. Откуда неприятие первых-вторых блюд? И даже чай не хочет задерживаться в желудке. Медицина ничего понять не может. Стресс ли, ещё что… Повторно анализы взяли. Никаких отклонений. Десять дней усыхал Андрей, на одиннадцатый стало восстанавливаться пищеварение.

На медицинских простынях старался о доме, отпуске не думать. Гнал травящие душу мысли. Нельзя подсаживаться на опасные мечтания, когда ещё десять месяцев воевать. Больничное безделье давило тоской. Кто-то снотворные таблетки глушил, чтобы забыться. Андрей попробовал и отказался: сон тяжёлый, голова после него чумная. Тошнота хотя и прошла, ел через силу.

Привезли Лёшку-связиста из Кундуза, с третьей роты. Контузия. Рассказывали, Лёшка любил ходить в рейды в кишлаки, стрелял во всё, что движется, особо не разбирая статуса – мирный житель или бандит. «Мирные они для меня, когда мёртвые», – говорил. Контузия не прошла даром. Вроде нормальный, но вдруг пожаловался Андрею: «Лидка, жена брата, заглядывала вчера в палату, посмотрела в мою сторону и, сука такая, не поздоровалась. Сделала морду, что не узнала. Я им перед армией всё лето дом помогал строить, специально уволился из сельхозтехники. А теперь она нос воротит, чё с калекой разговаривать?»

Никакой жены брата, конечно, в Кундузе быть не могло.

По выписке Андрея из госпиталя его едва ветром не унесло. Вышел из палатки на волю, вдохнул полной грудью, а ноги побежали-побежали. Ветер не ураганный, а тащит, что клочок газеты. Ему-то казалось: каким был, прыгая на гранату, таким и остался после. А он усох до дистрофического состояния. Брат родной не узнал. Андрей, будучи в отпуске, у подъезда лавочку ремонтирует, брат, как мимо чужого, прошёл…

«Ты на себя посмотри в зеркало! – сжал Андрея в объятиях. – Живое кино про Бухенвальд!»

На двенадцать килограммов похудел Андрей в госпитале.

Олюшка через десять минут, как он приехал, после радостных восклицаний сказала: «А ну, раздевайся, показывай, где ранен?» Пытался отшутиться. «Я же знаю!» – настойчиво требовала.

Ей приснился сон. Едут на «ГАЗ-51», так в её детстве возили школьников на прополку. В кузове устанавливаются сиденья – доски с крючьями в торце за борт цепляются. И будто едут в кузове втроём. С краю Андрей, потом сын Сашок и Олюшка. Вдруг машина переворачивается на бок, левая нога Андрея попадает между бортом и землёй. У остальных ни царапины, а его левая нога раздавлена. Олюшка сразу написала письмо. Старалась как можно чаще посылать письма Андрею, и он, несмотря на всю занятость, обязательно отвечал. Нередко получал одновременно пачку весточек из дома, военная почта не отличалась бесперебойной доставкой корреспонденции. Увидев сон с перевёрнутой машиной, Олюшка написала: «Андрюша, умоляю, будь осторожен! Я видела тревожный сон». Получил предупреждение уже в госпитале.

Можно сказать, с первого афганского месяца Андрея Олюшка начала просыпаться в четыре утра. Не понимая – в чём дело? С завидной постоянностью в четыре зачем-то срабатывал внутренний будильник. Спать бы ещё… Выяснила происхождение «будильника» при встрече с мужем: Андрей поднимался в Тулукане около пяти утра, а временная разница между ними по часовым поясам была один час…

Но не почувствовала приезд мужа. Зато сын… Когда после ранения отпуск дали, Андрей телеграммой предупреждать домашних не стал. Мало ли что. Отменят в последний момент, или до границы не доберёшься. Прибыл сюрпризом. К дому подходит, в этот самый момент четырёхлетний Сашок сел на кровать, с матерью спал, тормошит: «Мама, мама! Мне приснился сон!» Раза два снилось ему, собаки за ним гоняются, бодливые коровы. «Хорошо, спи!» – Олюшка успокаивает. «Не хочу спать, мне приснилось, тётя говорит: твой папа на корабле приехал с парусами! Он приехал!» Утром в садик не добудишься, каждый день с боем поднимался... Сроду не вставал в такую рань. И вдруг вскинулся среди ночи – «папа на корабле приехал». «Хорошо, хорошо, – мать гладит по спинке, – ложись, рано ещё!»

В это время звонок – открывайте папе-воину.
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби…

Повторяя псалом, вспомнил Валентина. Они были в дивизии в Кундузе, и о диво: посмотрели кино. В дивизии бойцы сетовали: привозят в основном про войну и басмачей. Андрей с Валентином с киноголодухи были согласны на всё. Тогда показывали «Они сражались за Родину». Андрей как-то не заострил внимания, Валентин заметил после сеанса: «Помнишь, как креститься начал боец во время бомбёжки. Ничего уже не зависело от него, земля вставала на дыбы вокруг окопчика…»

Пока Андрей неделю проходил адаптацию в Ташкенте, пока ставили прививки, Юра погиб. Андрей, уезжая в отпуск, просил: «Ну, хоть этого парня сохраните, у него одна мать».

Юра мог не служить. Настоял: что я, не мужик. И в Афганистан была возможность не ехать. Парень толковый, разбирался в электронике, в телевизорах, часто выполнял поручения начальника штаба. Тот однажды вызвал и сказал: «Вас отправляют в Афганистан, если хочешь – оставлю в Союзе». «Я всегда мечтал защищать негров!» – с бравадой отказался Юра. Он был отличным пулемётчиком. В школе занимался стрельбой из малокалиберной винтовки, в армии освоил пулемёт.

Перед отъездом Андрея в Союз Юра попросил передать матери платок и брошку. Пожимая на прощание руку, наказал, подмигивая:

– В Кундузе перед отлётом не ешьте фарш сосисочный!

С Юрой Андрей познакомился едва не в первый день в Афгане. Прилетел в Кундуз, командир полка приказал «сгонять» в Термез с колонной битой техники. «В Тулукан успеешь, – сказал. – Бери БТР и вперёд. Дам тебе лучшего пулемётчика. Кстати, земляк твой».

Колонна небольшая, три трала с БИМэшками, пару автомашин, один БТР раненый – днище покорёжено, в пропасть роняли, а так на ходу. В сумме семь единиц, считая БТР сопровождения. Дорога в сторону Союза не горная, пустыня вокруг, асфальт ровненький. Асфальт вообще в Афганистане, как говорилось выше, замечательный.

Юра понравился не по земляческому признаку. Основательный боец. Как только получил приказание готовиться к операции, требование выписал и побежал на склад за боеприпасами. У нас ведь как: на охоту ехать – собак кормить. Ленты пулемётные готовить, а лентонабивочная машинка сломалась, запасной на складе нет. Юра бойцов поднял, давай ленты вручную набивать. Расстелили их в палатке, патроны высыпали – и вперёд до мозолей на пальцах. Полночи потратил, но с полным боекомплектом отправился. Подошёл к начальнику штаба полка. Был такой Мазурин. Большой мастер по «купи-продай» операциям. Часы электронные японские закупал коробками, технику японскую. Юра ему: «Гранаты нужны?» – «Зачем?» – «Восемь штук положено на броневике». – «Нет, не проси – ещё взорвётесь». И хоть кол ему на голове теши – не даёт. Наплевать, что на операцию едут, главное – ЧП бы не было. Юра походил по знакомым, набрал десятка полтора. «Не на себе, товарищ прапорщик, тащить. Вдруг, тьфу-тьфу-тьфу, пригодятся».

Выдали сухпай. В нём сосисочный фарш консервированный. Он-то и подкузьмил воинов. В броневике сопровождения трое было: водитель, Юра-пулемётчик и Андрей. Водила и Юра навернули по банке фарша. По второй открыли. Андрей, глядя на молодёжь, тоже воспылал аппетитом. Фарш, на самом деле, вкусный – деликатес для солдатского рациона. Наелись от пуза. Реакция не заставила долго ждать. Как по команде, началась революция в желудках. БТР замыкающим колонны шёл, функцию прикрытия осуществлял. А кто прикрытие будет прикрывать, если ему по надобности приспичило? Некому. Но и сил пересилить вулкан в животе ни у кого из троицы не оказалось. «Стой!» – Андрей водиле командует. Колонна идёт вперед, они выскакивают, спина к спине втроём садятся, автоматы на взвод, гранаты под руку, готовы к круговой обороне даже без штанов. Только суньтесь. Моджахеды не решились. Облегчились бойцы, штаны натянули и ну догонять колонну. БТР – скоростная машина, километров девяносто по асфальту даёт, а колонна шла не больше пятидесяти. Только нагнали, Юра кричит: «Не могу больше!» И так километров сто пятьдесят свистопляска.

Юра погиб за три недели до дембеля. Подбили из гранатомёта БМП, Юра выскочил, его из пулемёта в голову. Последних десять месяцев служил в Тулукане. Сам попросился на «точку», командир полка с неохотой отпустил лучшего пулемётчика.

Надо было видеть Юрину мать, когда Андрей вручал платок и брошку от сына. Обрадовалась, зарылась в платок лицом: «Юрочка, сыночек! Скорей бы уж сам приехал!» «Всё будет хорошо, – обнял за плечи Андрей. – Вернусь из отпуска, ему как раз на дембель. Отправлю Юру, как положено. Парень у вас настоящий! Спасибо!»

Как было тяжело от этой смерти… Будто сам виноват. Он и никто другой… Отговори Юру от службы на «точке», может, остался бы жив… И в том бою окажись с ним рядом… Знал, что все эти «бы» – ерунда на войне, но ничего с собой поделать не мог.

Спроси его в Афганистане честно: верит ли в защитную силу молитвы на листке, запаянном в полиэтилен? Он, повидавший столько смертей, затруднился бы ответить. Но держал псалом при себе постоянно. Это был закон, сделать иначе – как предать Олюшку, которая заклинала, провожая: «Не выбрасывай! Ради меня и Саши не выбрасывай! Держи при себе постоянно!»

– Наташа, – сказал свежим напористым голосом, – сегодня мне не повредит фронтовых пятьдесят граммов и водички запить, а Валерке моему шоколадку.

Проворно открыл своими культями кошелёк-«аппендицит», закрепленный на теле, какими-то невероятными движениями, даже показалось, что пальцы есть, отсчитал деньги. Племянница вышла в зал, инвалид был на голову ниже прилавка, принесла пластиковый стакан.

«Как пить будет?» – подумал Андрей. Инвалид уверенно взял обеими культями мягкий стакан, опрокинул. Зазвонил сотовый, вытащил его, и опять удивительная проворность: ткнул кнопку и поговорил, прижав культей к уху аппарат.

«Это Антон, – пояснила племянница, проводив посетителя до двери, – афганец. Страшно обижается, если относятся к нему как к инвалиду. Живёт в селе. Приезжает по выходным, привозит табуреточки, детские стульчики – под заказ делает. Этого на жизнь не хватает – семья у него. Стоит на рынке в проходе с коробочкой из-под майонеза, но никогда не попросит: “Подайте”. Просто стоит. Не возьмёт, если кто начнёт жалеть. Ни за что. Казалось бы, калека, увечный, но в нём такая сила жизни! “Я мужик – должен кормить семью!” – говорит. У него жена, тоже инвалид, а сын – нормальный мальчишка».

Андрей посмотрел через стеклянную стену на улицу. Антон двигался на своей платформочке в сторону остановки маршруток. Так могло изувечить механика-водителя БМП, если под ним взрывался фугас. Инстинктивно сжимает рычаги, а ему бы отпустить их: взрыв швыряет вверх, рычаги изгибаются, руки рвёт, ноги калечит взрывом, режет об металл при выбрасывании.

«Рассказывал, – продолжала племянница, – один в живых остался после боя. Очнулся в госпитале, лежал и думал: “Всё, я не человек, никому не нужен”. Хотел покончить с собой. Придумывал, как бы исхитриться безрукому. В одну ночь снится сон, спускается к нему с неба женщина в сиянии и говорит: “А ты не думал, почему живой? Мог бы погибнуть со всеми. Но раз даровано тебе – должен жить! И за друзей тоже!” Проснулся и такую силу в себе почувствовал, так быстро пошёл на поправку...»