О природе сознания с когнитивной, феноменологической и трансперсональной точек зрения Издательство аст издательство Института трансперсональной психологии Издательство К. Кравчука Москва 2004

с физическими формулировками относительности пространства-времени, дополнительности и индетерминизма. Если на время признать наличие таких соответствий, следует поставить вопрос о том, каким образом мистики были бы способными познавать реалии современной физики.

Одна возможность состоит в непосредственном интуитивном восприятии сознанием космоса, обусловленным тем, что последний в каком-то смысле создается из первого. Второй возможностью может быть то, что само сознание берет свое начало на квантовом уровне реальности, так что разумность и космос имеют общую структуру. Не удивительно, что этот вариант оказался наиболее привлекательным для недавних рассуждений физиков о сознании, с рассмотрения которых я начну. С одной стороны, в этом случае сознание имело бы материальную основу в повторной утилизации квантовых событий, являющихся в достаточной степени неопределенными и дополнительными, чтобы соответствовать разуму. С другой стороны, поэтому кое-кому показалось соблазнительным объяснять сверхчувственное восприятие с точки зрения соединяющихся квантовых полей.

Существует и третья возможность — более умеренная и, в конечном счете, более теоретически экономная. Общей для сознания и физики может быть первичность восприятия, с необходимостью лежащая в основе обеих традиций. Тогда тем, что является общим для физиков и мистиков, равно как и всех нас, оказывается набор метафор. Поскольку метафорические паттерны, лежащие в основе символического познания, в конечном счете, происходят от пер-цептуального ряда, мы оказываемся перед возможностью того, что не только все мышление основывается на восприятии, но еще полностью не открытые принципы организации восприятия окружающего содержат в себе, подразумевают или отражают различные аспекты организации самой физической реальности. Именно разделяемые структуры восприятия должны возвращать и физиков, и мистиков к их общему опыту, сколь бы различно он не опосредовался и развивался. Этот «источник» должен «отражать» — с различной степенью непосредственности и ясности — физическое окружение чувствующих существ — саму физическую вселенную, которая «позволяет» нам быть.

Сознание и квант:

некоторые конкурирующие варианты

Сейчас существует несколько вариантов гипотезы о том, что сознание либо изначально настроено на квантово-полевой уровень реальности, либо сами его существование и действие отчасти основаны на квантовых событиях. Физик Роджер Пенроуз в своем смелом объединении физики и психологии в книге «Новый ум императора» (1989) делает далеко идущие выводы из того факта, что одиночный фотон в принципе способен активировать рецептор в сетчатке лягушки. По его мнению, это предполагает возможность того, что на нервную деятельность действительно могли бы влиять субатомные события — особенно в тех областях нервной системы, которые в меньшей степени связаны с непосредственной сенсорно-двигательной координацией. Таким образом Пенроуз приходит к теории, которая отчасти похожа на действие межмодальной интеграции. Поскольку и квантовая реальность, и сознание в равной мере не поддаются вычислению, он высказывает гипотезу, что мышление, возможно, действует по принципу «квантового компьютера». Считается, что квантовый компьютер мог бы одновременно представлять множественные алгоритмы в вероятностных волнах квантовых полей. Если бы мозг работал таким образом, то сознание было бы редукцией («коллапсом») одновременных вероятностных волн сетевой проводимости в единственный результат. В современной квантовой теории измерение одного параметра частицы/волны так же редуцирует весь феномен в одну размерность и устраняет то, что было бы другими возможностями, первоначально доступными для измерения.*

Свойства квантового объекта описываются волновой функцией в пространстве комплексных чисел, имеющей физический смысл вероятности обнаружения объекта с определенными свойствами в определенной точке пространства-времени. Теоретически, эта вероятность не равна нулю для любой точки и любых свойств объекта, что называется «нелокальностью квантовых объектов». Считается, что акт измерения приводит к «коллапсу» или «редукции» волновой функции к наиболее вероятному («собственному значению»). Эта «редукция волновой функции» была и остается предметом споров и самых смелых гипотез — так, известный физик Юд-

Сознание как пространство

403

Пенроуз указывает, что как нейронные сети, так и паттерны квазикристаллического роста представляют собой примеры феноменов на более коренном уровне реальности, которые действуют на тех же принципах, как и гипотетический квантовый компьютер. Поначалу Пенроуз оставляет открытым вопрос о том, придерживается ли он точки зрения, что мышление основано на действии полей субатомных частиц на нейронные сети, или же следует говорить о разных уровнях физической реальности, которые могут становиться организованными на одних и тех же принципах — в данном случае, дополнительности и неопределенности. Впоследствии (Penrose, 1994) он высказал гипотезу, что такого рода параллельный квантовый компьютер может быть локализован в микротубулиновых структурах клеток, которые достаточно малы, чтобы проводить электроны. В этой крохотной сети, целиком находящейся в цитоскелете нейронов, должна осуществляться «редукция», в конечном счете приводящая к деполяризации. По мере того как эта теория приобретает большую определенность, возникают проблемы. И сознание, и квантовые частицы могут быть примерами индетерминизма, но это не обязательно делает их одним и тем же — особенно на столь далеко отстоящих друг от друга уровнях понятия и реальности. Микротрубочки составляют часть аппарата, выполняющего функции передачи химических сигналов во всех клетках, и имеются в нейронах существ, неспособных к самосоотносительному символическому познанию, которое стремится объяснить Пероуз. Короче говоря, гипотезы Пенроуза остаются' одновременно логически возможными и чрезвычайно надуманными применительно к проблемам возникновения чувствительности — которые, как мы уже видели,

жин Вигнер полагал, что она «происходит в сознании наблюдателя». Вся эта область известна в современной физике под названием «проблемы измерения». Если не считать учебников и специальной литературы по квантовой физике, наиболее вразумительно обо всем этом написано в книге А. Минделла «Квантовый ум» (A. Min-dell, 2000. The Quantum Mind: Journey to the Edge of Psychology and Physics. Portland OR: Lao Tse Press, laotse@e-z.net), к сожалению, пока еще не переведенной на русский язык, и, отчасти, в его уже переведенной книге «Сила безмолвия» (М.: Изд-во Трансперсонального Института, ACT, 2003). — Прим. пер.

404

Сознание и реальность

лучше решать исходя из общих характеристик деполяризации нейронов и клеток простейших.*

Сразу можно видеть, что ученым-физикам позволено гораздо больше свободы, чем психологам, особенно в том, что касается умозрительных экскурсов в другие области знания. Они могут позволять себе оставлять без внимания принцип Оккама, если соединение разных областей дает достаточное поле для гипотез.¹ Хотя в этом смысле их усилия заслуживают восхищения, некоторые трудности, присущие подобным донкихотским домыслам, ярко иллюстрируют теории невролога Джона Экклза (Eccles, 1986, 1990), который совершенно по-иному использует квантовую механику для постулирования дуалистической основы взаимодействия разума и мозга. Экклз полагает, что если бы умственная деятельность «действуя подобно квантовому полю вероятности» могла изменять выделение нейромедиатора или ингибитора даже из одного синапти-ческого пузырька, тем самым изменяя вероятность возбуждения соседнего нейрона, мы бы имели способ, каким нематериальный ум мог бы влиять на материальный мозг. Экклз, судя по всему, полагает, что причинное воздействие сознания на мозг легче допустить, если выбрать для такого предполагаемого взаимодействия достаточно малый объект, в достаточной степени управляемый вероятностными законами. Вместо этого он, возможно, показал, что если буквальный дуализм сознания и мозга не может работать даже на уровне одиночного фотона, то он не будет работать нигде, если, конечно, само сознание не является какой-то формой эмерджентного поля частиц — своего рода квантовым излучением. Эта точка зрения явно соблазнительна для многих, хотя она, как указывает Пенроуз (1989), обходит стороной вопрос о том, каким образом такие процессы могли бы сохранять свою целостность среди физиологических и физических полей, основанных на гораздо более мощных силах.

Идею «квантового компьютера», локализованного в микротубули-новых структурах нейронов, развил российский ученый Е. Либер-ман, который предположил, что квантовые эффекты могут проявляться в виде распространяющихся с гиперзвуковой скоростью волн механического сокращения микротрубочек. См. беседу с Е. Либерманом на WEB-сайте телепередачи Александра Гордона. Там же имеются и записи других интересных бесед, посвященных идее квантового компьютера. — Прим. пер.

На этом более общем уровне мы можем вернуться к объяснению Пенроуза, так напоминающем здесь философию Бергсона. Пенроуз предполагает, что сознание, по крайней мере в некотором смысле, движется против второго закона термодинамики в направлении уровня с более низкой энтропией и более высокой степенью организации, чем порождающие его физические процессы. Живые системы поглощают солнечную энергию с поверхности Земли и преобразуют ее в двух направлениях — во-первых, в энтропийное высвобождение энергии, связанное с поддержанием обмена веществ, и во-вторых, «вверх», в сложное структурирование, связанное с переживаемым жизненным миром. Используя терминологию Пригожина (1984), мы могли бы сказать, что чувствительность отражает результат самоорганизующейся «диссипативной» системы, поскольку она разрушает и разлагает другие структуры, чтобы поддерживать свое собственное эмерджентное порождение паттерна. Или мы могли бы сказать, что нейронная активность представляет собой феномен с более высокой энтропией, чем возникающие из нее структуры чувствительности.

Однако дело обстоит не так, как полагал бы Пенроуз в своей интерпретации исследований Либета (Libet, 1985), касающихся задержки ощущения после вызванного потенциала коры. Мы не видим «назад» во времени, кроме как в чисто формальном смысле того, что космологическое время движется в направлении более низкой организации и более высокой энтропии, тогда как чувствующие существа настроены на непрерывно обновляющуюся структурную организацию. Сознание может быть более сложным, чем его нервный субстрат, именно потому, что, как показывает Ли-бетт, для его формирования требуется больше времени, чем для «запускающих» его кортикальных проявлений. Само по себе это соотношение между нервным субстратом и эмерджентной чувствительностью не делает сознание материальным или нематериальным, причинным или эпифеноменальным. Оно лишь говорит, что сознание отражает резонанс с объемлющим экологическим строем, который формально имеет более сложный уровень, чем «диссипа-тивная» электрохимия нервных сетей. Наслоение, затенение и текстура, постоянно обновляющиеся из горизонтальной открытости, обладают более низкой энтропией, чем обеспечивающие и поддерживающие их физиологические события. Пока мы, по-видимому,

406

Сознание и реальность

имеем вариант «эмерджентности» по Сперри, выраженный несколько иными словами.

Таким образом, мы приходим к интересной и притом весьма важной точке выбора. С одной стороны, приведенный выше анализ мог бы вести нас к физике сознания. Сознание могло бы быть своего рода «физическим излучением», буквально воссоздающим квантовое поле в своем движении к высокоэнергетической организации — хотя и сталкиваясь со всеми проблемами подобной точки зрения, как обсуждалось выше. Если само сознание, в противоположность предшествующему ему во времени нервному субстрату, представляет собой какое-то физическое поле, тогда оно должно возникать на основе молекулярного уровня переработки информации в нервной системе. Тогда сознание, в соответствии с идеями Уоллеса (Wallace, 1986), становится частью «единого поля» субатомной структуры, связывающего все уровни физической и психической реальности. В соответствии с этим, сознание вполне буквально было бы разновидностью разреженной субстанции, которая течет и пульсирует. Медитация освобождала бы сознание от его обычной подчиненности текущему резонансу с объемлющим строем, собирая и фокусируя способом, который мог бы «объяснять» и личную, и коллективную внечувственную координацию разума и реальности. Хорошо это или плохо, но такое «излучение» весьма напоминает «оргон» Райха, «од» Рейхенбаха и еще более ранний «магнетизм» Антона Мессмера. Подобного рода квантовое излучение было бы в принципе физически измеримым, но не с помощью любых из имеющихся в настоящее время методов. Как мы уже видели, те же самые энергетические поля, которые сегодня препятствовали бы его измерению, тем не менее должны каким-то образом допускать его существование. Возможно, оно могло бы сохранять свою целостность в микротрубочках, но они оказываются не имеющими непосредственного отношения к сути того, что должно таким образом объясняться — чувствительности подвижных организмов.

Альтернативная точка зрения — более умеренная и действительно допускающая психологическое исследование — состоит в том, что экологический строй Гибсона и гипотетическое единое поле современной физики представляют собой сходным образом «открытые» системы. Изоморфизм между сознанием и физикой

действует только на уровне принципа организации — и для сознания, и для квантовой реальности характерна динамика низкой энтропии и высокой организации, но на совершенно разных уровнях физической реальности. Исходя из предложенной Дэвидом Бомом (Bohm, 1980) модели холодвижения, в котором все аспекты реальности свернуты друг в друге, или сходной монадологии Лейбница, организация восприятия должна быть похожа на сложные уровни физической реальности — что становится условием возможности нашего познания последней.

С наиболее общепринятой точки зрения, «восприятие» всегда считалось ограничивающим принципом современной науки, который превосходят или подрывают новые реалии материальной вселенной; утверждается, что последние могут быть поняты только если мы отказываемся от предубеждений и интуиции обыденного восприятия. Однако возможно, что именно само наше понятие восприятия было искажено механикой Ньютона и категориями Канта. При поиске более теоретически экономного объяснения видимых аналогий между сознанием как таковым и современной физикой возникает вопрос о том, в какой степени последняя уже «отражена» в текучих градиентах и пульсациях восприятия. Если бы это отражение составляло 100%, тогда самой приемлемой точкой следовало бы считать то, что восприятие служит исходной матрицей и для современных достижений физической науки, и для медитативного развития сознания как такового. Если и самый внешний, и самый внутренний аспекты культурных традиций представляют собой реорганизации и преобразования одной и той же перцептуальной матрицы, то соответствия между ними могут оказаться не столь удивительными, как некоторые полагали.

Физика и сознание:

метафора и колеблющаяся граница

между сознанием и миром

Я уже доказывал, что межмодально структурируемые метафоры составляют основу всего символического познания, и сами представляют собой абстракции и проработки свойств восприятия. Отсюда следует, что такие метафоры должны быть двунаправленными. Во-первых, они указывают вовне. Если мы действительно

можем выводить основные принципы современной физики из пер-цептуального строя, то все физическое знание становится расширением восприятия. Во-вторых, если мы можем познавать самих себя только посредством метафорического преобразования свойств физической реальности, тогда не только в примитивном анимизме, но и в реальностях, открываемых современной физикой, любая характеристика мира становится потенциальной метафорой для нашего собственного сознания. В соответствии с тем, что Юнг (1944) писал об алхимиках, то, что казалось неодушевленным, нечеловеческим и чуждым, внезапно отражает аспекты нашей собственной природы, которых мы до этого не осознавали. С этой точки зрения, мистицизм и физика согласуются потому, что они разрабатываются из одних и тех же структур. В каждом случае познание основывается на воссоздании все более и более фундаментальных принципов перцептуального строя.

В отрывке, который служит эпиграфом Части VI, Г. Спенсер-Браун (1969) высказывает предположение, что внешний мир раскрывает внутренний мир, и что изучение сознания должно, в свою очередь, говорить нам нечто реальное об окружающем мире. Он говорит, что все человеческое познание отражает наше приближение к этой общей границе между живым и неживым — и, могли бы мы добавить — непрерывные колебания этой границы. Замечания Спесера-Брауна интересным образом созвучны идеям Фрейда (1919b) в отношении того, что вызывает ощущение «жути» — нашей способности очаровываться и увлекаться сверхъестественным и странным. Основываясь на своем анализе сказок, мифологии и литературы о сверхъестественном, Фрейд указывает, что мы испытываем чувство жути там, где обычная граница между живым и неживым претерпевает смещение. Если то, что является неживым и нечеловеческим, вдруг ведет себя так, будто оно живое и разумное, или если люди и животные ведут себя так, как это свойственно механическим и чисто физическим процессам, мы пленяемся и наполняемся двойственной смесью восхищения и ужаса. Но мы уже видели, что сама метафора связана с абстрагированием структур физического мира и их потенциальным использованием для само-отражения, так что мы обнаруживаем свои чувства и состояния в свечениях и течениях физического мира. Отсюда следует, что сама обоснованность символического познания в нашей

Сознание как пространство

409

способности видеть одну из этих сфер в терминах другой влечет за собой потенциальное ощущение сверхъестественного. Наша мысль путешествует туда и обратно через границу между живым и мертвым. ,,

Мы задаемся вопросом о природе физического мира и о том, каково быть в этом мире, но, судя по всему, всегда подходим к одному из этих вопросов с точки зрения другого. Исторически всегда оказывалось невозможно ни безусловно развести эти вопросы, ни столь же безусловно свести их воедино. За промежуток времени от традиционных культур до нашей сегодняшней «научной» культуры положение общей «очаровывающей» границы между этими сферами изменилось. Оно начиналось с анимизма, в котором структуры физического мира непосредственно ощущаются как сознательные и, потому, как зеркала для сознания. Современная эпоха определялась сдвигом к «механицизму», где мы распространяли свою собственную волю и способность к управлению движением на физический мир, как если бы они были его единственным и самым глубоким принципом. Хайдеггер выражал озабоченность тем, что все аспекты нашей современной жизни станут предметами потребления, подлежащими аналогичному управлению и использованию — от этого страха нелегко отмахнуться, если причинные принципы материального мира, в действительности, являются нашими собственными.

По всей вероятности, хотя положение границы между сознанием и миром постоянно меняется от культуры к культуре и от эпохи к эпохе, наша озабоченность ей остается неизменной. Теперь кое-кто стремится «понять» Большой Взрыв космологического творения, отождествляя его со взрывом света в мистических состояниях. Другие стремятся «объяснить» религиозный опыт как диссипатив-ный захват. Я уже высказывал предположение, что современное увлечение нелинейной динамикой уже отражает растущий интерес к уровням физической реальности, которые наиболее близки к свойствам живой и чувствующей материи. Мы как будто оборачиваемся назад, чтобы взглянуть через границу в новом направлении — из мира и через мир в направлении сознания.

Ричард Рорти (Rorty, 1979) тоже доказывал, хотя с совершенно Другой целью, что мы преувеличили различия между интерпретирующими-понимающими дисциплинами гуманитарных наук и объ-

410

Сознание и реальность

яснительными дисциплинами естественных наук — поскольку их разделение было просто исторической случайностью. Действительно, традиционные «примитивные» общества и классические цивилизации не создавали никакой абсолютной дихотомии между духом и природой. Напротив, они считали, что между «микрокосмом» и «макрокосмом» существует только взаимное отражение, поскольку каждую из этих сфер организуют одни и те же паттерны. Но традиционные общества понимали природу как развитие духа. Западный переход к механицизму, напротив, был связан с распространением нашей способности к движению и манипулированию на физическую природу, а затем обратно на нас самих. Этот сдвиг, характеризовавший эпоху модернизма, имеет глубокие последствия, поскольку затем мы стали выводить самих себя из таким образом порабощенной и подчиненной природы. Рорти упускает из виду тот факт, что даже если нам и следует, в конечном счете, прийти к одним и тем же категориям мысли и в физических, и в социальных науках, цели каждой из дисциплин все равно остаются разными. Это остается справедливым даже если категории этого взаимного пересечения смещаются от классических сил динамики Ньютона к нелинейной динамике. В конце концов, в гуманитарных науках мы стремимся понять, каково быть — откуда бы мы ни брали свои метафоры, и независимо от того, происходят ли они из физической теории явным образом или только косвенно отражают ее.

Если Бом (Bohm, 1980) прав в том, что наиболее фундаментальные понятия современной физики отражают все большее и, главным образом, бессознательное приближение к организации непосредственного восприятия, возможно, что цивилизация пытается вернуть себе то, что значит быть живым, чувствующим и присутствующем в мире. Главные достижения современной теоретической физики — от теории относительности и квантовой механики до космологии расширения вселенной из сингулярности и нелинейной динамики —'вызвали необычайно широкий интерес и стали доступными для «образного отождествления» на том уровне, который многие ученые открыто отвергают как «мистический». Однако если мы эволюционировали из динамики и структуры этой самой вселенной, и если ее принципы действительно отражаются в пер-цептуальном строе чувствующих существ в различных формах и на

Сознание как пространство

411

разных уровнях, то наше обращение к этим структурам должно сходным образом разъяснять и вселенную, и сознание.² Если все аспекты вселенной в каком то смысле подразумевают друг друга, то самым теоретически экономным было бы видеть источник нашего познания этих взаимосвязей в бесчисленных метафорических паттернах, предоставляемых восприятием. И значит, необходимо предварительно выяснить, насколько глубоко «внизу» мы можем находить современную физику в принципах перцептуально-го строя — это представление о познании возвращает нас к первичности нашего чувственного бытия-в мире и уводит от всего «внечувственного».

Пространства-времена восприятия как первоисточник современной теоретической физики

Мы уже видели, что принцип дополнительности Бора и принцип неопределенности Гейзенберга были отчасти навеяны идеями Джемса о потоке сознания, и связали конкурирующие представления о времени с объемлющим строем. Я также наметил возможный вывод принципа дополнительности из чередующихся организаций восприятия, как оболочки потока в объемлющем строе Гибсона, и как симметричных наплываний и удалений, связанных с быстрым распознаванием. Одни и те же узоры поверхности могут либо «распознаваться» в качестве имеющих конкретное значение для организма, либо становиться частью оболочки потока, но никогда не может происходить и то, и другое одновременно. Поверхность либо проплывает мимо как часть общего расслаивания, либо абстрагируется из этого строя в качестве потенциально неподвижной. Оба эти процесса представляют собой «восприятие» «одного и того же», так что аналогия с физической дополнительностью описания света как волны или частицы кажется точной. Исходя из принципа теоретической экономии, следует считать, что физическая теория происходит от восприятия как первопричины или первоисточника, даже хотя возможно, что именно сама эта теория сперва позволила нам осознать такую двойственность восприятия.

На стыке объемлющего строя и распознавания присутствует и нечто весьма похожее на принцип неопределенности — согласно

412

Сознание и реальность

которому, наблюдение одного параметра так изменяет ситуацию, что другой параметр становится ненаблюдаемым. Объемлющий ряд предоставляет подвижному существу многочисленные пути для дальнейшего движения, но они не являются обратимыми в логическом смысле. Если организм выбирает один путь и частично проходит по нему, то это не позволит ему, если он вернется в точку первоначального выбора, двигаться по другому пути так же и с тем же результатом, как если бы этот путь был выбран с самого начала. Области позади изменились как непосредственный результат времени, потраченного на первый выбранный путь, а также значимости для организма происходящих там событий. С точки зрения жизненного пространства, основанного на событиях, независимо от того, возвращается ли организм к исходной точке и заново выбирает путь или многократно движется по «одному и тому же» пути, он всегда движется по другому пути.

Модель «параллельных вселенных» (Wolf, 1990) предлагает решение проблемы квантовой неопределенности, постулируя, что все возможные траектории частиц сосуществуют параллельно в бесконечном множестве различных реальностей.* Сложная математика этих представлений, тем не менее, может корениться в фундаментальной характеристике объемлющего строя Гибсона, которую подметил Терри Сванлунд. Конкретный объемлющий строй, данный отдельному существу, проприцептивно определяет уникальное положение и путь движения этого существа именно через этот строй. Из этого следует, что сам строй может, в конечном счете, не определяться иначе, чем одновременное собрание всех возможных положений и путей, из которых и с которых он может быть дан — жизненный мир может существовать только в его множественной данности резонирующим с ним существам, которые в равной мере и коллективно порождают его, как и он, в свою очередь, допускает и обеспечивает их. Если объемлющий строй составляет вся совокупность возможных положений в нем, отсюда

Гипотезу «множественных миров» предложил Хью Эверетт в качестве решения «проблемы измерения», позволяющего избежать «редукции волновой функции» (см. примечание выше). Об этой гипотезе достаточно популярно рассказано в книге А. Минделла «Сила безмолвия» (М: Изд-во Трансперсонального Института, ACT, 2003). — Прим. пер.

следует, что «множественные миры», данные параллельно, уже внутренне присущи самому восприятию.

Бом (1980) высказывал предположение, что относительность пространства-времени для природы и импульса событий в нем, хотя и представляет собой радикальный отход от вселенной Ньютона, в действительности представляет собой все большее приближение к обычному восприятию. Вместо того чтобы мыслить в терминах абстрактных «точек» в пространстве, «основным элементом [становится] импульс, который, подобно моменту сознания не может быть точно связан с измерениями пространства и времени, но, скорее... охватывает область, протяженную в пространстве и имеющую длительность во времени» (Bohm, 1980, р. 207). Наше обсуждение идей Гибсона (1979) и фон Уэкскюля (1934) показало, как объемлющий строй развертывается из всей совокупности движений, которые может совершать в нем конкретное существо, обладающее конкретными размерами, формой и скоростью. Результатом становится то, что «эта комната» представляет собой в высшей степени различное пространственно-временное событие для разных видов — меня самого, моей собаки, мотылька на шторе. И в то же время каждый такой мир будет развертываться в соответствии с общими принципами организации, согласно которым «протяженность» и «распространение» являются функцией развертываемых таким образом событий — во многом так же, как вода ручья создает характерную пространственно-временную оболочку вокруг камня на своем пути, а большие астрономические массы во вселенной Эйнштейна «искривляют» пространство-время вокруг себя.

Я также обсуждал исследование Фримена (Freeman, 1991), показывающее, что электрофизиологическая активность обонятельной доли кролика в покое по своему характеру приближается к хаотическому аттрактору, тогда как более конкретно распознаваемые запахи вызывают более правильные спиральные паттерны. Теперь нелинейная динамика предлагает математику самоорганизующихся систем, которые возникают на границе между живыми организмами и неживой средой. Возникает вопрос, не является ли самоорганизация динамического потока из видимого хаоса уже частью организации объемлющего строя Гибсона. Нелинейная динамика свойственна явлениям течения и турбулентности. Фримен

показывает, что эти свойства нелинейного течения можно обнаружить в функционировании нервных сетей. Однако, с точки зрения Гибсона, эти нервные сети должны составлять паттерны резонанса оболочке потока объемлющего строя. Таким образом, математическая структура нервных сетей в конечном счете объясняется структурой напластования, но не наоборот. Следовательно, обонятельная доля кролика может либо распознавать закономерную «обонятельную поверхность», либо резонировать нераспознаваемой турбулентности более общей готовности внутри потока. Нелинейную динамику в принципе можно обнаружить в восприятии, совершенно независимо от погодных систем. В дальнейшем мы также увидим, что попытки пространственного представления формальных аспектов восприятия и опыта могут требовать некоторых принципов нелинейной динамики.

Я попытался показать, что формальные свойства восприятия можно считать источником не только мистического опыта, но и основных принципов современной науки. В то время как презента-тивные состояния всегда основывались на спонтанных межмодальных воспроизведениях важнейших структур восприятия, развитие современной физики отражает все большее приближение к формальным свойствам присутствия-открытости и потока «куда-откуда» восприятия.

Традиционная точка зрения, разумеется, всегда состояла в том, что современная наука обесценивает свойства обычного восприятия, которые могут лишь сбивать нас с толка в нашем осмыслении вновь открываемых реалий физического порядка. Это представление о разрыве между наукой и восприятием было связано с родственным спором, растянувшимся на всю историю физики XX в. Как точно резюмировал Артур Миллер (Miller, 1984), существуют значительные разногласия в отношении возможности полного зрительного или пространственного представления важнейших понятий современной физики. Миллер полагает, что по мере того как

Сознание как пространство

415

физика все дальше отходила от классического мировоззрения, образы научной мысли подвергались соответствующему абстрагированию. Только самые избранные и отвлеченные отношения могли изображаться в абстрактном графическом представлении, которое теперь было в высшей степени удалено от всего, связанного с конкретным восприятием. Общепринятое мнение состояло в том, что современная физика слишком формальна и слишком далека от обыденного восприятия, чтобы ее вообще можно было представлять графически без вводящих в заблуждение искажений, обусловленных неадекватностью самого этого средства выражения. Однако при этом оказывается, что до Гибсона и близко родственных ему феноменологии восприятия Хайдеггера и Эрвина Штрауса (Straus, 1963), сама наша «картина» восприятия была полностью искусственной и основанной на классической механике Ньютона, занимавшей то место, где с таким опозданием возникли наши современные феноменологии.

Не исключено, что спор о том, может ли современная физика быть представлена в абстрактной графической форме, отражает не столько ее растущее отдаление от восприятия, сколько совершенно противоположную тенденцию. Суть в том, что опыт и, в особенности, восприятие тоже нельзя «нарисовать» — по крайней мере без таких же абстракций, упрощений и удаления от его непосредственной реальности. Если считать, что Гибсон дал нам самую сложную «картину» восприятия как оболочки потока, то как это бесконечно далеко от традиционных натуралистических школ живописи! Ни одна из западных техник перспективы и иллюзии даже не начинает показывать нам, что такое восприятие с точки зрения Гибсона. Нередко мы можем рисовать что угодно — любой объект, человека или сложное эмоциональное состояние — посредством крайне абстрактных выразительных форм, так интересовавших Арнхейма и Вернера. Но мы не можем нарисовать структуру опыта как такового и самого по себе. Общим для современной физики и феноменологии является именно проблематичность любого графического представления их текучих, турбулентных пространств-времен. Обращаясь теперь к некоторым попыткам «изображать» абстрактные структуры опыта, предпринимавшимся в психологии, мы увидим, что восприятие и физическая вселенная сопротивляются более традиционному представлению примечательно сходным образом.

416

Сознание и реальность

Топологии жизненного пространства: несопоставимости в изобразительном представлении опыта

Топологическая психология Левина и ее ограничения

Самую амбициозную попытку изобразить формальные свойства опыта предпринял Курт Левин, получивший широкое признание как один из гениев психологии. Левин (Levin, 1936) использовал математическую топологию своего времени — качественную математику областей и их свойств — как психологический язык для представления структуры опыта в специфическом «жизненном пространстве». Хотя такой подход был быстро и повсеместно отвергнут как неудача или, в лучшем случае, поучительный курьёз, природа этой неудачи в действительности не была изучена. Отдельные аспекты схем Левина до сих пор используются в образовательных целях, но если относиться к целям Левина так серьезно, как он сам, сразу становятся совершенно ясными проблемы, внутренне присущие подобному подходу. Действительно оказывается, что дилеммы представимости, с которыми в 1930-х гг. столкнулась новая физика, в равно мере стояли и перед Левином.

Левин хотел найти абстрактный изобразительный язык, который мог бы передавать то, что передает умелый романист, но на чисто формальном уровне, который бы охватывал более специализированные языки различных отраслей психологии. Он искал метод представления точки зрения первого лица в терминах того, что субъект в данный момент понимает в качестве психологически возможного в его разворачивающейся ситуации. В одной из знаменитых диаграмм жизненного пространства, составленных Левином, каждая область должна представлять ощущаемую психологическую реальность, изображает ли она цели, действия, препятствия, ментальные состояния и т. п. Области соотносятся с точки зрения близости-отдаленности (цель ожидается в непосредственном или более отдаленном будущем), текучести-жесткости (области ощущаются как легкие или трудные для прохождения по пути к другим областям), и толщины-тонкости психологических границ (области могут ощущаться как такие, куда легко или трудно входить, и откуда легко или трудно выходить). Поскольку жизненное простран-

ство в данным момент должно изображаться как статичный паттерн, Левин добавлял к этому отдельную «векторную» психологию, чтобы изображать градиенты энергии, которые должны были определять, какие пути движения будут выбираться с точки зрения потребностей индивида и ощущаемого ценностного «заряда» (или «валентности») различных областей.

Однако такое представление опыта человека в его ситуации не может включать в себя определенные факторы, которые, тем не менее, влияют на ее исход. Эти разнообразные «внешние» факторы могут относиться, например, к фактам неврологии, структуры общества, социального статуса и даже географии (при надвигающемся землетрясении). Они либо вовсе не входят в текущий опыт человека как таковые, либо, самое большее, косвенно отражаются в нем. Они представляют собой то, что Левин называет «чужеродной оболочкой», окружающей жизненное пространство со всех сторон. На наш опыт всегда влияют непсихологические факторы, которые не обязательно непосредственно или адекватно отражаются в жизненном пространстве — как когда камень, летящий в направлении головы туриста, воспринимается периферическим зрением как бабочка, или вовсе не воспринимается.

На рис. 13 показана типичная и относительно простая диаграмм жизненного пространства по Левину. Принимая по уговору, что ощущаемое движение времени идет слева направо, мы видим здесь структуру жизненной ситуации, в которой человек переживает себя находящимся в конкретной области (настроения, деятельности или просто ожидания). Ее отделяют от области предвидимого исхода промежуточные области, представленные здесь в качестве связанных с ожидаемым выбором или альтернативой. Чтобы не обременять читателя конкретной спецификой изображенной таким образом ситуации, обратим внимание на то, что, в соответствии с диаграммой, одна из этих альтернативных областей переживается как такая, в которую легко входить и через которую легко проходить, но откуда трудно выходить (задняя граница изображена толстой линией). В другую трудно входить, и через нее трудно проходить (плотность среды), но она ощущается как позволяющая более легкий конечный доступ к «цели» или «результату». (Тонкость линии, разделяющей две альтернативные области, показывает, что индивид воспринимает эту ситуацию как

'4 О природе сознания

418

Сознание и реальность

позволяющую ему передумать — то есть, легко сменить альтернативы на ходу). Чужеродная оболочка включает в себя все те факторы, которые будут влиять на прохождение, но которые человек не осознает, либо они только косвенно отражаются в его опыте. Здесь мы имеем неожиданные землетрясения, шальные пули, недооцененные факторы социального статуса и значения, неизвестные мнения других людей о нас, неправильно воспринимаемые социальные практики и обычаи, которые будут определять наш опыт по мере его развертывания в той же или большей степени, что и наши интерпретации.

Рис. 13. Жизненное пространство по Левину.

Стандартную критику предложенной Левином топологии жизненного пространства можно достаточно быстро отмести (Hall & Lindzey, 1979). Несомненно, ее солипсизм и неспособность представлять взаимную «со-данность» мира весьма серьезны, но они типичны и для остальных представителей основного направления когнитивной теории; исключение, по крайней мере потенциально, составляет лишь Гибсон. Справедливо и то, что метод Левина больше походит на формализованное описания, чем на более традиционные объяснения и предсказания, которые нас, как психологов, учат ценить. Однако никогда не было ясно, может ли объяснение играть в гуманитарных науках ту же роль, которую оно играет в естественных. Неудача Левина гораздо более серьезна и поучи-

Сознание как пространство

419

тельна, чем критика, которая утверждает, что он предлагает только писания. Каким бы было достижением, если бы было возможно описывать психологическую реальность абстрактными топологическими терминами, полностью адекватными описываемому материалу. Как интересно было бы, если бы мы могли заметить предложенное Лакоффом и Джонсоном расплывчатое собрание физических метафор, используемых при самосоотнесении, формальными математическими областями и силами. Но ни то, ни другое, судя по всему, невозможно.

Динамика изменения в жизненном пространстве и теория катастроф

Рассмотрим сперва неспособность языка Левина представлять динамизм изменения в жизненном пространстве, посредством которого ситуация индивида постоянно переходит или готовится переходить в другую, совершенно иную организацию. Как долго сохраняется жизненное пространство? Как можно представить это, а также его «готовность» к реорганизации?

Отделение векторной психологии динамических потребностей от топологии областей жизненного пространства означает, что Левин никогда не мог рассматривать актуальную относительность психологического момента в качестве своей истинной единицы анализа. Разумеется, он остро осознает эту проблему. Левин (1936) заявляет, что жизненное пространство в целом, наряду с его областями, должно быть подвержено непрерывной реорганизации, зависящей от воздействия последовательных переживаний и быстро меняющейся мотивационной динамики. В принципе не существует способа определить действительное количество времени, которое должна охватывать диаграмма жизненного пространства. Будет ли жизненное пространство охватывать краткое мгновение или недели, может определяться только напряженностями и тенденциями, которые приведут к следующей результирующей психологической ситуации и ее собственной устойчивости или неустойчивости. В повседневной жизни совокупное жизненное пространство может меняться несколько раз в секунду, по мере того как мы интерпретируем и переинтерпретируем сложную, быстро меняющуюся ситуацию. С другой стороны, общая структура могла бы сохраняться более или менее неизменной в течение большей части жизни —

420 Сознание и реальность

разумеется, в зависимости от уровня абстракции и от того, какие психологические факторы мы решаем представлять. В этом контексте Левин упоминает о важности «скорости опосредующих процессов» для определения «длины» жизненного пространства как «разностного отрезка времени», но он не способен формально представлять ничего из этого. Подлинное изображение жизненного пространства как «элемента» должно отражать актуальную динамическую структуру ситуаций, как если бы они были волнами прибоя, пойманными на гребне их «осуществления» — в чем-то похоже на то, что Джемс говорил о движении акцента в фразе «колода карт лежит на столе»

Курт Бак (Back, 1992) в своем обзоре, посвященном использованию топологии после Левина, считает «теорию катастроф» Рене Тома (Thorn, 1975) и Кристофера Зеемана (Zeeman, 1976, 1977) главным последующим развитием попыток Левина представлять векторную динамику конфликтных ситуаций на пороге качественной реорганизации. Том стремился найти формальный язык для представления внезапных нарушений непрерывности и отклонений от симметрии в биологии и опыте. Взяв за исходную модель свойства волн прибоя, он выявляет семь «элементарных катастроф» или форм внезапной реорганизации. Они различаются числом участвующих переменных, но все основываются на двух основополагающих формах волн — пустотелой эллиптической и с обламывающимся гребнем. Зееман применил предложенную Томом модель точки заострения к событиям бифуркации как, например, когда агрессивно лающая собака внезапно поворачивается и убегает или испуганный человек нападает; к такого рода событиям также относятся внезапные изменения фондовых рынков, нападение в противовес капитуляции в военной стратегии, цикл потери аппетита — переедания, момент электрической импульсации нейрона, и даже момент, в который балка моста прогнется под давлением.

Одним из наиболее интересных расширений моделирования катастроф стало предложение использовать его для представления качественных стадийных изменений в когнитивном развитии (Van Der Mass & Molenar, 1992). Можно считать, что данные последова-

Гребень волны, способный обламываться, называется в теории катастроф точкой заострения или точкой возврата. — Прим. пер.

Сознание как пространство

421

тельных оценок на протяжении длительного времени, показывающие то или иное сочетание бимодальности, внезапных скачков, возвращений к предыдущим показателям, замедления или ускоре-

|ния изменения, и аномальной изменчивости, указывают на резкие качественные изменения организации, которые постулирует теория катастроф. На более микрогенетическом уровне все эти показатели также будут описывать флуктуации и внезапные реорганизации перцептуального распознавания в экспериментах с тахистоскопом, а также разрывы и включения причудливости в формировании сновидений.

Моделирование катастроф действительно позволяет представ-' лять формальную динамику психологических моментов или стадий развития, колеблющихся между многочисленными аттракторами, репеллерами, пределами и разделителями (Abraham & Shaw, 1988). Однако это достигается ценой изображения формальных свойств I только одного искусственно изолированного аспекта феноменоло-¹ гии опыта. Полный логос опыта, который искали Левин, Гибсон и * Хайдеггер, ускользает от нас в диаграммах Тома и Зеемана так же, как ускользал в'диаграммах Левина. Хотя отображение внезапных реорганизаций жизненного пространства с помощью модели ломающихся волн и относится к «специфике» непосредственного опыта, это достигается, как и в случае абстрактных графических представлений в современной физике (Miller, 1984), за счет сочетания соглашения и чрезвычайно избирательного акцента. Модели теории катастроф формализуют «скорость опосредующих процессов», о которой говорил Левин, но при этом приносят в жерву любую более широкую феноменологию. Мы столь же безусловно находимся «в» своем опыте, как и «в» физической вселенной, и не исключено, что мы не можем «рисовать» ни то, ни другое, не притворяясь, что мы занимаем вымышленную позицию вне самих себя, которая неизбежно должна искажать нашу точку зрения и делать ее неполной.

Граница между жизненным пространством и чужеродной оболочкой как двойной тор

Сходный урок выявляется из рассмотрения еще одной особенности графических изображений жизненного пространства у Леви-\ на, которая также должна искажать более широкую феноменоло-

гию нашего опыта. Однако в данном случае ни Левин, ни его критики, по-видимому, этого не заметили.

Если помнить о том, что все проводимые границы должны отражать «психологическую реальность» как ее переживает индивид, становится очевидным, что между границами, разделяющими различные внутренние области жизненного пространства, и общей границей между жизненным пространством и чужеродной оболочкой существует решающее различие с точки зрения их отношения к описательной феноменологии. Проведение границы между жизненным пространством и чужеродной оболочкой в качестве определенной линии должно означать, что я переживаю ее как препятствие или самостоятельную область. Если я рисую эту линию очень тонкой, то означает ли это, в соответствии с правилами для границ внутренних областей, что я ощущаю свою непосредственную ситуацию особенно открытой для «чужеродных» влияний, которые не могу предвидеть? (если бы я мог их предвидеть, они бы стали внутренними областями). Если я рисую ее очень толстой, говорю ли я тем самым, что не ощущаю ничего вне моего «мира», или что я действительно чувствую себя абсолютно защищенным от неожиданного? Однако граница, окружающая жизненное пространство и отделяющая его от чужеродной оболочки, обычно вообще не переживается. Граница, которую Левин проводит вокруг жизненного пространства имеет совершенно иной эмпирический и концептуальный статус, чем области, границы и плотности которых показывают наш действительный опыт.

Предположительно, жизненное пространство «впереди» отчасти обладает «горизонтальной открытостью» Гибсона и Хай-деггера — в разной степени ощущаемой в качестве таковой в разных ситуациях. Левин утверждает, что жизненное пространство «открыто» и «не ограничено», но он всегда (и обязательно) изображает его замкнутым. Как нарисовать «отсутствие границы» — причем в качестве переменного параметра? Некоторые из критиков (Allport, 1955) указывают, что Левину было очень трудно полностью осуществить логическое разделение между психологическим и физическим пространством, несмотря на то, что он постоянно занимался этой проблемой. В приведенном примере он как будто собирается изобразить пространство «первого лица» (которое, как мы видели, открыто «возможности»), но может вы-

водить его только из точки зрения третьего лица, с которой другой должен представать как ограниченная и постоянная сущность — замкнутым. Периметр жизненного пространства следует представлять открывающимся в неопределенность, которую нельзя полностью очертить. Левин (1936) может это сказать, и действительно говорит, но не может это изобразить так же, как изображает подлинно феноменологические внутренние области жизненного пространства.

Чтобы рассматривать репрезентацию границы жизненного пространства, мы должны подходить к ней сходным избирательным образом, отделяя эти вопросы от тонко детализированных изображений внутренних потоков и препятствий жизненного мира у Левина. Чисто гипотетически, можно приближенно моделировать границу между жизненным пространством и чужеродной оболочкой с помощью формы тора или катушки — потенциального хаотического аттрактора, который может «редуцировать» множественные циклы осцилляции в единую динамическую постоянную. Однако и в этом случае, хотя такое моделирование может отражать кое-что из «специфики» чувственного опыта, это достигается ценой любого более полного логоса.³

Я уже обсуждал точку зрения, согласно которой жизненный мир чувствующих существ основывается на двух совершенно различных системах — непосредственном восприятии и распознавании, -— различным образом накладывающихся друг на друга во все моменты существования организма (главы 3, 6). Непосредственное восприятие вытекает из горизонтальной открытости. Это также подразумевается у Левина в понятии представления ощущаемых возможностей впереди, которые, хотя и реально ощущаются, однако не могут быть представлены в явном виде как замкнутая граница. Гибсон изображает эту открытость с помощью «зрительного конуса», идущего из неопределенного горизонта к точке наблюдения, и развертывающего наслоение и текстуру. С точки зрения этого конуса или воронки мы можем считать непосредственное восприятие топологически открытым с обоих концов, поскольку открытость горизонта впереди делает положение субъекта сходным образом подверженным внезапной реорганизации. В этой формализованной системе «энергия» течет от горизонта в наслаивающиеся текстуры, движущиеся мимо субъ-

екта. Поскольку этот конус восприятия постоянно обновляется и реорганизуется по мере того, как мы передвигаемся и меняем направление внутри него, его можно рассматривать как вихрь, края которого никогда не могут образовывать неподвижную или устойчивую воронку. Это открытая система, в чем-то сходная с циклоном.

Соответственно, система распознавания также представляет собой постоянно обновляющийся и перемещающийся вихрь, однако направленный в другую сторону. Хотя в конечном счете он занимает «то же самое» пространство, что и непосредственное восприятие, он основывается на своем собственном цикле энергий, связанных с потребностью. Он стремится к ориентации на поверхности объектов, которые должны симметрично наплывать при приближении или убывать при отступлении. Это можно представлять как меняющийся вихрь, который сужается в направлении распознаваемого объекта, но все равно остается открытым, поскольку объекты, распознаваемые таким образом, могут легко исчезать, подобно лопающимся пузырям, при дальнейшем приближении или убегании. Как показывает фон Уэкскюль, не только у людей получение того, что вы хотите, может быть полно неожиданностей — в минимуме объект меняется, в максимуме, он исчезает. Более широкое основание воронки также открыто, поскольку оно представляет ощущаемое пространство, в котором существо может маневрировать с точки зрения меняющихся двигательных возможностей приближения или убегания. Как мы уже видели, энергия в конусе распознавания подчиняется более энтропийному порядку, чем в конусе прямого восприятия, поскольку она основывается на динамике удовлетворения конкретной потребности.

В то время как обычно субъект и объект считаются логическими противоположностями, с точки зрения этого представления жизненного пространства как наложения прямого восприятия и распознавания, они не являются психологически противоположными. Скорее, «субъект» скоординирован с объемлющим строем, который определяет его положение, тогда как на противоположных концах размерности распознавания находятся его потребность и объект. Возможно, на более элементарном уровне анализа, чем тот, что рассматривал Фримен (Freeman, 1991), взаимодействия между субъектом и потребностью, объектом и строем, образуют «стран-

ные аттракторы». Тогда субъект и объект не могут считаться подлинными противоположностями, поскольку каждый из них представляет собой самостоятельную динамически взаимодействующую систему. Субъект становится динамичным и меняющимся соединением положения и желания, а объект — слиянием значимых поверхностей и объемлющего окружения. Не удивительно, что контраст между «субъективным» и «объективным» вызвал такую путаницу в психологии.

Рис. 14. Двойной тор. Из книги Ральфа Г. Абрахама и Кристофера Д. Шоу «Динамика: геометрия поведения».

Если теперь вы графически изобразим наложение этих двух воронок, то поскольку их по-разному организованные системы действительно охватывают «одно и то же» жизненное пространство, мы получим двойную воронку с седловой точкой в области их пересечения. Это составляет организующий странный аттрактор для единичной динамической системы, который очень похож на формы двойного тора в работах Абрахама и Шоу (Abraham &

426

Сознание и реальность

Shaw, 1983, 1984) (см. рис. 14). Колебания в области такой седло-вой точки превращают эту двойную воронку в структуру соленоида или тора, содержащую чередующиеся накладывающиеся циклы (рис. 15). Именно эта форма двойного тора может быть кандидатом на формальное графическое представление внешнего слоя или оболочки жизненного пространства подвижного существа. Подобный соленоид будет претерпевать постоянную реорганизацию в зависимости от того, преобладает ли в данный момент времени воронка, связанная с распознаванием или с навигацией, хотя обе они, по определению, должны всегда присутствовать для поддержания самоорганизующегося динамизма жизненного пространства внутри. Случайно или не случайно, но это также четырехмерный паттерн, создаваемый движением волн рецепторного потенциала, деполяризации и ответной гиперполяризации по ней-рональной мембране, о чем писали Ясуи, Джибу и Прибрам (см. Pribram, 1991). Мы уже видели, что самой лучшей моделью ней-рональной активности может служить движение простейших в окружающей их среде.

Рис. 15. Двойной тор как хаотический аттрактор. Из книги Ральфа Г. Абрахама и Кристофера Д. Шоу «Динамика: геометрия поведения».

Разумеется, двойной тор не представляет все жизненное пространство. Только на самом абстрактном уровне он действительно отражает что-либо из его «специфики» — возможно, в том, что ка-

Сознание как пространство

427

сается ощущаемых расширений и сокращений мира субъекта. В первую очередь этот паттерн представляет внешний слой жизненного пространства и часть чужеродной оболочки, которая ближе всего примыкает к жизненному пространству и формирует его. Жизненное пространство Левина можно изображать внутри этой оболочки, с ее ощущаемыми возможностями и размытыми потребностями, теперь распространяющимися в открытые концы тора и отражающими по-разному ощущаемое расширение и сужение обоих систем. Тор отражает внешние очертания или оболочку жизненного пространства точно так же, как, согласно Д'Арси Томпсону, спиральная раковина представляет собой внешнюю запись предыдущего хода органического роста.

Восприятие, мир, вселенная

При графическом изображении опыта мы сталкиваемся с точно такой же проблемой, как при отображении «невидимых» реалий современной физики. Это можно делать только путем абстрактного геометрического представления выборочных организующих принципов, которые тогда выглядят имеющими малое отношение к конкретной специфике каждой из этих областей. Возможно, сознание примерно так же трудно «нарисовать», как относительность пространства-времени или волны/частицы, потому что они происходят из одного и того же места. Гипотеза о том, что все формальные организующие принципы современной физической науки можно применять и к наиболее ,общим свойствам жизненного пространства и объемлющего экологического строя, вполне согласуется с представлением, согласно которому эти концептуальные структуры первоначально абстрагированы из «первичности восприятия». Эти структуры обнаруживаются во внешнем физическом порядке, и затем метафорически перенаправляются на нас самих для целей само-отражения. Но это перенаправление вряд ли происходит произвольно. Напротив, организующие принципы мира возвращаются к своему наиболее вероятному источнику в организации восприятия — источнику, множеством разнообразных прямых и косвенных способов отражающему свойства физической вселенной. Если рассматривать этот вопрос с максимально теоретически экономной точки зрения, то как еще мы могли бы успешно позна-

вать вселенную и даже математически описывать ее, если бы ее принципы не были выводимы из самого восприятия, как основополагающей матрицы мышления?

Если структура восприятия подвижных организмов лежит в основе всего познания, удивительно то, с каким пренебрежением к ней всегда относились западные научная и религиозная традиции — чьей порождающей матрицей она, тем не менее, должна была оставаться. Нежелание или неспособность изучать природу жизненного мира, не говоря уже о его «устраняющем» сведении к физическим системам с более высокой энтропией и меньшей сложностью, составляет в теории познания параллель нашему глобальному экологическому кризису. Наше пренебрежение к восприятию, как предельному источнику познания, как бы под стать нашему неуважению к экосистеме Земли как единственному месту, где мы можем находиться и быть. К чему бы ни приводило нас данное обсуждение, оно согласуется с нашей окружающей средой — и это значительный шаг вперед от более традиционной, и более чем умеренно шизоидной альтернативы. Чтобы избавиться от слепоты, мы должны преодолеть свою традиционную убежденность в отдельности природы от человека и человека от животного — поскольку организация восприятия, как основа наших физических и духовных представлений, оказывается более или менее общей для всех подвижных существ. Фундаментом нашего надличностного и научного опыта становится наше живое, общее, чувственное присутствие в мире.