Новейшая история россии

Треть земной поверхности была недосягаема для Вашингтона. И уже в 1945 г. Государственный департамент потребовал прекратить рассмотрение вопроса о помощи СССР до тех пор, пока советская политика «не будет полностью соответствовать нашей официальной международной экономической политике»². Говоря об экономических средствах воздействия (обещание займа и др.), Г. Трумэн подчеркивал, что «все козыри находятся в наших руках и русские вынуждены будут прийти к нам»³.

14 сентября 1945 г. группа американских конгрессменов во главе с членом палаты представителей М. Колмером (Миссисипи) посетила Москву, жестко ставя вопрос о советских войсках в восточноевропейских странах. Группа эта буквально потребовала прозрачности советского бюджета, «полного и честного» раскрытия экономической статистики — только тогда можно будет говорить об американском займе Советскому Союзу. Сталин отвел в сторону сопровождавшего группу Кеннана: «Наши войска собираются покинуть восточноевропейские страны, и проблемы будут решены. Скажите это вашим коллегам, чтобы они успокоились»⁴.

После неудачи Лондонской сессии Совета министров иностранных дел осенью 1945 г. американское руководство пытается определить потенциал и намерения единственной неподвластной страны — Советского Союза. Вернувшись после кругосветной поездки, помощник военного министра Джон Макклой говорит на банкете в Американской академии политических

360

В этом процессе ориентации в мире более легкой подсказкой оказалась «рижская аксиома», подозрительное отношение к России как к наступающей стороне. Пройдет значительное время, прежде чем в американской среде зададутся вопросом: «Зачем говорить о безграничных советских амбициях, если Сталин преследовал консервативную, ограниченную, даже традиционалистскую внешнюю политику?»²

В незнакомой, новой обстановке гораздо удобнее и привычнее было обратиться к высшей мере подозрений. Ялта давала более сложный вариант, проще было не искать нюансов, не видеть оборонительного характера, отвернуться от всего, что могло показаться двусмысленным, что не обещало немедленной массовой поддержки. Гораздо легче было публично подчеркнуть угрожающий аспект советской внешней политики, тогда логичным выглядел вильсонизм трумэновской политики, усиленный только что кончившейся войной. Экстренность войны ушла в прошлое, атомное оружие усилило чувство вседозволенности, необходимость терпимо относиться к могущественным союзникам испарилась. В то же время представление о советской политике как об экспансионистской делало доктрину национальной безопасности гораздо более основательной.

4 октября 1945 г. советник американского посольства в Москве Джордж Кеннан прислал государственному секретарю каблограмму, в которой предсказывал, что русские «постараются организовать максимальные трудности для западных правительств посредством деятельности определенных групп в западных странах». Бирнс ответил личным письмом: «Ваше послание дало мне значительную пищу для размышлений». В эти дни Бирнса довольно сурово критиковали в Комитете по международным делам американского сената за недостаточную твердость в отношении русских. 16 октября госсекретарь показал

361

А посол Гарриман тем временем летел в Гагры к Сталину, который впервые за девять лет позволил себе отдых. На американцев этот отдых не распространялся. После часовой поездки из Адлера Гарриман оказался на окрашенной в белое вилле — летней резиденции Берии, когда тот возглавлял Коммунистическую партию Грузии. Вокруг гектары садовых деревьев. Неизменный зеленый забор. В дверях стоял Сталин. Он провел гостя в кабинет из красного дерева. И сказал, что все сообщения от американцев следуют к нему немедленно.

Сталина интересовала Япония. Правильным решением было бы создание Союзной контрольной комиссии. Эта комиссия (не Совет, как в Германии) не ограничила бы власть генерала Макартура. СССР не собирается слать свои войска на Японские острова. Сталин, однако, становился все жестче. Советское правительство, напомнил он, ни разу не было проконсультировано по поводу решений, принимаемых по Японии. «Советский Союз, как суверенное государство, имеет самоуважение. Но ни одно решение, принятое Макартуром, не было передано этому правительству. Фактически Советский Союз стал сателлитом Соединенных Штатов на Тихом океане. Эту роль СССР принять не может. С Советским Союзом не обращались как с союзником. Но Советский Союз не будет сателлитом Соединенных Штатов ни на Дальнем Востоке, ни в каком другом месте»¹.

Гарриман протестовал: у Трумэна не было желания унизить Советский Союз. Но Сталин на этот раз не был намерен спрямлять углы. Макартур изменил систему японского правительства, ни в малейшей степени не оповестив советскую сторону, не объяснив причины. Японскому радио было позволено поносить СССР. Антироссийски настроенные японские генералы вовсе не находятся в местах заключения, а разгуливают на свободе. «Было бы более честным, если бы Советский Союз покинул Японию, чем терпеть ситуацию, когда его представители нахо-

362

Гарриман перешел в контратаку: «Политика изоляции означает поддержку советского доминирования во всей Восточной Европе и использование коммунистических партий Западной Европы и в других местах для усиления русского влияния». В этом месте Сталин возмутился. Он сказал, что Россия содержала от двадцати до сорока дивизий на маньчжурской границе на протяжении последних десяти лет, и эти дивизии явились вкладом в окончательное поражение Японии. Никто не может сказать, что Советский Союз не сделал ничего. «Я был готов помочь Соединенным Штатам посылкой войск на Японские острова — но это предложение было отвергнуто». (Как пишет переводчик — Эдвард Пэйдж, «когда Сталин делал это замечание, было совершенно очевидно по тону его голоса и выражению лица, что он очень уязвлен американским отказом на высадку советских войск на Хоккайдо»¹.) Гарриман полагал, что в советском руководстве шли жестокие дебаты, и, ввиду отношения к СССР со стороны Запада, было решено больше полагаться на себя.

Гарриману оставалось только откланяться. Сталин сказал, что принял его не только как посла США, но и как друга. «И так будет всегда». Гарриман пишет в Вашингтон 13 ноября, что русских обижает американская тактика «свершившихся фактов. Япония на протяжении двух поколений была постоянной угрозой русской безопасности на Дальнем Востоке, и Советы желают обезопасить себя от этой угрозы... Сталин сделал для меня абсолютно ясным, что вопрос Японии для него связан с вопросом Румынии и Болгарии. Он не сделает и шага на Балканах, если его позиция не будет учтена в Японии». Гарриман предсказал, что, если советские пожелания не будут учитываться, «советское правительство пойдет по пути односторонних действий ради надежной защиты интересов своей безопасности»².

¹ Harriman A. and Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941— 1946. New York, 1975, p. 515 (note).

² Harriman A. and Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941— 1946. New York, 1975, p. 519.

363

Государственный секретарь Бирнс колебался. Через несколько недель он сказал скептически слушающим его Паттерсону, Макклою и Форрестолу, что позиция Сталина в отношении Японии «здравая» и что Советы «полагают, что весь мир группируется против них». В своей речи 31 октября 1945 г. Бирнс попытался неким образом совместить «рижскую» и «ялтинскую» аксиомы. Он сказал, что Соединенные Штаты вполне понимают «особые интересы безопасности» Советского Союза в восточноевропейских странах. Соединенные Штаты «никогда не присоединятся к неким группам в этих странах, которые затевают враждебные интриги против Советского Союза». Но Бирнс при этом подчеркнул, что в атомном мире США стоят за «мировую систему. Региональный изоляционизм еще более опасен, чем национальный изоляционизм. Мы не можем создать необходимое для мира сотрудничество в мире, поделенном на сферы влияния и особых привилегий»².

Чувствуя, что примирительная часть его политики распадается, он предпринял два существенных шага.

1. Первым была миссия Этриджа на Балканы. Тупик в Лондоне, полагал Бирнс, был результатом взаимного непонимания

364

Два американца покрыли в своих переездах 20 тысяч километров между Москвой, Бухарестом и Софией. Но результирующий доклад Этриджа и Блэка показывает, как противоречия на Балканском полуострове повлияли на общую американскую политику в Европе. Это была победа «рижской аксиомы». Авторы доклада исходили из того положения, что Россия «ведет себя как империалистическая держава», используя местные коммунистические партии для установления экономического и политического доминирования над Румынией и Болгарией.

Как вести себя Вашингтону? Доклад вел к мысли об опасности вести «нереалистическую, мюнхенскую политику в отношении этих стран, ныне оккупированных Россией». Все же Этридж и Блэк считали, что «Россия исправима... Если бы мы могли читать в умах российских политических деятелей, то увидели бы их сомнения в собственных действиях». Если США будут твердо вести свою линию, то России придется корректировать свою линию. А альтернативы улучшению двусторонних отношений нет. Но доклад оправдывал стратегию и тактику поведения Государственного департамента. «Американский народ должен знать больше»¹. Госдеп получил превосходное оправдание своей тактики и своих предложений.

Посмотрим на доклад из исторического отстояния. Советская Россия категорически нуждалась в прикрытии, это прикрытие могло восприниматься как зона влияния. А на кого должен был полагаться СССР? На проамериканскую ООН? Положиться на США? Когда президентом был Рузвельт, это виделось

365

Бирнс решил не публиковать доклад, который углублял пропасть. Это могло вызвать общественный взрыв и сокрушить карьеру Бирнса как миротворца.

Итак, русские следовали автаркической оборонительной политике, которая воспринималась американскими сторонниками вильсоновских универсальных принципов как агрессивная и потенциально опасная.

Посол Гарриман 15 ноября 1945 г. шлет Бирнсу свое объяснение происходящего. «Нужно иметь в виду, что высшее советское руководство прожило свою жизнь в обстановке страха или напряжения, начиная с дней конспирации и революционной борьбы. Они боялись капиталистического окружения и раскола во внутренних рядах партии, что привело к двум ужасающим чисткам... Германское вторжение почти уничтожило их. Они должны ныне испытывать чувство огромного облегчения — теперь, когда начался прилив. С победой пришла уверенность в Красной армии и в контроле над внутренним развитием, что дало им впервые чувство безопасности для себя лично и для их революции, такого чувства они еще не испытывали. И здесь возникает атомная бомба, лишающая их чувства безопасности... Русский народ снова вернулся к мысли, что перед ним враждебный мир. Американский империализм стал угрозой России»¹.

Даже если бы советские цели ограничивались Восточной Европой в духе процентного соглашения Сталина с Черчиллем от октября 1944 г., американская сторона отныне не была намерена мириться с подобным отходом от глобальных принципов. Но русские не собирались обращаться в новый вильсонизм «демократии и открытости по всем азимутам». Нужды их безопасности были выше любых благих пожеланий. К тому же у победоносной России были силы защитить себя и свой, воспринимаемый как оптимальный, курс. Восточная Европа была рядом, и американское вмешательство вызывало разочарование вплоть до ярости. Разве позволяет Америка кому-нибудь вмешиваться в «доктрину Монро»?

Сталин говорит сыну Чан Кайши в январе 1946 г., что его (Сталина) намерением является укрепить позиции своей страны

366

Спустя десятилетия видно, что Государственный департамент и посланцы типа Этриджа не видели мировой картины полностью; они решительно отмежевывались от любой оценки в духе того, что Соединенные Штаты сами создают собственную огромную зону влияния. Через три десятилетия Сирил Блэк напишет, что «на большой арене мировой политики Соединенные Штаты в реальности обменивали влияние в Болгарии (а также в Румынии и Венгрии) на доминирующую роль в Италии и Японии»².

Но престиж Бирнса по-прежнему был под угрозой. Одиноко сидел он в госдепартаменте, пытаясь найти выход. Если Советский Союз не войдет в Комиссию ООН по атомной энергии, то сама ООН может потерять всякий смысл. Многое стояло на карте. Что можно было назвать позитивным? В Лондоне он пытался выйти непосредственно на Сталина.

2. И он предпринял еще одну попытку сближения. Может быть, больший эффект будут иметь встречи в более узком кругу — США, СССР, Британия? Бирнс 23 ноября 1945 г. попросил Гарримана уговорить Молотова собрать в Москве совещание «тройки» Бирнс — Молотов — Бевин. Бирнс прибыл в пургу 14 декабря в заснеженную Москву.

Повторить ход Рузвельта, сузить круг обсуждающих. А может, абстрагироваться даже от англичан³? Они встретятся в Москве. Рядом с ним будет сравнительно небольшая делегация», они отгородятся от зловредной прессы. Он обойдет упрямого

¹ Harriman A. and Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941 — 1946. New York, 1975, p. 540.

² Black C. Witnesses to the Start of the Cold War in Eastern Europe: The View from Bulgaria, Paper Presented to the Conference on Slavic Studies, October 1975, p. 24.

³ Byrnes J. Speaking Frankly. New York: Harper and Brothers, 1947, p. 109.

367

Бирнс с самого начала постарался «купить» Сталина. Он сказал ему, что русские зря обвиняют американцев в блокировании с англичанами — те не были даже оповещены об изменении формата встречи. У Сталина это не вызвало оживления: «Это просто еще одна завеса прикрыть реальности блока»¹.

А приверженцы жесткого подхода уже концентрировали силы, опасаясь «излишней» примирительности Бирнса. Будучи членом делегации Джордж Кеннан пишет, что Бирнс — еще один ненадежный «ирландский петушок» . Он желает договориться с русскими, неважно, за какую цену. А почему бы и не договориться, жертвуя интересами каких-то корейцев, румын и иранцев? Так в изображении Кеннана размышляет Бирнс, ничего о них не знающий. «За поверхностный успех он заплатит реальную — и немалую цену»².

На этот раз Кеннан ошибался. Ирландский «петушок» Бирнс, мобилизовав добрую волю, добился реального успеха. Правда, начало было трудным, необычная прежде язвительность уже стала признаком когда-то гораздо более сердечного общения. Когда Бирнс спросил впервые за несколько лет отдыхавшего Сталина, что тот делал в дни отпуска, Сталин ответил: «Читал ваши речи». Бирнс поздравил Сталина с превосходным вкусом, а тот ответил, что для него «чтение этих речей абсолютно обязательно»³.

Бевин жаловался Бирнсу, что русские «пытаются подорвать британские позиции на Ближнем Востоке... Точно как британский адмирал, который, когда видит остров, инстинктивно

¹ Dixon P. Double Diploma: The Life of Sir Pierson Dixon. London: Hutchinson, 1968, p. 199.

² Kennan G. Memoirs, 1925-1950. New York: Bantam, 1969, p. 286-288.

³ FRUS, 1945, v. II, p. 749-753; 629-631.

368

И все же Московская конференция была своего рода светлым пятном. Был в значительной мере преодолен лондонский балканский тупик, было достигнуто соглашение о процедуре мирной конференции по формированию послевоенных договоров. Советское правительство «посоветовало» болгарскому правительству включить в свой состав двух некоммунистов. Послы Гарриман и Керр отныне должны были присоединиться к Вышинскому, образуя таким образом состав комиссии, которая обязана была отправиться в Румынию для наблюдения за включением в румынское правительство двух некоммунистов.

Бирнс предложил советскому руководству создать Агентство по атомной энергии при ООН, которое создаст систему контроля над атомным оружием. Сталин соглашался на создание такого агентства, если оно будет подчиняться Совету Безопасности ООН, но Бирнс настаивал на подчинении агентства Генеральной Ассамблее ООН. Но в целом это американское предложение было воспринято советской стороной положительно. И серьезно. Когда на прощальном банкете Молотов стал шутить по поводу идей Джеймса Конанта (главного научного консультанта «Манхэттена»), Сталин сразу же встал и тихо сказал, что атомное оружие — не предмет для шуток¹. И дальше: «Я поднимаю этот тост за американских ученых и за то, что они сделали. Мы должны теперь работать вместе, чтобы это великое изобретение служило мирным целям»².

Неожиданно смягчился вопрос о контроле над Японией. В пик русских (и английских) протестов в адрес американской односторонности в Японии Бирнс выдвинул компромиссные

369

Беседуя с журналистами перед отбытием из Москвы, госсекретарь Бирнс сказал, что не желает замещения японских войск в Японии советскими войсками. «Экономические и стратегические интересы США определяют американскую политику в Китае»¹.

Сталин был неожиданно откровенен с американцами и англичанами. Бевин вспоминает: «Британия владеет Индией и другими владениями в своей сфере влияния; Соединенные Штаты контролируют Китай и Японию, в то время как Советский Союз не имеет ничего». На что Бевин ответил: «Русская сфера простирается от Любека до Порт-Артура. (Как представляется, верно замечает Д. Йергин относительно того, что «Сталин, безусловно, играл роль геополитика. Он также сказал Бевину, что англичане не должны покидать Египет, и «с симпатией» говорил о британских проблемах в Индии.)

Бирнс 24 декабря 1945 г. послал Трумэну телеграмму, смыслом которой была удовлетворенность конференцией: «Ситуация вдохновляющая». Единственный вопрос, не разрешенный в Москве, был вопрос о советских войсках в Иране, но западные союзники решили не педалировать этот вопрос, чтобы не потерять достигнутого.

Государственный секретарь Бирнс отсыпался в самолете. Он был удовлетворен — проснувшись на Азорских островах, он начал диктовать отчет — вплоть до Ньюфаундленда, — в кото-

370

Прежде всего, московскими соглашениями были недовольны в Государственном департаменте. Американская миссия в Бухаресте увидела в них «распродажу американских интересов». Посол США в Италии (и прежний полномочный посланник в Москве) Александер Кирк сказал, что Бирнс «ужасен» и что он «отдал слишком много русским». В то же время Лой Гендерсон как бы от лица госдепартамента определил советские цели как максималистские: «Представляется, что Советский Союз полон решимости сокрушить структуру, которую в свое время создала Великобритания с целью предотвратить переход Россией Турции, Дарданелл и ее выход в Средиземное море, через Иран и через Персидский залив — в Индийский океан. В последние пять лет исчезли два барьера на пути русской экспансии — Германия на западе и Япония на востоке. Судя по последним событиям на Ближнем Востоке, Россия сейчас концентрирует силы, чтобы ликвидировать третий барьер — на юге». Американская политика на Ближнем Востоке слаба и наивна. США должны найти средства исправить положение и не пустить события на самотек. Эти взгляды кардинально отличались от взглядов Джеймса Бирнса. Агрессивные позиции занимало все большее число сотрудников госдепартамента — они теперь открыто «разоблачали» советскую политику, «подлинные цели Москвы»².

371

Трумэн — сам «выходец» из сената, всегда внимательно следил за настроением, и мимо него не прошла эта сенатская оппозиция. Он не поддержал полностью Ванденберга, но задумался. Немаловажно отметить, что именно в это время резкие антирусские позиции начинает занимать министр военно-морского флота Джеймс Форрестол.

Но наибольшее значение начинает занимать мировоззрение главного советника Трумэна по внешней политике в его сравнительно небольшом аппарате Белого дома — адмирала Уильяма Леги. Некогда поклонник Бирнса, Леги (которого довольно часто обвиняли просто в ксенофобии) начинает осенью 1945 г. меняться в отношении Бирнса. Стремление сохранить союз военных лет начинает казаться Леги поверхностным. Имел место и личный мотив. С сильным госсекретарем значимость Леги в системе государственного аппарата уменьшалась. Да и Бирнс говорит в августе 1945 г., что недоволен Леги, который мнит, что «он все еще является фактическим государственным секретарем, каковым на самом деле он и был при Рузвельте». Бирнс сказал, что смотрит на Леги иначе.

Старый морской волк этой осенью начал контратаку. В конце октября 1945 г. он резко выступил против планов создания Дальневосточной комиссии для наблюдения за оккупацией Японии. Леги боялся, что дело закончится «советским контролем над Японией, что в высшей степени повредит американским планам в Азии». Адмирал был доволен речью Трумэна в день военно-морского флота. В дневнике он пишет, что все больше начинает вспоминать при президенте о мюнхенском умиротворении. И президент его понимает: Мюнхен не повто-

372

рится. «Нашим дипломатам-умиротворителям придется больше внимания уделять жизненным интересам Америки»¹.

Одновременно гроза полыхнула и у антиподов. 27 ноября 1945 г. американский посол в Китае Хэрли демонстративно снял свои посольские полномочия. Ему надоела как чанкайшистская продажная клика, так и неблагодарная война с государственным департаментом. Хэрли, будучи в США, и раньше грозился покинуть дипломатическую стезю, но его отговорили. Но через несколько недель он пришел к заключению, что война американской прессы против него инспирирована дипломатами из госдепа, и он не выдержал.

Хэрли обвинил профессиональных дипломатов в поддержке коммунизма и (одновременно) традиционного колониализма. (Напомним, что Сталин лично заверил Хэрли в том, что СССР не оказывает помощи коммунистическим дивизиям; Сталин обещал поддерживать Чан Кайши и в дальнейшем.) Сотрудники госдепа уже спрашивали друг друга, когда окажутся в федеральной тюрьме Алькатрас. Дополнительную силу обвинениям Хэрли придала поддержка адмирала Леги, который охарактеризовал обвинения Хэрли как «очень малая толика того, что описывали мне как коммунистические симпатии у многих сотрудников государственного департамента». После встречи с Трумэном, Бирнсом и генералом Маршаллом (которому предстояло заменить Хэрли) адмирал Леги записал в дневнике: «Сегодня я впервые ощутил, что у госсекретаря Бирнса нет иммунитета к коммунистическому влиянию»². Попытки Бирнса стабилизировать отношения с Россией отныне стали все больше восприниматься

¹ Leahy Diary, October 24, 27, 1945.

² Leahy Diary, November 28, December 11, 1945.

373

А в масштабах страны волну нарождающейся «холодной войны» возглавляли адмирал Леги, сенатор Ванденберг, высший слой бюрократии Государственного департамента, ряд сотрудников исполнительной власти. Их давление президент Трумэн, лишенный опыта и собственного мировидения, ощутил сразу. Старому рузвельтовскому советнику Розенману он жалуется, что во внешней политике у него все идет от кризиса к кризису. Трумэн, прежде обещавший Бирнсу большую свободу действий, теперь все более жестко обращается к Бирнсу. Самая большая головная боль президента (признается он своему штату помощников) — русские. «Они руководствуются дипломатией свершившихся фактов, и мы мало что можем сделать». Сказано в середине декабря 1945 г.

Трумэн начинает изменять свое отношение к Бирнсу. Он называет госдепартамент слабейшим из своих министерств. И возвращение Бирнса из Москвы с весомыми результатами не было встречено аплодисментами. Более того, президент сказал, что с ним мало консультировались по поводу Московского коммюнике. Он приказал прибывшему из Москвы Бирнсу немедленно прибыть к нему на борт президентской яхты, бороздившей Потомак. Во время обеда Леги в лоб спросил, какие выгоды получили Соединенные Штаты от Московской встречи? Было очевидно, что против Бирнса формируется камарилья.

В первый день нового, 1946 г. адмирал Леги пишет, что госдепартамент и лейбористское правительство Британии заняли позицию умиротворения Советского Союза, напоминающую поведение Чемберлена в Мюнхене и «враждебную интересам США и Британии». Тем пристальнее был интерес Леги к критикам американской внешней политики. Один из них, Марк Этридж, пишет, что «мир может быть обеспечен, только если он будет основан на подлинно представительном правительстве во всех странах, имеющих западную политическую традицию».

374

Трумэн пишет, что не признает Румынию и Болгарию — «полицейские государства». Изменения польских границ возмутительны. «Русские всегда были для меня сплошной головной болью». Присутствие русских войск в Иране «возмутительно».

Трумэн выдвигает новую программу: непризнание Болгарии и Румынии «до тех пор, пока они не удовлетворят наши требования»; американская позиция по Ирану теряет свою расплывчатость; происходит интернационализация Киля, Рейнско-Дунайского водного бассейна и черноморских проливов; поддерживается полный контроль над Японией и всей акваторией Тихого океана; воссоздаются сильные центральные правительства в Китае и Корее; Россия возвращает корабли, полученные от Соединенных Штатов по ленд-лизу. Президент сделал приписку, выдававшую его настроение: «Я устал нянчиться с Советами».

Не все американские историки согласны с утверждением, что американская администрация «нянчилась» с СССР. «Бирнс не нянчился с русскими; он вел с ними переговоры. Как бы там ни было, но Московская конференция показала, что демонстрация силы не действует в переговорах с Советским Союзом... Это были те переговоры, за которые всегда стоял Рузвельт: спокойные попытки «отставить» жесткие принципы, чтобы сформировать отношения великих держав в послевоенном мире»².

Позднее Трумэн скажет, что его замечание об усталости от «нянчения русских», будет «отправным пунктом нашей внешней политики». То был уход от «линии Рузвельта». Как бы символом этого стала смерть в январе 1946 г. Гарри Гопкинса, единственного американца, которому Сталин «открывал душу». Гопкинс, человек Ялты, долго был воплощением американо-советской дружбы — от страшного лета 1941 г. до победного лета 1945 г. Он служил президенту, для которого «ялтинская аксиома» была ос-

¹ Byrnes J. All in One Lifetime. New York: Harper and Brothers, 1958, p. 189-190.

² Yergin D. Shattered Peace. The Origins of the Cold War and the National Security State. Boston: Houghton Mifflin Company, 1977, p. 161.

375