Николай Клягин Современная научная картина мира

Глава 3

Человек

В данной главе мы предполагаем рассмотреть:

1) происхождение материальной культуры предков человека, основу которой составляли технологические средства поддержания жизни, способные к саморазвитию и обеспечению прогресса человечества, в то время как оно убеждено, что само продвигается вперед;

2) зарождение начал духовной жизни у наших предков (интеллектуального, религиозного, нравственного, эстетического), которые возвысили человечество над природой так искусно, что оно приписало это достижение самому себе;

3) становление цивилизации, кажущейся нам средством облагораживания человеческой жизни, а на деле стиснувшей человечество железными объятиями в интересах выживания социума.

3.1. Материальная культура

Технология

Единицы материальной культуры человека делятся на средства производительного и непроизводительного потребления, которое может быть индивидуальным и коллективным. Средство индивидуального производительного потребления – это, например, топор дровосека-одиночки, а средство коллективного производительного потребления – заводской конвейер или копья первобытного охотничьего коллектива, применяемые запланированно, «по номерам», в загонной или засадной охоте. Средство индивидуального непроизводительного потребления – это, например, личная одежда, а средство коллективного непроизводительного потребления – коллективное жилище.

Средства непроизводительного потребления не способны к самодвижению – они изменяются вместе с потребителем или по его воле, потому что сами по себе ничего не производят и не приспосабливаются к решению каких-либо задач. Средства производительного потребления меняются в зависимости от задач. Однако с их индивидуальными вариантами это происходит лишь по воле носителя. Средства коллективного производительного потребления ориентированы на усредненного носителя. Поэтому они менее эффективны, нежели индивидуальные средства, отличаясь от них, как серийные изделия от штучных.

Неповторимой чертой средств коллективного производительного потребления является их способность к самодвижению. Усредненно рассчитанные на способности коллектива, они не зависят напрямую от возможностей и воли отдельных его членов. При безразличии последних коллектив может меняться, вызывая перемены своих орудий, тогда как отдельные производители никак не меняются. Более того, им приходится подтягиваться вслед за уровнем развития своих коллективных орудий, и это наблюдается на протяжении всей истории человечества.

Представители нашего биологического вида заметно не меняются уже более 200 тыс. лет: их физическая организация и нейрофизиология все те же, что и на заре времен. Напротив, их предметный мир очень заметно менялся и перепрограммировал под себя собственных носителей. В этом проявилась способность средств коллективного производительного потребления к самодвижению.

Предметный мир, аналогичный материальной культуре человека, имеется и у животных, как позвоночных, так и беспозвоночных, независимо от уровня организации. Такие простейшие организмы, как амебы, одеваются в чехлы из песчинок (средство индивидуального непроизводительного потребления). Одиночная роющая оса Ammophila urnaria обустраивает норку камушком, точно молоточком, утрамбовывая им покрытие, т. е. применяя камушек в качестве средства индивидуального производительного потребления. Жук Salyarata приманивает высосанным термитом других термитов (то же средство индивидуального производительного потребления). Паук Dinopis ловит паутинным сачком муравьев (и это – средство индивидуального производительного потребления). Муравьи Aphaenogaster черпают и носят пищу кусочками листьев или почвы (опять же средства индивидуального производительного потребления). Галапагосские дятловые вьюрки обрабатывают и применяют веточки для извлечения личинок из-под коры деревьев (классическое средство индивидуального производительного потребления, присущее животным и вдобавок произведенное ими самими). От них не отстают «наивные юные вороны», тоже умеющие работать палочками и веточками. Изобретательные африканские стервятники ловко раскалывают камнями неподатливые страусиные яйца, а калифорнийские каланы применяют и сохраняют камни для расщепления раковин двустворчатых моллюсков (опять же это – средства индивидуального производительного потребления) [114, с. 217–218; 400; 458].

Муравейники, термитники, осиные и шмелиные гнезда, гидротехнические сооружения бобров относятся к средствам коллективного непроизводительного потребления. Таковы и подземные жилища сурикатов или сурков.

Шимпанзе обрабатывают и применяют прутики для ужения термитов, раскалывают камнями орехи (средства индивидуального производительного потребления). Продукты деятельности последнего рода (40 кг ореховой скорлупы и 4 кг камня, аналога режущих орудий ранних гоминин), подобно «археологической культуре», раскопаны в пункте Панда 100 леса Таи, Кот-д’Ивуар [568]. Орудийность шимпанзе сравнивается с уровнем культуры типичного олдовая [825]. В неволе шимпанзе-пигмей Кэнзи не только освоил язык символов, но и научился под руководством Н. Тота (специалиста по олдоваю и раннему ашелю) производить олдовайские отщепы [508, с. 38]. Как и павианы, шимпанзе способны камнями и палками коллективно отгонять хищников. Они умеют коллективно охотиться, правда без применения орудий [59, с. 38, 75, 172–174, 150, 199–202; 348; 362, с. 83–85; 508, с. 41; 517; 778; 800].

Однако ни у шимпанзе, ни у других животных коллективные орудия (средства коллективного производительного потребления) не известны [39; 58; 73; 110; 117]. Это обстоятельство вполне можно понять. Как отмечалось, коллективные орудия уступают индивидуальным в эффективности. Поэтому естественный отбор никогда бы их не разрешил, что и наблюдается в животном мире. Между тем, наши предки каким-то образом обошли запрет.

Легко представить, как гоминины разгоняли камнями и палками стада копытных, чтобы добраться до их телят. Это могло бы положить начало средствам коллективного производительного потребления (коллективным охотничьим орудиям). Однако, будь эти средства изначально выгодны, естественный отбор оснастил бы ими и других животных, склонных к орудийности и коллективности. Следовательно, первоначальная ценность коллективных орудий для гоминин состояла не в производственной эффективности.

Производительность коллективных орудий отвечает усредненному носителю. Поэтому она измеряется не качеством отдельного орудия, а эффективностью всего инвентаря, поделенного на количество носителей. В силу этого обстоятельства совокупный парк инструментов человечества, соотнесенный с его численностью, во все времена оставался примерно постоянной величиной. По мере роста населения прогрессировала сложность применяемых человечеством орудий.

Количественная связь народонаселения с технологией объяснима. Допустим, некий коллектив применяет технологию той или иной степени сложности и при этом доволен результатом. С сокращением коллектива сложность технологии становится избыточной, а при его росте – недостаточной. В результате при данной технологии коллективу выгодно поддерживать свою численность на постоянном уровне. По этой причине небольшие коллективы обычно пользуются простыми орудиями, а крупные – сложными, что наблюдается исторически в общечеловеческом масштабе (см. разд. 2.4).

Можно сформулировать своего рода демографо-технологическую зависимость. Между степенью сложности технологии и численностью практикующего ее коллектива существует общее количественное соответствие, характерное для уровня биопродуктивности данной коллективу экосреды [52, с. 25]. Оговорка насчет биопродуктивности среды нужна для объяснения нарушения зависимости к востоку от линии Мовиуса (см. далее).

В доступной анализу истории наши предки испытывали демографический рост и сталкивались с демографо-экологическими трудностями (см. разд. 2.4). Биология подталкивала их к слепому размножению. Поэтому ранним гомининам потребовалось искусственное средство координации своей численности. Те их сообщества, которым ок. 2,6 млн лет назад посчастливилось овладеть коллективными орудиями, подчинили свою демографию соответствию с наличной технологией. Прочие гоминины с течением времени вымерли.

Феноменологически (т. е. внешне) утверждение средств коллективного производительного потребления могло выглядеть так. Гоминины (предположительно некий «кениантроп»), не оставляя традиционной всеядности, сделались последовательными хищниками. Как и у шимпанзе, основу их добычи составляли обезьяны, мелкие антилопы и их детеныши. Эти млекопитающие способны на отпор. Поэтому наши предки логично перенесли на них стратегию борьбы с враждебными хищниками. Они отгоняли взрослых особей палками и камнями, чтобы поживиться детенышами. Справедливости ради следует признать, что подобная модель совместима с некрофагической гипотезой становления плотоядности у гоминин (см. разд. 2.4). Они могли бы камнями и палками отгонять хищников от добычи. Однако, в отличие от охоты, такая практика ничем не засвидетельствована, и мы не видим оснований для ее признания.

Введя совместную орудийность в традицию, применив умение раскалывать орехи камнями для добычи костного мозга из трубчатых костей и головного – из черепов своих жертв и приступив к избирательному применению камней, что побуждало к их обработке, «кенийцы» запустили технологическую историю, однако столкнулись с обременительным и поначалу не окупаемым занятием. На это пошел только один размножившийся и акселерированный вид (предположительно Kenyanthropus rudolfensis). Созревая раньше своих предков, этот гоминин вступал в пору зрелости психологически инфантильным, а потому не держался за традиции и был эволюционно лабильным (нестойким) в поведении. У любого другого млекопитающего коллективная вооруженная охота была бы пресечена селекцией. У «кенийцев» это малопродуктивное занятие не способствовало расширению сообществ (избыток населения отселялся). Поэтому в данном конкретном случае отбор благоволил освоению средств коллективного производительного потребления.

Первые каменные орудия типичной олдовайской культуры [99; 491] были открыты в Када Гона, Хадар, Афар, Эфиопия, св. 2,63 ± 0,5, 2,58 ± 0,23 млн лет назад [500, с. 463]; в Оунда Гона, там же, 2,58–2,53 ± 0,15 млн лет назад [685]; в Гона, там же, 2,58–2,52 млн лет назад [684]; в Локалалеи, Начукуи, Туркана, Кения, 2,34 ± 0,05 млн лет назад [652], и в других местах. С временнóй отметки в 2,3 млн лет назад в Хадаре эти орудия связываются с Kenyanthropus rudolfensis [819]. Попытки приписать первую технологию Australopithecus garhi (ввиду наличия 3 порезов на сопровождающей его остатки челюсти четвероногого [408, с. 627]), а орудийный точный захват – Paranthropus robustus [737; 738]; cp. [398; 599; 758] не получили развития. Орудийность «кенийца» гармонирует с его человекоподобием (например, это очень выражено у черепа KNM-ER 1470, гладкий лоб которого указывает на неотеничное происхождение, а относительно крупные размеры – на акселерированность).

История «кенийца» повторилась у Homo ergaster ок. 1,9 млн лет назад. Первый человек перенес демографический взрыв и акселерацию, распространился по Старому Свету и ок. 1,6 млн лет назад в состоянии поведенческой податливости совершил ашельскую технологическую революцию. Орудия олдовая были обработаны односторонне. Обработанные с двух сторон орудия ашеля [491; 519] были технологически сложнее и разнообразнее, а потому отвечали новому демографическому состоянию. Ранний ашель начинается с Олдувая, Танзания, 1,6–1,5 млн лет назад [286; 684]; с Консо-Гардула, Эфиопия, 1,43 ± 0,02–1,41 ± 0,02 млн лет назад [153, с. 732, табл. 1, с. 733, рис. 1; 741, с. 490]; с Убейдия, долина Иордана, Израиль, ок. 1,4 млн лет назад [656; 823]. «Мастеру» же принадлежит освоение таких деликатных орудий, как зубочистки (Омо, Эфиопия, 1,84 млн лет назад [161]), и такой грозной стихии, как огонь (Кооби Фора, Кения, ок. 1,6 млн лет назад; Чесованджа, Кения, ок. 1,4 млн лет назад [557]; Сварткранс 3, ЮАР, 1,5–1,0 млн лет назад [206]).

Следует отметить, что ашель не изобретался, а, наоборот, долгое время игнорировался. Ядрища (нуклеусы), с которых скалывались олдовайские отщепы, в результате этой сырьевой процедуры абсолютно непреднамеренно принимали облик будущих двусторонних орудий ашеля, бифасов. Применительно к олдоваю их называют протобифасами [491]. Показано [99], что протобифасы были не самостоятельными орудиями, а подручным материалом и лишь потому переносились с места на место. Иными словами, готовый ашель всегда находился у «кенийцев» и «мастеров» под руками, однако те совершенно не осознавали, что уже владеют революционной технологией. В соответствии с демографо-технологической зависимостью она пошла в серию лишь с демографическим взрывом у раннего питекантропа.

Продвижение африканских культур в Европу никогда не встречало препятствий. Однако в восточном направлении они останавливались на линии Мовиуса, которая разграничивала по северо-восточным рубежам Индии ашельский Запад и олдовайский Восток [587, с. 100–104; 730, с. 36]. Предполагалось [630], что вместо бифасов на Востоке применялись орудия из бамбука. Отмечено, однако [55, с. 101–102], что в олдовайской Сибири бамбук не растет, а потому технологическая застойность за линией Мовиуса должна иметь какое-то другое объяснение.

С точки зрения демографо-технологической зависимости, при оценке плотности населения надо учитывать биопродуктивность наличной среды. Ашельцы, мигрируя из Африки в Европу, теряли исходную плотность населения, однако попадали в менее продуктивную среду, богатство которой в расчете на душу поредевшего населения выглядело привычным. Поэтому при переносе африканских культур в Европу демографо-технологическая зависимость выдерживалась без нарушений.

Напротив, при транспортировке африканских культур из Передней Азии на восток плотность населения мигрантов падала по дороге, в районе Индии они попадали в тропическую среду, где биопродуктивность в расчете на душу населения начинала мнимо превосходить африканскую и в соответствии с демографо-технологической зависимостью переставала нуждаться в сложной технологии. Поэтому мигранты, проходя Индию и по инерции оставаясь там еще ашельцами, утрачивали ашель на северовосточных рубежах и появлялись в Индокитае и Китае как олдовайцы. Заселение Сибири осуществляли дальневосточные монголоиды, имевшие индийское происхождение (см. разд. 2.4). Согласно изложенной модели, они должны были прибывать в Сибирь как носители простых технологий. То же самое происходило с индийскими по происхождению австралоидами, которые закономерно прибывали в Индонезию как носители «допотопных» (галечных) орудий – например, на остров Калимантан, в пещерное местонахождение Ниах грейт кейв, св. 41 500 ± 100 лет назад. Между тем, с ростом населения в Южном Китае, когда биопродуктивность среды в расчете на душу населения упала до африканских норм ашеля, там развилась собственная ашельская культура (бассейн р. Боcе, Южный Китай, 803 ± 3 тыс. лет назад [424]).

Прецедент «кенийцев» и «мастеров» возобновился с демографическим взрывом у европеоидов современного вида на Ближнем Востоке ок. 50 тыс. лет назад (см. разд. 2.4). Они произвели верхнепалеолитическую технологическую революцию, пустив на поток пластинчатую индустрию ориньякского типа. Тонкие ножевидные пластины изобильно снимались с подготовленного призматического нуклеуса и превращались в великолепные инструменты, отличающиеся не только красотой, но и производительностью, поскольку ориньякская культура была сложнее и богаче предшествующих.

О сознательном изобретении пластинчатой технологии также не может идти речи. Пластины известны со времен позднего «кенийца». Две пластинки представлены в местонахождении Омо 123 К, Эфиопия, 2,06/ 1,99–1,93 млн лет назад [500, с. 774]. Пластины входили постоянным элементом в состав мустьерской культуры [198; 566], датирующейся в Европе 333–32,5 тыс. лет назад. Они были присущи среднему каменному веку формации Каптурин, Баринго, Кения, 240 тыс. лет назад [392], откуда, как представляется, перекочевали в ближневосточный преориньяк, 144–110 тыс. лет назад (однако, как ни странно, их связь с ближневосточными протокроманьонцами пока не установлена: они пользовались мустьерской индустрией).

Европейский верхний палеолит рухнул вместе со своим предметом труда – холодолюбивой мамонтовой фауной, не перенесшей потепления в начале голоцена (см. разд. 2.3). Поясним, что с социально-философской точки зрения животные, служащие объектом охотничьего промысла, считаются предметом охотничьего труда. Вместе с крупными приледниковыми животными ушло блистательное искусство наскальной живописи (см. разд. 3.2). В регионах, где фауна не была столь приспособлена к низкой биопродуктивности среды, аналогичных потрясений не случилось, хотя охотники нашего вида промышляли с европейской жадностью, что доказывается примером исторически моментального истребления гигантских птиц моа в Новой Зеландии (см. разд 2.3). Автоматизм гибели верхнепалеолитической культуры косвенно свидетельствует в пользу ее автоматического формирования.

Примерно такое же автоматическое возникновение технологии произошло в эпоху неолитической революции производящего хозяйства 11,7 тыс. календарных лет назад, последовавшей за демографическим взрывом 16 тыс. календарных лет назад (см. разд 2.4). Неолитическая революция ознаменовалась одомашниванием сельскохозяйственных животных и растений. Это выдающееся технологическое достижение не должно считаться изобретением.

Мезолитические аборигены Австралии разволят ямс, дающий крупные съедобные клубни [11, с. 76], а южноамериканские индейцы порой выращивают детенышей диких съедобных животных. Лошадь и северный олень, возможно, приручались еще в верхнепалеолитической Европе [66, с. 28–33]. По молекулярно-генетическим данным, предки всех домашних лошадей имеют возраст ок. 320 или даже ок. 630 тыс. лет [776]. Однако бесспорные археологические свидетельства верховой езды относятся к древнехалколитической (древнемеднокаменного века) культуре Средний Стог (Украина – юго-запад России, 7180–6260 лет назад) [121]. Молекулярно-генетическая древность домашних собак достигает 135 тыс. лет [777]. Столь почтенный возраст объясняет происхождение собак динго, явившихся в Австралию под водительством первых аборигенов 61±13 тыс. лет назад (см. разд. 2.4). Близкие к китайским волкам, эти животные отмечены в Восточной Азии ок. 40 или ок. 15 тыс. лет назад, в Германии – 14 тыс. лет назад, в Израиле – 12 тыс. лет назад [582; 671].

Из сказанного следует, что навыки доместикации животных и растений имелись у людей и до неолитической революции, однако хозяйственно не применялись. Преднеолитический демографический взрыв востребовал их в соответствии с демографо-технологической зависимостью. Примерно в то же время демографический подъем происходил в Восточной Азии, где производящее хозяйство зародилось автономно, т. е. до прибытия с запада носителей сино-кавказских языков (чеченский, кетский, надене и др.), положивших начало сино-тибетским (китайский, бирманский и другие языки Центральной, Юго-Восточной и Восточной Азии).

Западноевропейская промышленная революция, развернувшаяся с XIV в., происходила по описанному сценарию. Характерные для нее машины были известны еще античным грекам, которые применяли их в театре. Герон Александрийский создал паровой двигатель в I в. Раймунд Луллий (ок. 1235 – ок. 1315) построил первую «логическую машину», зачаточный прообраз компьютера. Эти изобретения ни для кого не являлись тайной, однако принципиально родственные им машины «пошли в тираж» лишь после начала современного демографического взрыва в Западной Европе (XI – середина XVI вв.).

Густо населенная Азия (Индия, Китай, Япония) не случайно отставала от Западной Европы. Ее биопродуктивность превосходит западноевропейскую. Поэтому из-за расхождений биопродуктивности в пользу Южной и Восточной Азии последняя технологическая революция должна была начаться в Западной Европе раньше и с меньших плотностей населения, нежели в густонаселенных азиатских регионах. Там высокая биопродуктивность среды, поделенная на численность населения, опережала западноевропейский уровень, а потому не создавала условий для революционных перемен в технологии, как следует из предложенной нами демографо-технологической зависимости (см. выше). Проще говоря, в «райских» условиях можно и подождать с внедрением новой техники. Поэтому демографо-технологическая зависимость претворялась в Азии нестандартно: ашель пробился позже, чем на Западе; производящее хозяйство, правда, зародилось одновременно с ближневосточным неолитом, но вот начала промышленной революции привились лишь в ХХ в. (при этом передовые технологии – от производства бумаги до зачатков ракетной техники – были представлены еще в средневековом Китае, но не влияли на умы в смысле революционизации общего технологического состояния, как это было в Европе).

Демографо-технологическая зависимость действовала не только в среде гоминин человеческой филетической линии: 125 тыс. лет назад демографический взрыв охватил популяции европейского Homo heidelbergensis, превратив его прогрессивно-неандерталоидный вариант в акселерированного классического неандертальца (см. разд. 2.4). Демографический подъем потребовал усложнения технологии, и неандертальцы обнаружили, что давно производят в рамках своей мустьерской культуры изделия на пластинах, отвечающие более высокому уровню верхнепалеолитической техники. Соответствующие образцы были «пущены в серию», что привело к становлению археологической культуры перигор 0–1 (шательперрон), которая непосредственно связана с неандертальцами во французских местонахождениях Арси-сюр-Кюр (33 860 ± 250 лет назад) и Ле Котте (33 300 ± 500 лет назад) [569].

Демографо-технологическая зависимость позволяет объяснить природу ускоряющегося технического прогресса человечества. Каждая технологическая революция сопровождалась расширением орудийного инвентаря. В соответствии с законами технологии обогащение инструментария сопровождается сужением функций орудий, их специализацией. Специализированные орудия более производительны, чем неспециализированные. Поэтому всякая технологическая революция ознаменовывалась скачком производительности труда.

Технологические революции следовали за демографическими взрывами, а демографический рост происходил экспоненциально, с ускорением. Поэтому следующий за ним технологический прогресс шел также ускоренно. Творческое начало человечества играло при этом вспомогательную роль, хотя люди самолюбиво привыкли иначе оценивать ситуацию.

Социальность

Демографо-технологическая зависимость проливает свет на природу человеческой социальности. Происхождение кровнородственных отношений у людей имеет биологический характер. В среде высших коллективных животных действует закон Крука [265–267]. Согласно этому закону, структура сообществ высших коллективных животных зависит от биопродуктивности среды. Биопродуктивность эта минимальна, например, в пустынных высокогорьях. Поэтому у населяющих их обезьян гелад лишние самцы изгоняются из стада как ненужные рты, а победившие самцы-лидеры обзаводятся гаремами. То же бывает характерно и для людей, например, для автохтонов Аравийской пустыни, древних евреев и арабов, у которых издавна имелись гаремные семьи. Пустынные регионы порождают у обезьян патрилинейность, а у людей – патриархат, что в обоих случаях одинаково означает господство сильного пола.

В максимально биопродуктивных регионах, в тропическом лесу, пищи хватает всем. Поэтому второстепенные самцы не изгоняются, и доступ к самкам имеет все мужское поголовье. Там господствует промискуитет (свободная любовь), как, например, у шимпанзе [59, с. 135]. У обезьян ранг особи в стаде наследуется по материнской линии. Поэтому для лесных шимпанзе характерна матрилинейность (высокий статус самок, особенно приближенных к вожакам), а для человеческих сообществ в высокобиопродуктивных регионах – пережитки матриархального промискуитета при высоком значении женщин, особенно приближенных к вождям (например у древних эламитов на территории нынешнего субтропического Ирана). Это объясняет и существование пережитков матриархата в высокобиопродуктивных тропических джунглях Вьетнама: подобное социальное устройство представляет собой аналогию матрилинейным общественным связям шимпанзе в тропических джунглях Африки. В средах с промежуточной биопродуктивностью обезьянам и людям присущи переходные варианты кровнородственных отношений между матрилинейной свободой и патриархальной строгостью.

Сравнивая общественный образ жизни у людей и у других приматов, мы вовсе не предаемся биологизаторству. Научный подход к вопросу требует учитывать то элементарное обстоятельство, что человек является все же природным существом, пусть и связанным с колоссальной цивилизацией (см. разд. 3.3). Природные задатки в нас по-прежнему сильны, и мы продолжаем свой род вполне биологическим путем. Коль скоро это так, то подчинение закону Крука отнюдь не должно нас унижать.

В свете закона Крука поведение обезьян объясняет генезис широкого спектра кровнородственных отношений людей: от гаремной семьи у выходцев из Аравийской пустыни с ее минимальной биопродуктивностью до свободной любви (аналога промискуитета) в благополучных странах. Поведение обезьян объясняет и происхождение обусловленных кровнородственными связями подсознательных комплексов, выявленных З. Фрейдом (1856–1939) у современных людей.

Возьмем, например, эдипов комплекс, т. е. инстинктивное стремление молодого человека к близкородственным брачным отношениям (инцесту) с властной женщиной (матерью) при ненависти к отцу. Объяснение подобных побуждений лежит в повадках обезьян. В их стадах доминирующее положение самцов нередко передается по линии господствующей самки-матери, откуда возникает тяга к тесным (сексуальным) связям с ней, т. е. к инцесту. При этом молодежь мужского пола не прочь избавиться от лидирующих самцов старшего поколения, т. е. от своих отцов, чтобы занять их место в стадной иерархии. В сумме у молоди обезьян складывается благоприятная почва для эдипова комплекса, который достался нашим соплеменникам от далеких предков. У нормальных людей этот комплекс обуздан воспитанием – у невоспитанных дает о себе знать. Нейрофизиология подобных людей необязательно паталогична, так что помощь психоаналитика может оказаться небесполезной.

Помимо отношений, связанных с продолжением рода, людям свойственны производственные отношения, создающие каркас исторических обществ. Альтруистическое сотрудничество у людей не может быть результатом биологического группового отбора [317–320]. Групповой отбор – это разновидность естественного отбора, когда природа заботится не о выживании отдельной особи, а о сохранении генотипа, общего группе родичей. Во имя его выживания отдельная особь способна идти на существенные самоограничения и даже самоотверженно жертвовать жизнью ради своих родственников. Она погибнет, но ее генотип уцелеет у родственных собратьев. Заманчиво было бы считать, что человеческое трудовое сотрудничество зародилось в результате группового отбора родичей. Это, однако, упрощенный взгляд на вещи, поскольку для людей весьма характерно сотрудничество неродственных индивидов.

На наш взгляд, человеческая социальность имеет производственное происхождение. Демографо-технологическая зависимость, связывая людской коллектив с технологией, тем самым цементирует его технологически. Солидарность людей на почве демографо-технологической зависимости представляется основой социальности. Она имеет ту же древность, что и технология у гоминин. Проще говоря, демографо-технологическая зависимость сбивает тружеников в тесный коллектив. Его рамки ограничены не общественными инстинктами, как у других животных, а степенью сложности наличной технологии, что по определению является небиологическим фактором. Вот почему человеческая социальность отличается особой, не биологической, а технологической природой. Чем значительнее производственные технологии, тем крупнее и сложнее устроено общество. Это обстоятельство объясняет историческую последовательность трех основных типов социальной организации: первобытное общество (исходное), рабовладельческое и феодальное общество личной зависимости людей друг от друга (после неолитической революции), капиталистическое общество опосредованной, денежной зависимости людей от себе подобных (после промышленной революции). Изложенное понимание социальности избавляет нас от неконкретных споров о ее метафизической, философской природе, поскольку имеющиеся факты ставят проблему на вполне твердую почву.

Если человеческая социальность имеет технологическое происхождение, то она никогда не зависела от воли и сознания человека. Отсюда следует, что всякая социоинженерная деятельность людей может лишь подкорректировать автоматически складывающиеся человеческие отношения, но не сконструировать их произвольно, на что во все времена рассчитывали утописты.