Новейшая история россии

Кеннан мастерски нарисовал картину послевоенного мира. Из его слов значило, что ситуация развивается в плане, приближенном к военному. От «санитарного кордона» он перешел к идее сдерживания силою всего Запада, объединенного Соединенными Штатами. Кеннан сделал особый упор на идеологии, он представил Сталина фанатичным революционером, а не осторожным, все калькулирующим политиком, каким он был в реальности. Кеннан, заметим, писал в то самое время, когда Сталин требовал учитывать соотношение сил, колебнувшееся, по его словам, в сторону Запада — и прежде всего в сторону Соединенных Штатов.

Вина Кеннана перед историей заключается в том, что он категорически отверг возможность заинтересованности Советского Союза в стабильности и компромиссе, очевидность того, что СССР преследует ограниченные цели. Кеннан категорически от-

¹ Smith В. My Three Years in Moscow. Philadelphia: J.B. Lippincott, 1950, p. 53.

387

Своей «длинной телеграммой» Кеннан фактически «похоронил Ялту» как способ международного сотрудничества. Реакция Вашингтона была исключительно быстрой и действенной. Имя Кеннана узнали в Белом доме и вокруг. Не речь Сталина, а «длинная телеграмма» Кеннана стала Библией своего времени, но крайней мере, Библией творцов американской внешней политики. Бирнс назвал ее «превосходным анализом». Мэтьюз охарактеризовал ее как «великолепную». Военно-морской атташе США в Москве Стивенс: «Я не могу преувеличить ее значение для нас» — и рекомендовал ее своим начальникам. (Все предшествующее в сфере американо-советских отношений Стивенс назвал бессмыслицей.) Замгоссекретаря Бентон — Кеннану: «Могу ли я сказать Вам, сколь большое впечатление произвела ваша телеграмма?» Копии ее были разосланы во все посольства и во все министерства. Военно-морской министр Форрестол не расставался с этим документом. Он сделал сотни его копий и раздавал всем желающим¹.

Для правящего класса США было важно то, что Кеннан дал «рациональное» объяснение поспешному созданию американской зоны влияния. После «длинной телеграммы» Кеннана проводники экспансионистской политики получили желанное моральное и интеллектуальное оправдание своей деятельности на годы и десятилетия вперед. «Сдерживание», термин из этой телеграммы, надолго стало популярнейшим символом американ-

¹ Lilienthal Journals: Atomic Energy Years, 1945—1950. New York, Harper and Row, 1964, p. 26.

388

Популярный журнал «Тайм» поместил на всю страницу статью, являвшуюся, по существу, пересказом «длинной телеграммы», и снабдил ее выразительной картой под заглавием «Коммунистическая эпидемия». Иран, Турция и Маньчжурия, поданные в выразительном розовом цвете, были названы «зараженными». Открытыми «заражению» подавались Саудовская Аравия, Египет, Афганистан и Индия. Текст не имел кеннановской элегантности: «Россия жаждет влияния. Россия желает безопасности. Россия хочет престижа. Россия рассматривает мир как возможность и поступает в этом отношении эффективнее, чем цари, лучше, чем большевики десятилетием-двумя ранее... Придавая идеологический характер болезни, Россия чувствует себя в безопасности, только одев халат врача»¹.

Изоляционизм в лице таких талантливых своих сторонников, как сенатор Роберт Тафт, отступал. Вильсонизм нового разлива побеждал в массе американского населения — они верили теперь в ООН, направляемую Соединенными Штатами. Значительная часть республиканцев склонна была поддержать самоутверждающегося Трумэна. Сенатор Смит писал Тафту: «Президент и Бирнс обязаны расколоть несколько твердых орехов и, как мне кажется, жизненно важно для них иметь широкую национальную поддержку»².

Голоса умеренных звучали все глуше. Скажем, сенатор Тоби осудил «попытки мобилизовать общественное мнение против Советского Союза... Я считаю такие попытки опасными и непродуманными... Главные национальные интересы наших двух стран не противоречат друг другу. У нас были противоречия, у нас будут новые противоречия, но они никогда не будут важнее наших общих целей»³. Золотые слова.

Совет Детройта по внешним сношениям пригласил Даллеса

¹ «Time», April I, 1946, p. 27.

² Gaddis J.L. The United States and the Origins of the Cold War. New York: Columbia University Press, 1972, p. 52—55; 138, 146.

³ February 8, 1946, box 39, Tobey Papers.

389

Советник Люшиуса Клея — главы американской оккупационной администрации в Германии — Роберт Мэрфи выступил против концепции Кеннана. Ведь американцы продуктивно сотрудничают с русскими в самом важном, критическом месте, в Германии. Его руководитель из госдепа Фримен Мэтьюз постарался поставить Мэрфи на место: «У вас искаженная общая картина». Дипломатам указали на скорректированный новый курс правительства. Москва желает не мира и стабильности, а инфильтрации в чужие пределы.

Нетрудно представить, что было бы, если бы Советский Союз решил в эти годы сдерживать США, их очевидную экспансию. Несомненно, что Америка восприняла бы это как эквивалент начальной стадии Третьей мировой войны.
Левиафан на мировой арене

По мере расширения зоны американского влияния в мире увеличивалась значимость аппарата федеральной власти, готового теперь к решению не только американских проблем. Государственная машина США за годы Второй мировой войны превратилась в гиганта. Расходы по федеральному бюджету увеличились с 9 млрд. долл. в 1940 году до 98 млрд. долл. в 1945 г. Для правительства, ставшего подлинным левиафаном, главной проблемой в год военного триумфа стал, как ни странно, мир. В первые 10 дней после окончания войны почти 2 млн. американцев потеряли работу. Капиталистическому обществу предстояло приспосабливаться к мирному периоду.

Больше всего в это время американскую правящую элиту тревожил вопрос о демобилизации армии. Задержка решения

¹ Robbins H. to Dulles, September 11, 1945, box 140, Dulles Papers.

390

Предусматривалось в качестве основы военной мощи США содержать вооруженные силы, состоящие из трех компонентов:

1) регулярная армия, военно-морские силы, морская пехота;

2) усиленная национальная гвардия и так называемые организованные силы резерва; 3) общие силы резерва, состоящие из лиц, получивших годичное военное образование. «Мы должны осознать, — убеждал Г. Трумэн конгресс, — что мир необходимо строить на силе». Выступая на церемонии спуска на воду нового авианосца «Франклин Д. Рузвельт» 27 октября 1945 г., президент заявил, что, несмотря на текущую демобилизацию, США сохранят свою мощь на морях, на земле и в воздухе. Готово было и объяснение политики милитаризации. «Мы получили горький урок того, что слабость республики (США) провоцирует людей злой воли потрясать самые основания цивилизации во всем мире»¹. Президент имел в виду уроки предвоенного изоляционизма США. Но это была слишком вольная трактовка истории. Ведь не «слабость США», а потакание агрессорам, стимулирование их аппетитов на Востоке, антисоветская политика дали возможность вызреть силам агрессии в 30-е годы.

Чтобы централизовать управление всеми вооруженными силами страны, президент Г. Трумэн в специальном послании конгрессу 19 декабря 1945 г. рекомендовал создать министерст-

391

Что же касается СССР, то в начале 1946 г. были проложены дороги к Челябинску-40, а позднее началось рытье котлована. Не менее 70 тыс. заключенных работали в несколько смен.

Помощь США в формировании идеологии глобальной экспансии оказал У. Черчилль, который весной 1946 г. отдыхал во Флориде. Для окончания первой картины понадобилось всего три дня.

К ставшему президентом Гарри Трумэну, гордящемуся своей простотой и доступностью, стали прибывать земляки из Миссури с относительно небольшими просьбами. В январе 1946 г. они просили прислать кого-либо из сенаторов на открытие заурядного колледжа в миссурийском городке Фултон. Патриот своих краев, президент Трумэн отреагировал неожиданно: «Зачем нам просить неких сенаторов, когда во Флориде отдыхает самый большой златоуст англосаксонского мира — отставной премьер Уинстон Черчилль». Черчилль на просьбу откликнулся, выдвинув лишь одно условие: «Выступлю в случае присутствия в зале президента Соединенных Штатов». Британский Форин оффис, отражая нужду Британии в 3,75 млрд. долл. американского займа, снабдил экс-премьера дополнительными документами.

Черчилль и Трумэн никогда ранее не имели возможности человеческого сближения. В Потсдаме Трумэн был слишком занят атомной бомбой, а Черчилль эмоционально переживал предвыборную кампанию в Британии. И лишь теперь, расслабившись, они сели друг против друга. Черчилль хитро блеснул глазами: «Пребывая в неведомых мне краях, я неизменно поль-

392

Реальность остановила их праздник неожиданно. Фултон оказался городом, где полностью было запрещена продажа алкоголя. Не зная этого обстоятельства, невозможно понять первых слов вышедшего на трибуну Черчилля: «Я думал, что нахожусь в Фултоне, штат Миссури, а оказался в Фултоне, Сахара» (намек на «сухой закон». — А.У.). Речь отличалась исключительной антирусской воинственностью, смысл ее сводится к одной фразе — «единственное, что хорошо понимают русские, — это сила». Черчилль произнес знаменитые отныне слова: «Между Триестом на юге и Штеттином на севере на Европу опустился «железный занавес»¹. Русские не желают войны, но они хотят получить плоды войны и безграничную экспансию их мощи и доктрин — «нет ничего, чем они восхищались бы больше, чем сила... Единственным способом избежать худшего является братская ассоциация англоговорящих народов»².

Зал замер. Происходило страшное и печальное; обозначились контуры нового столкновения в мировых масштабах. Черчилль метал громы и молнии. Под занавес речи президент Трумэн, усиленно аплодировавший словам британского экс-премьера, послал оратору вдохновенную записку: «Уинстон, самолет из Канады только что доставил превосходный виски». Эффект этой записки легко обнаружить, читая концовку фултонской речи 5 марта 1946 г., где Черчилль, неожиданно смягчившись, воздал хвалу «нашим русским боевым товарищам». Эта речь имеет отношение не только к алкоголю. Не российская сторона сохраняет сегодня «железный занавес» в своих контактах с Западом, внутри которого перемещение так упрощено.

Черчилль говорил, что русские не желают войны, но они желают иметь плоды войны, «ныне происходящего распростране-

393

Запад не сразу принял предлагаемый опасный курс. Редакционные статьи газет обвиняли Черчилля в отравлении и без того сложных отношений. Уолтер Липпман назвал выступление «почти катастрофической ошибкой». Гарольд Икес назвал президента «глупцом». Генри Уоллес требовал отмежеваться от Черчилля. Испуганный Трумэн, возвратившись в Вашингтон, сказал, что ничего не знал о содержании фултонской речи Черчилля. Сталину было послано приглашение посетить Соединенные Штаты и сопровождать его в университет Миссури для подобной же речи. Но печально знаменитое выступление У. Черчилля в Фултоне соответствовало настроениям правых сил в США, решивших «выяснить свои отношения» с Востоком. Гарриман, Форрестол, Леги, Ачесон одобрили фултонскую речь. Форрестол с удовлетворением пишет в дневнике, что Черчилль согласился с моим анализом: «Мы имеем дело не только с Россией как с национальной единицей, но с экспансионистской мощью России времен Петра Великого, да к тому еще плюс и дополнительная миссионерская религиозная сила»¹. Черчилль добавил внимательно слушавшему его Форрестолу, что «влияние России проникнет через Германию в Голландию и Бельгию, перерезая тем самым сонную артерию Британской империи». Русские не знают таких понятий, как «честное ведение дел», как «честь», «доверие» и даже «правда» — они эти понятия воспринимают как негативные. «Они постараются попробовать на прочность каждую дверь в доме, войдут во все не закрытые

394

Форрестол пишет 11 апреля коллеге по бизнесу Кларенсу Диллону: «Комми стремительно продвигаются во Франции, на Балканах, в Японии и повсюду, где подворачивается возможность. Их преимущество — в наличии во всех этих странах коммунистических партий... Мне кажется, что нынешняя угроза посильнее той, что мы видели в тридцатых годах. Надеюсь, еще не поздно».

Во время встречи со Сталиным новый посол Беделл Смит спросил прямо: складывается ли у Кремля представление, что США и Британия объединяют усилия против России? Сталин ответил утвердительно².
После Фултона

Военно-морской флот пригласил шестьдесят конгрессменов понаблюдать за предстоящими в Тихом океане на атолле Бикини атомными испытаниями. Когда журналисты спросили Трумэна, разделяет ли тот антирусские взгляды, президент сказал, что «ему нечего добавить». В отношениях с журналистами возникло неведомое прежде напряжение. Все чаще звучало: «Без комментариев». Как пишет современный историк, «издателям «Лайфа» и сходной республиканской «Тайм» было теперь абсолютно ясно, что Трумэн — человек средних способностей и выпавшая на его долю задача слишком велика для него»³. Жена сенатора Тафта сказала: «Трумэн — это ошибка». В газетах обсуждали его крепкие напитки и неистребимую любовь к покеру.

3 июня 1946 г. вернувшийся из Англии Леги утверждает, что американские и британские войска в Германии абсолютно не способны остановить русское наступление на Запад. Черчилль полон горечи по поводу политики Эттли в Египте и решения «оставить Индию».

Язык, которым начала говорить американская дипломатия, уже резко отличался от корректности посланий военных лет. Отныне открытая воинственность стала господствовать в тоне американской дипломатии.

395

К июню 1946 г. советский атомный проект стал развиваться быстрыми темпами. Началось производство металлического урана для первого советского реактора. Были подготовлены места для размещения реакторов, производящих плутоний, газодиффузионного завода по разделению изотопов и оружейной лаборатории. Как пишет Д. Холловэй, «Сталин и его коллеги не надеялись на помощь Соединенных Штатов в создании бомбы, ни на отказ Соединенных Штатов от своей монополии. Напротив, они ожидали, что Соединенные Штаты попытаются удержать свою монополию так долго, насколько это возможно, и используют ее для давления на Советский Союз»'. Согласно широко дискутируемому тогда «плану Баруха», Советскому Союзу предлагалось отказаться от атомной бомбы и согласиться на создание мощного международного контрольного агентства до того, как Соединенные Штаты допустят контроль за своими собственными атомными бомбами и атомными установками.

Президент Трумэн тем временем держал в руках номер журнала «Кольерс» со статьей «Несчастливый год Трумэна». А мать прислала ему письмо с призывом «быть твердым»². Леги со своей стороны призывал покончить с политикой умиротворения Советского Союза. В этой обстановке Бирнс «отказывался играть роль Рузвельта». А военные подготовили к июню 1946 г.

¹ Холловэй Д. Сталин и бомба, с. 220.

² February 5, 1946, box 83, Truman Papers.

396

В начале 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН начала рассматривать вопрос о выводе советских войск из поделенного Москвой и Лондоном в 1941 г. на зоны влияния Ирана.

Понимая важность происходящего, госсекретарь Бирнс теперь отдавал свои речи для предварительного прочтения президенту Трумэну, от прежней самостоятельности «лихого ирландца» Бирнса не осталось и следа. Так, Трумэн заранее одобрил речь Бирнса в Клубе зарубежной прессы 28 февраля 1946 г., в которой «атака» на политику СССР в Иране была неприкрытой. Стало также ясно, что Бирнс отходит от «кабинетной» дипломатии к публично-массовому стилю. Он заявил, что Соединенные Штаты используют свое военное влияние для того, чтобы побудить другие страны «жить в соответствии с Уставом ООН»².

Иран был готов к решению великих держав, и не он диктовал условия. Иранский премьер Кавам провел три недели в Москве в феврале и марте 1946 г., и казалось, что обстановка нормализуется. СССР пообещал вывести войска и выразил готовность к совместным нефтяным разработкам. Иран соглашался на некоторую долю автономии для иранского Азербайджана. В Тегеран Москва обещала послать самого вежливого из своих дипломатов. Кавам был особенно доволен разрешением нефтяных противоречий. Но Бирнс приказал ему даже не упоминать о нефтяных сделках при слушаниях в Совете Безопасности ООН³.

Впервые после Второй мировой войны в воздухе запахло порохом. Американский консул в Северном Иране ездил с инспекциями: как готовится уход советских войск. В здании госдепартамента была приготовлена большая карта Северного Ирана, и стрелы показывали движение советских войск. Трумэн открыто говорил, что не потерпит «советизированного Ирана».

Во время визита Кавама в Москву советские руководители произносили бравые речи, но практически всем наблюдателям

397

5 марта 1946 г. Государственный департамент послал министерству иностранных дел СССР ноту, предупреждающую, что «Соединенные Штаты не могут оставаться индифферентными» к положению в Иране. США угрожали силой по поводу событий в этом регионе, отстоявшем от США на расстоянии, почти равном половине экватора. Можно вообразить эффект, который имела бы советская нота, пытающаяся регулировать отношения США с Мексикой! Неопровержимо, и с этим согласны большинство американских историков, что СССР был настроен искать компромиссное решение.

Даже Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли советовал американцам предоставить инициативу советско-иранским переговорам и не вмешивать ООН в решаемое дело. Не тут-то было. Американские дипломаты только повысили тон. Советский представитель в ООН Громыко заявил, что СССР выведет войска к 10 апреля. Американцы оказывали невиданное давление на Тегеран, требуя от того жесткости в отношении СССР. Бирнс лично приехал в Нью-Йорк и далеко не дипломатичным языком требовал ухода русских из Ирана. (Интересно, как американцы восприняли бы советское требование покинуть, скажем, Гуантанамо?) Находясь под невиданным психологическим давлением, Громыко покинул Совет Безопасности. Первый в череде случай.

Советский Союз высоко ценил свои отношения с союзником времен войны. В апреле 1946 г. советские войска покинули иранскую территорию. (Говоря объективно, это был результат советско-иранской договоренности, а не давления США.) Но американская дипломатия уже закусила удила. Эта акция Советского Союза стала подаваться, как «уступка американской твердости, которой ничто в мире не могло противостоять»².

398

В день, когда кризис завершился соглашением в Тегеране — 4 апреля 1946 г., американский посол Уолтер Беделл Смит навестил Кремль. Сталин долго говорил об Иране. У него было лишь одно пожелание: правительство в Тегеране не должно быть настроено против Советского Союза. Он критически оценил жесткую позицию Америки, ее отказ отсрочить заседание Совета Безопасности ООН. «Если бы этого попросили Соединенные Штаты, Советский Союз всегда пошел бы навстречу». Он заверил посла Смита, что СССР не собирается покидать ООН. Сталин назвал речь о «железном занавесе» недружественным жестом. Россия никогда не позволила бы такой жест в отношении США. Смит спросил, полагает ли Сталин, что США и Британия находятся в сговоре? «Да», — ответил Сталин.

Начинающуюся в Париже Мирную конференцию американцы (слова Бирнса, адресованные Бидо) готовы были покинуть, если поведение русских им не понравится. При этом Бирнс спросил Бидо, министра иностранных дел Франции: «Чем руководствуются русские, требованиями безопасности или экспансией?»¹