{15} Глава первая
Театральная политика
«военного коммунизма»
Хмурые зори. — Проблемы театральной автономии. — Нарком Луначарский. — Вопросы тактики и формы руководства. Хмурые зори
Вечером 24 декабря 1919 года, в сочельник, по улицам темной, измерзшей, изголодавшейся Москвы, переваливаясь с ухаба на ухаб, пробиралась легковая машина. В ней ехал Владимир Ильич Ленин. Сугробы загромождали проезжую часть мостовой. Машина скользила по обледенелым отрогам — совсем как на катаньях с «русских гор». Где мог, шофер Гиль сворачивал на трамвайные рельсы. Колею хоть расчищали, машина там шла легко. Зато вывернуть потом из колеи было мудрено: по бокам тянулись утрамбованные сугробы, загораживая кое-где и перекрестки.
«Трамваев ходило мало, и пешеходы шествовали не только по тротуарам, но и посреди улиц, — вспоминал управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич. — Снег с крыш тоже не счищали, и он свешивался большими глыбами. Огромные ледяные сосульки, оставшиеся еще от осени, никто не сбивал, и они, как сталактиты, причудливо и красиво, одна за одной, лепились по карнизам, по водосточным трубам, угрожая прохожим падением, так что от домов старались отходить подальше. Тротуары, очищаемые мобилизованными гражданами, по преимуществу из бывшей буржуазии, имели вид разъезженных проселочных дорог — изрытых, исковерканных и обледенелых в разных направлениях; ходить по ним было не только неудобно, но местами и опасно. Барышни в туфельках, люди свободных профессий, бывшие богатеи и прочие представители старого, только что разрушенного мира оказались совершенно неприспособленными к этим простейшим работам городского благоустройства»8.
{16} Машина миновала нынешний Ленинградский, тогда Николаевский вокзал, держа путь в Сокольники, в одну из лесных школ, где ребята ждали Ленина к себе на елку.
У пивоваренного завода дорогу преградили вооруженные люди. Сначала их приняли за патруль.
Как рассказывал Бонч-Бруевичу шофер Гиль, «подбегают к машине несколько человек, резко открывают дверцу автомобиля и кричат:
— Выходи!
— В чем дело, товарищи? — спросил Владимир Ильич.
— Не разговаривай! Выходи, говорят!..
И один из них, громадный, выше всех ростом, схватил Владимира Ильича за рукав, сильно потянул его из автомобиля, грубо говоря:
— Живей выходи!..
Я смотрю на Владимира Ильича. Он стоит, держа в руках пропуск. По бокам него стоят бандиты, и оба, целясь в голову, говорят:
— Не шевелись!..
Четверо быстро сели в автомобиль, один вскочил рядом с шофером. Целясь в нас из револьвера, они тронули машину и понеслись с большой скоростью к Сокольникам»9.
Похитителям не удалось умчать далеко по непролазным сугробам. Они были схвачены и оказались налетчиками из шайки Якова Кошелькова.
Ленин приехал в школу на другой машине.
Происшествие было из ряда вон выходящим. Но оно живо воссоздает облик Москвы 1919 года — времен «военного коммунизма».
В трудных условиях существовал Петроград — город-фронт. Охваченный кольцом белогвардейской блокады, опустевший, занесенный снегом, он жил на урезанном хлебном пайке, без топлива, без транспорта. Суровые подвиги во имя революции совершали на заводах и на фронте питерские рабочие. А рядом слышалось больное брюзжание больной интеллигенции, столичной интеллигенции без столицы, как писал Ленин Горькому 31 июля того же 1919 года.
Деятели искусства делили невзгоды с населением. Это они, в туфельках и штиблетах, неумело сгребали снег с тротуаров. Старый петроградский хроникер Мартын Двинский недоумевал: «На Вознесенском проспекте недавно чистил снег артист театра Сабурова г. Надеждин, который в тот же вечер на сцене изображал маркиза. “Маркиз с метлой” обращал на себя всеобщее внимание прохожих»10. Актер частного, притом откровенно буржуазного театра приравнивался к нетрудовому элементу. Случай {17} был типическим. Недаром агитка Маяковского «А что, если?.. Первомайские грезы в буржуазном кресле», написанная в 1920 году, заканчивалась грубоватым призывом:
Эй,
которые там
средь грез и нег!
Пожалте
чистить
грязь и снег!
Чисткой снега дело порой не ограничивалось. Другая петроградская газета летом 1918 года сообщала о том, что «талантливого артиста М. А. Разумного призвали рыть могилы для умерших от холеры». Разумный прежде играл в «Кривом зеркале», в миниатюрах Литейного театра, в театре Суворина, а теперь выступал где придется. Профсоюзная организация хлопотала за него, просила отменить повинность, опасную для жизни актера, его товарищей по сцене и зрителей в зале. Однако, несмотря на поддержку А. В. Луначарского, «хлопоты союза пока не увенчались успехом», — добавляла газетная заметка11.
Все же Луначарский добился многого. И когда Ленин проезжал по улицам Москвы в сочельник 1919 года, он уже не мог бы увидеть мастеров сцены среди тех, кто разгребал сугробы. Только что, 22 декабря, Луначарский объявил на митинге работников искусств в Большом театре: «Вчера Московским Советом отменена снеговая повинность для актеров»12.
Образы снежной метели, вихря, студеного ветра, вообще разгульных стихий связывались с революцией на первых порах не только в метафорическом значении, какое дал Блок в «Двенадцати», а потом Лавренев в повести «Ветер», Шишков в пьесе «Вихрь» и т. д. Метафоры имели подчас весьма прозаичную основу.
С. А. Кусевицкий, в шубе и перчатках, дирижировал оркестром Московской консерватории, музыканты зябли в пальто и галошах, публика, разумеется, тоже13.
Из-за стужи в Малом театре было отложено в 1920 году чествование М. Н. Ермоловой. Актриса сама просила об этом. «Умоляю, отложите юбилей до весны, то есть до тепла, — писала она главе Малого театра А. И. Южину, — невозможно играть, да еще в свой праздник, когда все внутри дрожит, нет ни чувств, ни силы, ни голоса, — все заморожено. По необходимости, конечно, играешь в казенные спектакли, но ведь это ужасно {18} чувствовать себя так, что нельзя даже от игры согреться»14. Просьбе трудно было не внять: незадолго перед тем, 8 декабря 1919 года, от воспаления легких умерла выдающаяся актриса Малого театра О. О. Садовская, простудившись по пути на один из выездных спектаклей.
А без выездных спектаклей и связанных с ними пайков прожить было трудно. «На рынке и за деньги ничего нельзя было купить, — вспоминал московский актер З. Г. Дальцев, — а по продовольственным карточкам выдавали весьма мало. Мы ели очень плохой хлеб, часто жмыховый, выдаваемый по восьмушке на человека и то не ежедневно. Изредка получали скверные селедки, соль, махорку»15. Наглядно поясняет суть таких свидетельств «Натюрморт с селедкой» К. С. Петрова-Водкина, написанный в 1918 году. На скатерти просторно расставлены две печеные картофелины, полбуханки хлеба и упоительно сверкающая селедка. Скупые эмблемы быта, скорбные доспехи эпохи, увиденные вожделеющим взором. Только испытавший подобное оценит это вполне.
Гражданская война шла по стране, вытаптывая посевы, опустошая города и деревни, унося миллионы человеческих жизней. Разруха, бесхлебица множили жертвы, косил людей неразлучный спутник войны — тиф. «Старуха Разруха» сделалась персонажем нескольких тогдашних агитпьес. «Тиф» — так первоначально назвал Билль-Белоцерковский свою пьесу о гражданской войне, ставшую известной под названием «Шторм» (1925).
Тиф свирепствовал в глухом уездном городе из пьесы Билля. Он угрожал и Москве. Весной 1920 года столичная печать оповещала: «Московская чрезвычайная санитарная комиссия (МЧСК) устраивает 30 марта — 10 апреля так называемую “Банную неделю”. Все граждане Москвы должны использовать эти дни в видах индивидуальной санитарии, для бесплатной “самоочистки” в бане. Каждый получит бесплатно кусок мыла. Бани оборудованы всем необходимым для пропуска в “Банную неделю” миллионного населения Москвы. Будет производиться тщательная дезинфекция и дезинсекция»16.
Коснулся московских старожилов и начинавшийся жилищный кризис. Квартиры «уплотняли», вселяя другие семьи. Драматический срез времени дало еще одно тогдашнее полотно Петрова-Водкина — «Новоселье». В барской столовой толпятся и с любопытством озираются обитатели подвалов, пришедшие справить новоселье товарища, а тот незыблемо утвердился во главе стола, и никакая сила уже не сдвинет его отсюда.
{19} Будничный комментарий к подобным «признакам времени» дает письмо старейшей актрисы Малого театра, заслуженной артистки бывших императорских театров Н. А. Никулиной, которое она послала 3 сентября 1920 года В. И. Ленину: «Мне 74 года, из них 51 год по мере сил и умения я служила дорогой мне Москве… Зная, как тесно живется населению, я сама охотно пошла навстречу и отдала несколько комнат в своем домике. Остались только необходимые мне или неудобные для жилья холодные проходные. Теперь мне угрожают отнятием у меня и этих комнат. Умоляю Вас, помогите мне…»17 Ленин пришел на помощь. «Проверьте и созвонитесь: оставить ее в покое», — распорядился он18. Это было выполнено. Репортер, навестивший престарелую актрису весной 1922 года, рассказывал: «“Борьба за комнаты”, происходившая последние годы, неоднократно задевала и ее небольшую квартирку: несколько раз делались попытки уплотнить ее. Только после усиленных хлопот в Губрабисе удалось получить охранную грамоту на квартиру»19. Понятно, не всякий решался тревожить главу правительства личными просьбами, да не каждую просьбу можно было и удовлетворить.
Советская власть по мере сил пыталась облегчить специалистам тяготы существования. Но страна, разоренная войнами, мало материальных средств могла уделить быту и культурному строительству в условиях продолжающейся гражданской войны. Все было отдано фронту. Там решалась судьба революции. Там голодная и босая Красная Армия защищала добытое Октябрем.
Все-таки новое в жизни говорило о себе. Как о великом почине писал Ленин о первых коммунистических субботниках 1919 года. Не угасала культурная жизнь. Напротив, она сплошь да рядом вспыхивала ярким, хотя и неровным пламенем — так зажигателен был революционный порыв масс.
Возникали совсем новые начинания, прокладывались ранее небывалые пути театральной работы на фронте, в городах и селах. Рождалась художественная самодеятельность народа. Революция действительно, при всех невзгодах, дала прекрасный размах народному творчеству: жизнь подтверждала правоту известных слов Ленина20.
Рабоче-крестьянское государство считало театр важным участком воспитания народа. Партия большевиков видела в театре проводника своего влияния на массы. Строительство новой культуры становилось общегосударственным делом.
Навстречу организующей воле большевиков с первых же дней Октября двинулись мало-помалу сами мастера искусств. {20} Правда, всего несколько человек пришло 7 ноября ст. ст. 1917 года в Смольный на созванное ЦИК совещание литературно-художественной интеллигенции21. Но среди пришедших были А. А. Блок и В. В. Маяковский, Н. И. Альтман и В. Э. Мейерхольд. Очень скоро они, а с ними и некоторые другие художники, заинтересованные новыми возможностями искусства, открыто заявили о своем приятии революции.
17 ноября 1917 года на заседании временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств Маяковский предложил «приветствовать новую власть и войти с ней в контакт»22.
Свою статью «Интеллигенция и Революция», напечатанную 19 января 1918 года, Блок закончил словами: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию»23.
Горький на митинге в Народном доме 29 ноября 1918 года звал мастеров культуры: «Идите с нами на борьбу против старого порядка, на работу созидания нового строя жизни, — идите с нами к свободе и красоте жизни!»24
Не сразу и не вдруг, преодолевая навыки прошлого и трудности внешних условий жизни, на сторону Советской власти переходили люди творчества, старые и молодые, признанные и непризнанные.
Свое место в новой жизни они определяли не речами и декларациями, а прежде всего творчеством. «Двенадцать» Блока, «Мистерия-буфф» Маяковского и Мейерхольда, портретная лениниана Альтмана вошли в число первых реальных ценностей революционного искусства.
Достарыңызбен бөлісу: |
