Нил Стивенсон Криптономикон. Часть 2

ПОНТИФИК

К тому времени, как Рэнди добирается до регистрационной стойки «Эйр Кинакута», он уже не помнит, как попал в аэропорт. Память отшибло начисто. Поймал такси? В центре Лос Альтоса – маловероятно. Подбросил кто то из коллег компьютерщиков? На своей машине он точно доехать не мог, потому что электромагнитный импульс спалил ей всю электронику. Он вытащил документы из бардачка, отыскал через два квартала фордовского дилера и загнал «акуру» за пять штук наличными.

Ах да, дилер и подбросил его в аэропорт.

Рэнди всегда мечтал подойти к кассе экзотической авиалинии, небрежно достать деньги и сказать: «Дайте мне билет на ближайший рейс до X». В жизни это оказалось совсем не так клево и романтично, просто нервно и дорого. Пришлось взять билет в первый класс, приложив почти все деньги за «акуру». Однако он не склонен заниматься самобичеванием по поводу непомерных трат в то время, как его состояние выражается отрицательной величиной и может быть вычислено лишь по сложной математической формуле. Вполне вероятно, что он не сумел стереть жесткий диск Гроба и Дантист выиграет процесс.

По пути через аэропорт Рэнди останавливается и некоторое время смотрит на телефонные кабинки. Велик соблазн известить Шафто о последних событиях. Вот бы они побыстрее извлекли из подлодки золото, снизив тем самым ее стоимость и соответственно урон, который Дантист может нанести «Эпифиту».

Математически все просто. Дантист уверяет, что «Эпифит» причинил ему ущерб. Размер ущерба – х , где х – сумма, которую Дантист, как миноритарный акционер, получил бы, заключи Рэнди правильный контракт с «Семпер марин». Предположим, контракт предусматривал бы пятидесятипроцснтный раздел прибыли, тогда х составляет 50% от стоимости лодки, умножить на одну десятую – долю Дантиста в «Эпифите» – минус несколько процентов налогов и прочих диссипативных потерь реального мира. Значит, если лодка стоит десять миллионов долларов, то х – где то полмиллиона.

Чтобы захватить «Эпифит», Дантисту нужно еще 40% акций. Цена этого пакета (если бы он продавался) – ноль целых четыре десятых от стоимости «Эпифита». Назовем ее у .

Если x ] у , Дантист побеждает. Судья скажет: «Вы, „Эпифит“, должны этому бедному, обиженному миноритарному акционеру x долларов. Но я смотрю на жалкое состояние вашей компании и понимаю, что столько денег вам не собрать. Единственный способ загладить ущерб – расплатиться тем, чего у вас завались, – вашими паршивыми акциями. А поскольку стоимость всей компании очень, очень близка к нулю, вам придется отдать ему практически все».

Как сделать х { y ? Либо уменьшить стоимость лодки, сняв с нее золото, либо увеличить стоимость «Эпифита» – но как?

В более удачное время они могли бы преобразоваться в открытое общество, однако на это уйдут месяцы. И ни один инвестор не притронется к их акциям, пока над «Эпифитом» висит иск Дантиста.

У Рэнди возникает видение: он едет в джунгли с автопогрузчиком, сгребает слитки, которые нашел с Дугом, везет в банк и кладет на счет «Эпифита».

Левее движется некий рой женщин и детей, слышатся знакомые голоса. Мозг Рэнди, как голодный спрут, обволокся вокруг идеи золота в джунглях; чтобы на секунду вернуться к реальности, надо разомкнуть щупальца, отрывая присоску за присоской Наконец он фокусируется на беспорядочной группе и узнает семью Ави: Дебору, выводок детей и двух нянь, сжимающих паспорта и билеты в конвертах «Эль Аль». Дети маленькие и норовят брызнуть в разные стороны, взрослые сосредоточены на том, чтобы этого не допустить, в итоге группа движется примерно как мешок такс по направлению к куску мяса. Рэнди, вероятно, лично виновен в их исходе. Он охотно сбежал бы в мужской туалет и забился в толчок. Однако что то сказать надо, поэтому он догоняет Дебору и для начала предлагает взять у нее сумку с детскими шмотками. Сумка оказывается неожиданно тяжелой; Рэнди предполагает, что там несколько галлонов яблочного сока плюс целая противоастматическая установка и, может быть, слиток другой золота на случай мирового финансового обвала.

– В Израиль?

– «Эль Аль» не летает в Акапулько.

Ого! Дебора на пике формы.

– Ави как то это объяснил?

– Ты меня спрашиваешь? Мне казалось, ты должен быть в курсе, – говорит Дебора.

– Ну, все так быстро меняется, – мямлит Рэнди. – Я не знал, что надо рвать когти.

– Тогда почему у тебя из кармана торчит билет «Эйр Кинакута»?

– Ой, знаешь ли… кой какие дела.

– Что то ты невеселый. У тебя проблемы? – спрашивает Дебора.

Рэнди вздыхает.

– Как сказать. А у тебя?

– У меня? Проблемы? С какой стати?

– Ну, тебя вырвали из дома и велели в десять минут отправляться черт те куда…

– Мы летим в Израиль, Рэнди. Это не из дома, а домой.

– И все таки это нервотрепка…

– По сравнению с чем?

– С тем, чтобы оставаться на месте и жить своей жизнью.

– Это моя жизнь, Рэнди.

Дебора явно на взводе. Рэнди предполагает, что она зла как черт, но соблюдает некое эмоциональное соглашение о неразглашении. Это, наверное, лучше, чем два других варианта, которые приходят в голову Рэнди, а именно: (1) истерические взаимные упреки и (2) ангельское спокойствие. Поведение Деборы означает: «У меня свои дела, у тебя свои дела, вот и проваливай». Рэнди внезапно чувствует себя полным идиотом. И зачем только он взял у нее сумку? Дебора тоже явно не понимает, какого хрена Рэнди набился в носильщики, как будто ему больше не фига делать. Можно подумать, они с нянями не дотащат сумку до самолета. Когда она, Дебора, последний раз предлагала Рэнди написать за него программу? А если Рэнди и впрямь нечем себя занять, уж лучше бы, как мужчина, обвязался гранатами и хорошенько обнял Дантиста.

Рэнди говорит:

– Ты, наверное, еще свяжешься с Ави перед отлетом. Передашь ему от меня сообщение?

– Какое?

– И все?

Дебора, вероятно, не в курсе, что Ави и Рэнди, экономя пропускную способность канала, пользуются двоичным кодом, а ля Пол Ревир со Старой Северной церковью. В данном случае «ноль» означает, что Рэнди не сумел стереть всю информацию с жесткого диска Гроба.

В большом зале висят под потолком огромные телевизоры, показывающие аэропортовский канал, на котором новости сменяются еще быстрее и отрывочнее, чем в обычных телевизионных выпусках, часто перемежаясь прогнозами погоды и биржевыми курсами. Рэнди потрясен, но не то чтобы по настоящему, удивлен, когда начинается сюжет, в котором одетые по ковбойски Тайные Обожатели осуществляют свое право носить оружие на улицах Лос Альтоса, баррикада в «Ордо» рушится перед камерой и полицейские с автоматами врываются в офис. Показывают Лола Комстока – он, садясь в лимузин, отвечает на вопрос корреспондента, очень вальяжный и довольный собой. Общеизвестно, что для телевизионщиков главное – картинка; в таком случае «Ордо» крупно повезло. Все видели, как тупые копы громят высокотехнологическую компанию. «Эпифиту» это ничего не дает, потому что «Ордо», в сущности, ни при чем. Частный конфликт между Дантистом и «Эпифитом» превратился в публичный конфликт между Комстоком и «Ордо». Рэнди зол и растерян.

Он садится в самолет и начинает есть черную икру. Вообще то не в его правилах налегать на бесплатную жрачку в самолете, но поглощение икры дает декадентское ощущение пира во время чумы, что сейчас как раз в жилу.

Как истинный технарь Рэнди обычно читает листки, засунутые между глянцевыми журналами и санитарными пакетами. На одном из листков написано, что пассажиры султанского класса (так называется первый класс в «Эйр Кинакута») могут не только звонить со своих мест, но и принимать входящие звонки. Поэтому Рэнди звонит Дугласу Макартуру Шафто на сотовый. Номер австралийский, но телефон должен работать в любой точке земного шара. На Филиппинах сейчас шесть утра, однако Дуг уже наверняка не спит. Он и впрямь отвечает со второго гудка. Судя по звукам, он застрял в манильской пробке, возможно, на заднем сиденье такси.

– Это Рэнди, из самолета, – говорит Рэнди. – «Эйр Кинакута».

– Рэнди! Мы только что видели тебя по телику, – говорит Дуг. Рэнди требуется примерно минута, чтобы осознать услышанное; он запил икру двумя стопками водки.

– Да, – продолжает Дуг. – Я, как проснулся, включил Си эн эн. Ты сидел на крыше машины и печатал. Что происходит.

– Ничего! Ровным счетом ничего! – До Рэнди доходит, что это большая удача. Увидев его по Си эн эн, Дуг скорее сподвигнется на какие то радикальные подвиги. Он опрокидывает еще стопку и говорит: – Да, сервис в султанском классе просто обалденный. Вообще если ты поищешь в инете на «Ордо», то увидишь, что эта лабуда не имеет к нам ни малейшего отношения.

– Забавно, Комсток тоже отрицает, что это наезд на «Ордо». – Когда вьетнамские ветераны вроде Дуга говорят о правительственных заявлениях, они умеют изобразить скупую иронию, явную, как зубоврачебный бур, приставленный к твоему зубу, но куда более забавную. Рэнди давится водкой.

– Он говорит, это пустяковый гражданский иск, – продолжает Дуг вкрадчиво шелковистым тоном оскорбленной невинности.

– То, что «Ордо» распространяет ненавистную правительству криптографию, – чистейшей воды совпадение, – догадывается Рэнди.

– Ага.

– Какие нелады?

– Все произошло глубокой ночью по вашему времени. Уверен, утром ты найдешь несколько занятных факсов.

– Ладно, взгляну, – говорит Дуг Шафто.

– Я, наверное, звякну тебе из Кинакуты, – говорит Рэнди.

– Счастливо долететь, Рэндалл.

– Удачного тебе дня, Дуглас.

Рэнди кладет телефон обратно в гнездо на ручке кресла и готовится впасть в заслуженную кому. Однако через пять минут телефон звонит. Так непривычно, чтобы тебе звонили в самолет, что он в первый миг совершенно ошарашен. Еще несколько секунд уходит на то, чтобы посмотреть в инструкции, как ответить на звонок.

Когда он наконец подносит включенную трубку к уху, голос говорит:

– По вашему, это очень умно? Думаете, кроме вас и Дуга Шафто, никто в мире не знает, что пассажиры султанского класса могут принимать входящие звонки?

Рэнди убежден, что никогда не слышал этого голоса. Голос старческий, но не надтреснутый, а словно отполированный временем, как ступени церкви.

– Кто это?

– Вы рассчитываете, что мистер Шафто перезвонит вам из автомата, я правильно угадал?

– Пожалуйста, ответьте, кто это?

– Думаете, так безопаснее, чем по сотовому? Уверяю вас, нет. – Говорящий делает длинные паузы до, после и в середине фраз, как будто редко общается с людьми и никак не может набрать темп.

– Ладно, – говорит Рэнди. – Вы знаете, кто я и кому звонил. Очевидно, вы держите меня под наблюдением. Надо понимать, вы работаете не на Дантиста. Так на кого же? Правительство Соединенных Штатов? Агентство Национальной Безопасности, верно?

– Обычно ребята из Форт Мида не звонят людям, чьи телефоны прослушивают. – Для американца неизвестный говорит чересчур четко; скорее он откуда нибудь из Северной Европы. – Хотя в вашем случае АНБ могло бы сделать исключение – когда я был там, они все восхищались трудами вашего деда. До такой степени, что решили их украсть.

– Полагаю, это самый высокий комплимент.

– Вы могли бы стать миллиардером, Рэнди. Слава богу, этого не произошло.

– Чего ж тут хорошего?

– Вы были бы очень умным человеком, которому не приходится принимать трудных решений – не приходится упражнять свой мозг. Это куда хуже, чем быть тупицей.

– Дед работал на вас в АНБ?

– Ему это было неинтересно. Он говорил, что у него более высокое призвание. Поэтому, пока он строил все более и более мощные компьютеры, чтобы решить задачу Гарварда Уотерхауза о разложении на простые сомножители, мои друзья из АНБ смотрели на него и учились.

– И вы тоже.

– Я? О нет, паять железки – не мой профиль. Я следил за тем, как АНБ следит за вашим дедом.

– По чьей указке? Погодите, не отвечайте – eruditorum.org?

– Молодцом, Рэнди.

– Как мне вас называть? Понтифик?

– Понтифик – хорошее слово.

– Да, – говорит Рэнди. – Я смотрел в словаре, искал подсказки в этимологии. Это старое латинское слово, и значит оно «священник».

– Католики зовут Папу «Pontifex Maximus», или «понтифик» для краткости, – соглашается понтифик, – но этим же словом язычники называли своих жрецов, а иудеи – раввинов, настолько оно внеконфессиональное.

– Однако буквальное его значение – «строитель мостов», поэтому прекрасно подходит для криптосистемы, – говорит Рэнди.

– И, надеюсь, для меня, – сухо отвечает понтифик. – Приятно, что вы так думаете, Рэнди. Для многих людей криптосистема скорее стена, чем мост.

– Да, черт возьми. Рад познакомиться с вами по телефону.

– Взаимно.

– Что то последнее время от вас не было почты.

– Не хотел вас смущать. Вы могли подумать, будто я пытаюсь вас обратить.

– Ничуть. Кстати, знающие люди говорят, что ваша система чудная, но толковая.

– Она вовсе не чудная, если в ней разобраться, – вежливо отвечает понтифик.

– Ну… а чему я обязан этим звонком? Очевидно, ваши друзья меня прослушивают – по чьим указаниям?

– Не знаю, – говорит понтифик. – Но мне известно, что вы пытаетесь взломать «Аретузу».

Рэнди не помнит, чтобы когда нибудь произносил это слово вслух. Оно было напечатано на обертках старых перфокарт, которые он прогонял через перфосчитыватель в Сиэтле. В памяти всплывает коробка из дедушкиного сундука, подписанная «ГАРВАРД УОТЕРХАУЗ: ЗАДАЧА О РАЗЛОЖЕНИИ НА ПРОСТЫЕ СОМНОЖИТЕЛИ, 1949–1952». Теперь он по крайней мере может привязать понтифика к определенной дате.

– Вы работали в АНБ в конце сороковых – начале пятидесятых, – говорит Рэнди. – Вероятно, участвовали в разработке «Харвеста».

«Харвестом» назывался уникальный суперкомпьютер для взлома шифров, на три десятилетия опередивший свое время и построенный для АНБ инженерами «ЭТК».

– Как я упоминал, – говорит понтифик, – труды вашего деда пришлись очень кстати.

– У Честера работает бывший инженер «ЭТК», – вспоминает Рэнди. – Он помогал мне считывать перфокарты. Он ваш друг. Он вам позвонил.

Понтифик издает смешок.

– В нашей маленькой компании вряд ли найдется более памятное слово, чем «Аретуза». Бедняга чуть об пол не грохнулся, когда его увидел. Позвонил мне с моторки, Рэнди.

– В чем дело? Что в этой «Аретузе» такого особенного?

– Мы убили десять лет жизни, пытаясь ее взломать! И все напрасно!

– Наверное, это и впрямь было очень досадно, – говорит Рэнди. – У вас до сих пор в голосе слышится обида.

– Я зол на Комстока.

– Это не тот, который…

– Нет, не генеральный прокурор Пол Комсток. Его отец. Эрл Комсток.

– Что?! Тот тип, которого Дуг Шафто сбросил с фуникулера? Который устроил Вьетнамскую войну?

– Нет, нет! То есть да. Эрл Комсток во многом определил вьетнамскую политику. И Дуг Шафто действительно заработал свои пятнадцать минут славы, выбросив его из фуникулера, если не ошибаюсь, в семьдесят девятом. Но весь вьетнамский бред был только эпилогом его настоящей карьеры.

– А в чем она тогда состояла?

– Эрл Комсток, под началом которого ваш дед служил во время Второй мировой войны, был одним из создателей АНБ и моим шефом с 49 го до примерно 60 го. Он был одержим «Аретузой».

– Почему?

– Он считал, что это шифр коммунистов. Что, взломав «Аретузу», мы сможем применить этот подход к последним советским шифрам, которые нам никак не давались. Нелепость, конечно. Однако он верил в это – или по крайней мере так утверждал, – и мы бились лбом об «Аретузу». Сильные люди зарабатывали нервный срыв. Гении убеждали себя в том, что они тупицы. В итоге все оказалось шуткой.

– Шуткой? Как это?

– Мы бесконечно гоняли перехваты через «Харвест». У нас говорили, что в Вашингтоне и Балтиморе пригасает свет, когда мы работаем над «Аретузой». До сих пор помню наизусть первые группы: AADAA FGTAA и так далее. Эти двойные А! Люди писали о них диссертации. В конце концов мы решили, что это просто флюктуации. Мы изобрели абсолютно новые системы криптоанализа, чтобы к ней подступиться – написали новые тома «Криптономикона». Данные были очень близки к случайным. Искать в них закономерности было все равно что читать книгу, которую сожгли, а пепел смешали с цементом в плотине Гувера. Мы ничего толком не получили.

Лет через десять мы стали использовать «Аретузу», чтобы сбить спесь с новичков. К тому времени АНБ фантастически разрослось, мы набирали лучших молодых математиков со всех концов Соединенных Штатов. Когда кто нибудь из них слишком о себе мнил, его сажали за «Аретузу» – пусть не воображает. Многие обломались. Однако примерно в 59 м появился один парнишка – самый способный из всех, кого мы видели. Он ее расколол.

– Полагаю, вы позвонили не для того, чтобы раззадорить мое любопытство, – говорит Рэнди. – Что он выяснил?

– Что перехваты «Аретузы» – вовсе не шифрованные сообщения, а просто результаты определенной математической функции – римановской дзета функции, которая применяется в разных целях, в частности, как генератор случайных чисел в некоторых криптосистемах. Парень доказал, что если задать определенные параметры и ввести некую ключевую последовательность, то функция выдаст в точности ту же последовательность, что и перехваты. Больше ничего она не пишет. И на этом карьера Комстока чуть не закончилась.

– Почему?

– Отчасти потому, что он вбухал в это дело безумное количество людских ресурсов и денег. Но главным образом потому, что ключевой последовательностью – затравкой для генератора случайных чисел – оказалась фамилия шефа. К О М С Т О К.

– Шутите.

– У нас были все доказательства, неопровержимые математически. Получалось, либо Комсток сам сгенерировал перехваты, причем имел глупость использовать для затравки собственную фамилию – поверьте, с него бы сталось, – либо над ним чудовищно подшутили.

– А вы как думаете?

– Ну, он никогда не говорил, откуда взял эти перехваты, так что трудно строить гипотезы. Я склонен верить в теорию розыгрыша: уж очень у многих подчиненных был на него зуб. Но не в этом суть. Его с треском вышибли из АНБ в сорок шесть лет. Седовласого ветерана, технократа с самым высоким допуском и кучей влиятельных друзей. Отсюда он более или менее прямиком попал в Совет Национальной Безопасности Кеннеди. Остальное история.

– Ничего себе, – потрясенно говорит Рэнди. – Ну и фруктец!

– Палец в рот не клади, – соглашается понтифик. – А теперь его сынок… ладно, не буду заводиться.

Понтифик надолго замолкает, и Рэнди спрашивает:

– Так почему вы мне сейчас позвонили?

Понтифик несколько мгновений не отвечает, как будто сам не знает ответа. Однако Рэнди думает иначе. Тебе что то хотят этим сказать.

– Думаю, меня ужаснуло, что талантливые молодые люди будут снова убиваться над «Аретузой». До звонка с моторной лодки я думал, что она мертва и похоронена.

– Но вам то что?

– Вы и так лишились миллиардных компьютерных патентов, – говорит понтифик. – Это было бы несправедливо.

– Значит, из жалости.

– И потом, я уже говорил, что человек, который вас подслушивает, – мой друг. Он услышит каждое слово, которое вы скажете в ближайшие несколько месяцев, или по крайней мере прочтет в записи. Если вы, Кантрелл и другие будете все это время говорить об «Аретузе», он просто не выдержит. Абсолютно кафкианское дежа вю. Так что, пожалуйста, бросьте это дело.

– Что ж, спасибо за намек.

– На здоровье. Позволите совет?

– Понтифику положено советовать.

– Прежде должен предупредить, что давно не вращаюсь свете и не усвоил постмодернистского стремления воздерживаться от оценочных суждений.

– Я приготовился.

– Мой совет: создайте самую лучшую Крипту, какую только можете. Ваши клиенты – по крайней мере их часть – в практическом смысле настоящие аборигены. Они или обогатят, или убьют, как в первобытных мифах.

– Вы про наркобаронистых персонажей?

– И про некоторых белых людей в костюмах. Довольно одного поколения, чтобы вернуться к первобытной дикости.

– Что ж, мы предоставляем самые современные криптографические услуги всем нашим клиентам – даже тем, кто носит кольцо в носу.

– Прекрасно! А теперь – как ни жаль заканчивать на грустной ноте – мне пора прощаться.

Рэнди вешает трубку, и телефон почти сразу звонит снова.

– Ну ты, братец, крут, – говорит Дуг Шафто. – Звоню тебе в самолет, а у тебя занято.

– Я знаю анекдот, – отвечает Рэнди, – про одного чувака, с которым ты встретился на горнолыжном подъемнике. Только с этим придется повременить.