РАЗДЕЛ 3 СОЦИОЛОГИЯ, ПСИХОЛОГИЯ, ПЕДАГОГИКА

Омская гуманитарная академия

Для научного сообщества психоистория является новым направлением в области междисциплинарных исторических исследований. Считается, что психоистория родилась в 1958 г. – с выходом в свет труда известного психоаналитика Э. Г. Эриксона «Молодой Лютер» [1]. Таким образом, молодой науке пять десятилетий, а следовательно, пора подвести некоторые итоги.

Разумеется, на протяжении всего ХХ в. шли непрекращающиеся методологические споры о новых подходах в исторической науке, связанные с переоценкой позитивистских ценностей, долгое время господствовавших в научных исследованиях. Еще в 1938 г. французский ученый Люсьен Февр отмечал в работе «Бои за историю», что «крупные открытия чаще всего совершаются на стыке наук. А раз так, то нет нужды долго доказывать, что психология, то есть наука, изучающая ментальные функции, непременно должна вступить в тесную связь с социологией, наукой, изучающей функции социальные, и что не менее необходимыми являются ее постоянные соотношения с рядом трудноопределимых дисциплин, чья совокупность традиционно именуется историей» [2].

Крупнейший американский психоисторик П. Левенберг определяет психоисторию как «один из новейших методов исторического исследования, комбинирующий исторический анализ с моделями социальных наук, гуманитарной чувствительностью, психодинамической теорией и клиническими методами с целью выработки более полного и всестороннего взгляда на прошлое» [3]. Однако П. Левенберг смог уловить и двойственное значение термина «психоистория». Для него «психоистория – это новая дисциплина, представители которой являются не психоаналитиками, занимающимися историей, или – историками, использующими психоанализ, а психоисториками» [3].

Возможно, ближе к истине последнее определение, так как психоистория, несомненно, имеет собственный предмет исследования, отличный от предмета всех других гуманитарных дисциплин и заключающийся в изучении сферы бессознательного (личного и коллективного), проявляющегося в поведении исторических личностей и социальных групп. При этом главным способом такого изучения выступает психоанализ, дополняющийся в разной мере собственно историческими методами.

В послевоенный период, 1950–1960-е гг., происходит оформление психоисторического подхода в самостоятельную дисциплину. Таким образом, психоистория – единственная новая социальная наука, которая появилась в ХХ в., ибо социология, психология и антропология отделились от философии в XIX в.

В течение двух десятилетий (1970–1980-е) проходили споры и дискуссии о предмете, методах, терминах новой дисциплины. Каждый яркий представитель новой науки пытался дать собственный ответ на вопрос: «Что же такое психоистория?».

Генри Лоутон в работе «Справочник (руководство) психоисторика» (1988) под термином «психоистория» подразумевает «междисциплинарное изучение мотивов человеческой деятельности в истории, использующее психоаналитические принципы» [4]. Пол Еловиц определяет психоисторию как сплав психологии, истории и сопутствующих социальных наук. Для него в этой дисциплине исследуются причинности в истории, особенно разница между провозглашенным намерением и актуальным поведением. Так, психобиография, детство, групповая динамика, механизмы психической защиты, сны – вот главные области исследования [4].

Рудольф Бинион пишет: «Психоистория изучает сознательные и бессознательные мотивы человеческих деяний как индивидуальных, так и коллективных» [4]. Джордж Крен считает, что: «Психоистория привносит психологические способы изучения в историю. Это означает признание, что ведущие мотивы, а поэтому главные действия, определяются подсознанием и, следовательно, не доступны для непосредственного наблюдения» [4]. Брюс Мэзлиш определяет психоисторию как: «Приложение психоаналитических концепций и теорий к историческим данным и повторную их проверку в свете исторических методов» [4].

Ведущий и, несомненно, самый яркий представитель психоисториков Ллойд де Мос считает, что «Психоистория – это наука о моделях исторической мотивации, и она основана на антихолистической философии методологического индивидуализма» [5].

На рубеже XX–XXI вв. споры не только не утихли, но и разгорелись с новыми силами, что, в общем-то, имеет больше положительных моментов, чем отрицательных. Основная задача любой молодой науки – формулировка смелых, четких и доступных для проверки теорий. Необходимо, чтобы эти теории обладали внутренней цельностью и чтобы на их основе можно было делать прогнозы, проверяемые и частично опровергаемые новым эмпирическим материалом. Ведь проверка и частичное опровержение теории – цель любой науки и единственная основа, на которой формулируются новые дерзкие гипотезы и лучшие теории.

В последнее время среди известных западных психоисториков (Л. де Мос, Дж. К. Даффи, Г. Лоутон, Дж. Э. Спейер, П. Х. Еловиц) стало преобладать мнение о рассмотрении единого тематического пространства психоистории сквозь призму трех сфер исследования (о чем было заявлено в программе Международной психоисторической ассоциации [6]):

– истории детства (history of childhood);

– психобиографии (psychobiography);

– психоистории групп (group psychohistory).

Следует также отметить, что ученые в своих работах стремятся привлечь как можно более широкий круг материалов, а это приводит к следующему: названные выше три сферы исследования рассматриваются взаимосвязанно.

Наибольший резонанс в научном мире вызвала психогенная теория Ллойда де Моса, ведущего американского психоисторика, директора института психоистории в Нью-Йорке, основателя журнала «The Journal of Psychohistory», в которой ученый представил модель взаимодействия поколений. Выделив шесть моделей детского воспитания (six psyhogenic modes), де Мос сделал вывод о тождестве между изменениями отношений родителей и детей и глобальными переменами в жизни всего общества [7]. Де Мос считает, что история удовлетворения детских потребностей прошла шесть стадий (фаз), или способов, которые зарегистрированы наукой (таблица), и полагает, что, поскольку детско-родительские отношения развиваются, они в конечном счете переводятся в исторические движения.
Шесть психогенетических способов/моделей развития детства

Способ/модель	Тип личности	Родительское желание	Историческое проявление
Infanticidal (инфантицидный, или детоубийственный)	Шизоидная	Мать: «Я хотела бы, чтобы ты был мертвый, чтобы уменьшить свой страх от того, что меня убьет моя мать»	До IV в. н. э. Детские жертвоприношения и детоубийства. Насильственный метод: выживает сильнейший
Abandoning (отказ, покинутость)	Аутичная	Мать: «Я должна покинуть тебя, чтобы избежать потребностей, которые я переношу на тебя»	IV–XIII вв. Женский монастырь и ученичество. Родители отстраняются от воспитания
Ambivalent (амбивалентный, двойственный, противоречивый)	Депрессивная	Мать: «Ты плохой из-за тех эротических и агрессивных проекций, которые я переношу на тебя»	XV–XVIII вв. Ребенок рассматривается как эротический объект, что предшествует чувству эмпатии
Intrusive (навязчивый, принудительный)	Компульсивная	Мать: «Ты можешь получить любовь, только когда я полностью контролирую тебя»	XVIII в. С более внимательным отношением к нуждам детей, но при доминировании палочной дисциплины
Социальный	Тревожная	Мать и отец: «Мы будем любить тебя тогда, когда ты достигнешь наших целей»	XIX – середина XX в. Интеграция детей в общество, обязательное обучение
Помогающий		Мать и отец: «Мы любим тебя и будем помогать тебе в достижении твоих целей»	С середины XX в. Признание прав и свобод ребенка. Переобучение, свободное обучение

Таким образом, главная причина всех исторических изменений – психогенез, закономерная смена стилей воспитания детей под давлением поколений.

Огромный интерес представляет так называемая фетальная (от «fetal» – зародыш) психоистория. Эта теория, действительно, очень революционна даже для психоисториков. Л. де Мос в ряде работ по истории детства, насилия над детьми, детско-родительских отношений [8] признает не только физиологические, но и психологические связи между маткой и фетусом, матерью и ребенком. Внутриутробное пространство становится при этом прототипом общественного сознания индивидуумов. Иначе говоря, портрет ребенка нужно делать не с 3–5 лет (классический психоанализ) и не с рождения (неофрейдизм), а с эмбриональной травмы (fetal trauma).

Но эта мощная биологизация истории, несмотря на положительные данные современной медицины, вызывает опасение у психоисториков. Они напоминают о том, что возникновение неофрейдизма (а значит, и самой дисциплины «Психоистория») связано именно с отходом от медико-биологического метода Зигмунда Фрейда, так как ряд его учеников были не согласны с той трактовкой личности, которую отстаивал их учитель. Это относится в первую очередь к ставшей классической в психоаналитической науке работе о Леонардо да Винчи [9].

Несомненно, в складывании идейно-теоретических установок психоистории значительную роль сыграл фрейдизм, и сами психоисторики влияние фрейдизма не отрицают. Например, Б. Мэзлиш говорил, что психоистория представляет собой «осуществление мечты Зигмунда Фрейда» [10].

Как известно, классический психоанализ Зигмунда Фрейда исходил из структуры человеческого сознания и подсознания. Причем «Я» не имело первостепенного значения, поскольку выражало лишь более глубокие проявления, коренящиеся в «Оно» и «Сверх-Я». Соответственно психика взрослого человека постоянно зависит от его прошлого.

Отсюда особый интерес у фрейдистов к человеческому детству. Именно в детстве с их точки зрения коренилось большинство неврозов и психических проблем. Необходимым компонентом методики психоанализа являлось также вскрытие эдипового комплекса, формирующегося у ребенка в возрасте 3–5 лет. Тогда «Я» – собственная личность человека – служит лишь выражением более глубоких психических процессов, затемняющих ее саму.

Но ряд учеников Фрейда были не согласны с той трактовкой личности, которую отстаивал их учитель. Собственно, с появлением неофрейдизма мы можем говорить о появлении и дальнейшем развитии психоисторической науки. Уже упомянутый нами Э. Эриксон соединил изучение клинических случаев поведения в детстве и юности с исследованием социальных проблем времени.

Одним из самых ярких и талантливых основателей неофрейдизма являлся, безусловно, Э. Фромм [11]. Для него даже сам термин «психоанализ» стал употребляться в новом понимании (в смысле дальнейшего развития фрейдизма). Изучая человеческие страсти, Фромм сделал вывод, что они отнюдь не психологические комплексы, которые можно объяснить путем обращения к событиям и впечатлениям раннего детства. Фромм понимал страсти и влечения, коренящиеся в характере человека, как биосоциальные, исторические категории. Это был явный прогресс, причем ученый никогда не ставил под сомнение многие методы классического психоанализа. Он лишь дополнял сухие теоретические схемы своими глубокими философскими и социальными построениями.

Психоисторическая биография предполагает изображение жизненного пути на широком историческом фоне. Личность находится в тесной связи с происходящими событиями. Признавая роль раннего детства и сексуального развития юноши, неофрейдист привлечет более обширный социо-исторический материал. Даже ничего не зная о детстве исследуемой личности, мы можем составить себе представление о главных чертах характера, о неосознанных страстях. Причем неофрейдист может привлечь методы психоанализа (анализ сновидений, ошибок, описок, оговорок, жестов, высказываний и т. д.) без ущерба для своего основного замысла.

Таким образом, психоистория как наука характеризуется для нас не материалом, которым она занимается, а техникой, при помощи которой она работает. Как заявил Ллойд де Мос: «Психоистория, как и психоанализ, использует в качестве главного инструмента открытия самонаблюдение исследователя, изучение им собственных эмоциональных откликов; невозможно что-то открыть «вне», пока не прочувствуешь это «внутри» [5].

В заключение хочется сказать, что наш метод, да и сама психоистория, часто подвергались довольно несправедливым нападкам. Сейчас нет надобности вспоминать ожесточенные дискуссии 1970–80-х гг. Время показало, что новая дисциплина твердо встала на ноги, а критические атаки только крепче сплотили ряды психоисториков.

Конечно, психоисторический метод может быть преисполнен ошибок, что, однако, не мешает его применению. Психоисторики – это не особенный тип людей, ведь, как и все, мы тоже склонны ошибаться. Но мы не боимся применять новые идеи и подходы, не боимся использовать интуицию и воображение для подкрепления своей научной методики. И, как заметил К. Г. Юнг, «…в этой области следовало бы сначала многие годы поработать, прежде чем осмелиться на ту или иную критику» [12].
Библиографический список

1. 
   Эриксон, Э. Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование / Э. Г. Эриксон. – М. : Московский философский фонд «Медиум», 1996. – 560 с.
   
2. 
   Февр, Л. Бои за историю / Л. Февр. – М. : Наука, 1991. – С. 97.
   
3. 
   Могильницкий, Б. Г. Американская буржуазная «психоистория» / Б. Г. Могильницкий, Г. К. Гульбин, И. Ю. Николаев. – Томск : Изд-во Томского ун-та, 1985. – С. 6.
   
4. 
   Elovitz, Paul H. How Do You Define Psychohistory? [Электронный ресурс] / Paul H. Elovitz. – Режим доступа: http://www.cliospsyche.org/psychohistory.html, свободный.
   
5. 
   ДеМоз, Л. Психоистория / Л. ДеМоз. – Ростов н/Д : Феникс, 2000. – С. 174–175.
   
6. 
   International Psychohistorical Association [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.psychohistory.us/overview.htm, свободный.
   
7. 
   Maus, Lloyd de. The psychogenic theory of history / Lloyd de Maus // The Journal of Psychohistory. – 1977. – № 4. – P. 253–267.
   
8. 
   Maus, Lloyd de. Formation of the American personality through psychospeclation / Lloyd de Maus // The Journal of Psychohistory. – 1976. – № 4. – P. 1–30 ; Maus, Lloyd de. On writing childhood history / Lloyd de Maus // The Journal of Psychohistory. – 1988. – № 16. – P. 135–171 ; Maus, Lloyd de. The history of child assault / Lloyd de Maus // The Journal of Psychohistory. – 1990. – № 18. – P. 1–29 ; Maus, Lloyd de. The universality of incest / Lloyd de Maus // The Journal of Psychohistory. – 1991. – № 19. – P. 123–164.
   
9. 
   Фрейд, З. Леонардо да Винчи. Воспоминания детства / З. Фрейд // Собрание сочинений : в 8 т. – СПб., 1997. – Т. 5.
   
10. 
    Mazlish, B. Reflections of the State of Psychohistory / B. Mazlish // Psychohistory Review. – 1977. – Vol. 5. – № 4. – P. 3.
    
11. 
    Фромм, Э. Анатомия человеческой деструктивности / Э. Фромм. – М. : АСТ-ЛТД, 1998. – 670 с. ; Фромм, Э. Здоровое общество. Догмат о Христе / Э. Фромм. – М. : АСТ ; Транзиткнига, 2005. – 571 с.
    
12. 
    Юнг, К. Г. Критика психоанализа / К. Г. Юнг. – СПб. : Гуманитарное агентство «Академический проспект», 2000. – С. 8.
    

© Ахтямов В. В., 2010

УДК 316.472

Омская гуманитарная академия

Еще сто лет назад русской общественности одинокое проживание стариков, идея массового переселения стариков в дома-интернаты или геронтологические центры с удобствами для их проживания представлялись если не безумными, то маловероятными. В современном обществе примерно 80% стариков живут отдельно от семей своих детей и внуков, и отсутствуют какие-либо предпосылки для уменьшения этого состояния в будущем. Тысячелетия в народах мира состарившиеся родители до своих последних дней жили среди детей и внуков. Присутствие стариков в семьях было востребовано, было необходимостью, условием выживания народа, но не обузой. Потому что:

1. Старики – хранители ценнейшего опыта жизни, созданного предыдущими поколениями.

2. Старики – воспитатели внуков в семье.

Человек тяжелым трудом, в борьбе с природой, в конкуренции с соседними племенами, выживал в своей общине. Из года в год накапливался опыт жизни и труда, потеря которого могла поставить племя в ситуацию гибели или порабощения. В этой борьбе определились основные функции трех поколений, которые жили вместе и удачно дополняли друг друга. Исключение хотя бы одного из цепочки поколений создавало для племени тяжелую жизненную ситуацию. Дети – это символ роста и воспроизводства численности племени, они компенсируют естественные и неожиданные человеческие потери. Взрослые своим трудом обеспечивали родичей средствами жизни и защиту от врагов. Старики, потеряв часть трудоспособности, становились ценными хранителями опыта жизни, воспитателями и наставниками последующих поколений. Причем роль бабушек в воспитании детей могла быть даже значительней, чем матерей, последним большую часть времени приходилось заниматься непростым домашним хозяйством. Старики становились взыскательными наставниками для юношей и мужчин.

В условиях низкой производительности труда человек не мог создавать большие запасы продуктов, необходимых для выживания. Поэтому жизнь племени постоянно зависела от опыта и знаний, которыми оно владело, потеря которых приводила к тяжелым последствиям. Это было известно всем племенам, так как основные памятные события многие столетия устно передавались из поколения в поколение.

Носителями и хранителями накопленного опыта были старики. К нему они добавляли новые знания, полученные из событий своей жизни. Отпадала «шелуха» мелочного, все более четко формировались знания обобщенные, которые и составляли основу опыта и традиций рода.

Пока не сформировалась письменность, люди вынуждены были дорожить способностью помнить. Вот почему стариков слушали, уважали, заботились о них, что постепенно укрепляло их социальный статус. За советами шли к старейшинам, беспрекословно выполняя их требования. Чтобы мудрейшие старики не отказались выслушать просьбу и дать совет, проявляли перед ними почтение и смирение. Строптивость молодых перед старостью могла быть осуждена и сурово наказана.

Появление письменности еще долгое время не могло значительно изменить сложившегося отношения к старикам. Грамотой владели единицы, а знания, которые можно было получить из письменных источников тех лет, были не существенны для практики жизни.

Но зерно раздора родилось. Грамотность, развитие книгопечатания постепенно стали забирать функцию сохранения части информации. Рукописи и книги становились все более содержательными и полезными для организации жизни общества. Конечно, роль стариков еще была велика, так как рукописные источники знаний нужно было дополнять конкретным опытом жизни отдельного рода.

Лиха беда начало. Великое достижение человечества, грамотность, постепенно становилось причиной потери востребованности опыта и мудрости стариков в обществе. Появлялись новые источники информации, доступные и понятные населению. Современные знания формируются в образовательных и научных учреждениях, а не в семьях. Хранителями и источниками информации стали книги, газеты, журналы, радио, телевидение, Интернет. Содержательность и разнообразие этой информации на порядки выше того, что может предложить индивидуальная память. Обновление информации идет темпами, за которыми не угнаться человеческому уму. Станет ли одурманенная потоком информации, спесивая от образованности молодежь внимать опыту старшего поколения? Знания черпаются из учебников, справочников, журналов. Память жизненного опыта поколений становится маловостребованной. Устанавливаются отношения, где молодым – везде дорога, а старикам – имитация почета и уважения.

Многие столетия на стариках лежала ответственность за воспитание в первую очередь внуков. В современных семьях один-два ребенка. Большую часть времени развитием детей занимаются специалисты детских садов и школ. Участие старших членов семьи в воспитании внуков значительно сократилось. Да и возраст дедушек и бабушек нередко от 40 лет – вполне трудоспособный. По этой причине расширение социальной роли детских учреждений в воспитании детей объяснимо.

Несколько веков назад, когда средняя продолжительность жизни жителей планеты равнялась 40–45 годам, поколение стариков довольно четко отвечало своей социальной роли. В современном обществе эта роль впору прадедушкам и прабабушкам, а дедушки и бабушки (социальный статус), вырастившие своих детей, еще не могут в силу трудовой занятости освободиться для воспитания внуков.

На территории небольшой квартиры происходят столкновения двух трудоспособных поколений, отличающихся друг от друга своими взглядами, привычками, темпами жизни. Возникают предпосылки к бытовым конфликтам. Каждое из поколений способно обеспечить самостоятельный быт. Для разрыва находится удобная мотивация. Родители желают отдохнуть от забот о детях. Дети стремятся жить самостоятельно.

Цивилизация сделала наш мир мобильным. Получив образование, профессию в одном городе или государстве, молодой специалист может найти работу в другом месте, за сотни и тысячи километров от родительского дома. Переезд оправдывается не только личным желанием молодежи, но и социальной и производственной необходимостью, что постепенно рождает привычку жить самостоятельно как у молодежи, так и у родителей.

Напрашивается поразительный вывод: развитие цивилизации, в частности, одной из ее основных составляющих – информационности социальной системы обучения и воспитания, бурными темпами поставило большинство стариков в положение социальных изгоев общества.

Чем заниматься человеку, вышедшему на пенсию или, как говорится, на «заслуженный отдых»? Вероятность трудоустройства, тем более по специальности, по которой накоплены профессиональные знания и опыт, мала. Где, как «перебиться» еще каких-то лет двадцать – двадцать пять до конца жизни?

Социальный портрет старости в последние годы претерпевает существенное изменение. Лет тридцать-двадцать назад на пенсию выходило поколение, родившееся в двадцатых – тридцатых годах, для которого уровень «несколько классов начальной школы» был достаточен, а восьмилетнее образование считалось довольно высоким. Начиная с 2000 г. на пенсию по старости выходит послевоенное поколение, которое настойчиво стремилось получить среднее и высшее профессиональное образование. Довоенное поколение стариков могло довольствоваться «отдыхом» на дачах и у телевизоров, для поддержания которого требовались незначительные, доступные материальные ресурсы. Послевоенное поколение не теряет надежду быть полезным обществу своими профессиональными знаниями, опытом и тяготится отсутствием или недостаточностью условий для этого. Если человек на активном этапе жизни «горел» трудом, то тлеть на «заслуженном отдыхе» ему непривычно и некомфортно. Чтобы в жизни «тлеть», требуется, чтобы ее «пламя» погасло.

Современное поколение пожилых надеется на продолжение активности своей творческой жизни. Результаты проведенного нами опроса показывают, что пенсионеров не устраивает сформировавшийся уровень социальной жизни. Они отмечают отсутствие социальной инфраструктуры для пожилых людей, подчеркивают актуальность и значимость социальной активности своей жизни. Девизом для многих остаются слова песни: «Жить, а не существовать…». При этом важны не только материальные условия.

Последние десятилетия молодежь, переполненная информацией, не задумываясь над содержанием и значением понятий «информация» и «знания», скептически посматривает на старческую мудрость: что вы, старики, можете понимать в современной жизни. Технический прогресс должен был окончательно вытеснить пожилое поколение на обочину социальной активности. Однако информация – это еще не знания, тем более не мудрость, о которой, правда, сейчас мало вспоминают.

Уровень образованности пожилого поколения значительно вырос и продолжает расти. Многие ветераны не уступают молодежи в умении владеть электронными источниками информации и связи. Активность физическая все более заменяется творческою активностью в Интернете, которую доступно проявлять, не покидая дома. Мы не призываем закрывать стариков дома, у компьютеров, а указываем на развивающуюся тенденцию востребованности знаний, опыта и мудрости пожилого поколения, способствующую гармонии развития современного общества.

Невостребованность старости чрезвычайно опасна, так как обесцениваются, безвозвратно теряются знания, опыт и мудрость. Отношение к старости есть вектор, указывающий направление развития общества, ценность, последовательность и системность всех этапов жизни. Практическая значимость завершающего этапа не столько в материальном экономическом продукте, сколько в духовном наполнении культуры своего народа и выражается различными формами благодарности старикам и созданием экономических и социальных условий для активности людей в течение всей жизни.

УДК 316.74:778

Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена