Охотникъ на львовъ повѣсть

—Джибути! Джибути! понимаешь... Французское пароходное общество.

Мантыкъ загудѣлъ, подражая пароходу: — у-у! уу! уу!

Сомали обрадовались. Они замахали тонкими высохшими руками по направленію къ морю и загудѣли, какъ

Мантыкъ: у-у!.. уу!..

Они показали Мантыку на солнце, на западъ, на горы, и Мантыкъ понялъ, что на закатѣ, вчера, пароходъ «Лаосъ» ушелъ дальше.

Его ружье, значитъ, лежало въ Джибути въ длинныхъ каменныхъ пакгаузахъ, крытыхъ оцинкованнымъ желѣзомъ, а самъ Мантыкъ сидѣлъ въ горахъ и не зналъ, какъ его добыть.

До полудня провозился Мантыкъ, толкуя съ сомалями. Онъ вспотѣлъ, измучился и проголодался. Онъ узналъ только, что молодого сомаля звали — Либэхъ, а старика — Адамъ. Скудный обѣдъ дикарей — два печеныхъ яйца, хлѣбъ и козье молоко подкрѣпили и освѣжили его.

Онъ накинулъ плащъ, взялъ копье и, сдѣлавъ знакъ Мантыку, чтобы Мантыкъ его дожидался, быстро исчезъ между черныхъ скалъ.

Мантыкъ въ тоскѣ лежалъ въ хижинѣ. За занавѣской работала молодая женщина и тамъ плакалъ, захлебываясь, ребенокъ. Старикъ со старухой сидѣли у хижины, въ короткой тѣни и смотрѣли на куръ и на козъ. Солнце пекло нестерпимо. Небо было прозрачное и высокое. Кругомъ были горы, вздымавшіяся причудливыми пиками и хребтами.

Медленно шло время.

Снизу, гдѣ росло два блѣдныхъ молочая, изъ за черныхъ скалъ послышалось негромкое пѣніе. Шаги пѣвшихъ были не слышны, и сами они еще невидны. Какъ то сразу передъ хижиной, на песчаной площадкѣ появился Либэхъ и съ нимъ смуглый мальчикъ-арабъ, въ бѣлой длинной рубашкѣ, панталонахъ и босой.

Либэхъ торжественно подвелъ мальчика къ Мантыку, и мальчикъ быстро заговорилъ... по-арабски.

Но... арабъ Сеидъ-Магометъ-Оглы не понималъ по-арабски.

— Таибъ... таибъ... таибъ*)... — растерянно бормоталъ Мантыкъ, ничего не понимая.

*) — Хорошо... хорошо... хорошо...

Мальчикъ посмотрѣлъ на Мантыка и вдругъ бросилъ нѣсколько словъ по французски. Какъ всѣ арабы приморскихъ городовъ онъ болталъ на многихъ языкахъ..

Мантыкъ обрадовался и они разговорились.

Если бы французъ сталъ слушать ихъ — онъ ихъ не понялъ бы, но они другъ друга отлично понимали.

— Moi... fusil... chasser les lions, les tigres, les éléphants, — говорилъ Мантыкъ, доставая изъ кожанаго мѣшечка накладную. — Comça — impossible... Mauvais habit... brigand... Il faut acheter... Chapeau... chemise... tout... tout...

Мантыкъ довѣрчиво показывалъ деньги арабу. Арабскій мальчикъ показалъ на солнце.

— Aujourd' hui trop tard, — сказалъ онъ. — Demain...

soleil*)..

*) Я... ружье... охотиться на львовъ, тигровъ, слоновъ... Такъ невозможно. Плохая одеженка... Разбойникъ... Надо купить... шляпу, рубашку — все.

— Сегодня поздно. Завтра съ солнцемъ.

Было совсѣмъ темно, и ароматная свѣжесть лежала въ горахъ, когда Мантыкъ, Либэхъ и мальчикъ арабъ отправились въ путь.

Внизъ идти было легко. Мантыкъ смотрѣлъ жадными, любящими глазами, какъ раскрывались дали, какъ, когда поднялись они на небольшой хребетъ, точно вспыхнуло вдали парчевою полосою море, засинѣло, заголубѣло и загорѣлось расплавленнымъ золотомъ. Непонятно быстро, сразу, сталъ день, и солнце, точно неохотно оторвавшись отъ воды, поплыло вверхъ по поблѣднѣвшему небу.

Онъ видѣлъ всю бухту. Онъ обошелъ стороною городъ и, вмѣстѣ съ арабомъ, прошелъ въ арабскую лавку, гдѣ на послѣдніе золотые двадцать франковъ одѣлся, какъ арабъ. Малиновая феска прикрыла его волосы, длинная бѣлая рубашка съ синими полосками, такіе же панталоны, ерстяной черный плащъ — все было прилично и, когда въ этомъ костюмѣ, Мантыкъ со своими документами явился въ складъ, a сопровождавшіе его Либэхъ и арабченокъ подтвердили, что онъ Сеидъ Магометъ Оглы — ему сейчасъ же выдали пришедшую на его имя дорогую посылку въ ящикѣ.

Ящикъ былъ тяжелъ и его нелегко было нести по жарѣ въ гору. Но Мантыкъ несъ его легко. Онъ несъ ружье. Свой великолѣпный штуцеръ-экспрессъ, изъ котораго онъ убьетъ двѣнадцать львовъ! Послѣ двѣнадцатаго онъ вернется домой... Можетъ быть, уже въ Россію, и поѣдетъ съ этимъ испытаннымъ, знаменитымъ ружьемъ въ Сыръ-Дарьинскую область, охотиться на тигровъ... Тамъ тоже — тринадцатаго не будетъ. Будетъ ровно — двѣнадцать!

Ящикъ краемъ тяжело давилъ плечо. Либэхъ и арабченокъ были плохіе помощники, но Мантыкъ шелъ бодро.

Ночью, наскоро поужинавъ, не до ѣды ему было, — при свѣтѣ маслянаго ночника, передъ глазами восхищенныхъ Либэха и арабченка, Мантыкъ вскрылъ ящикъ и сталъ разворачивать и вынимать изъ синей прожированной бумаги стволы, прикладъ, цѣвье, патронную сумку, патроны, шомполъ и протирки. Все блистало, все было великолѣпно своею новизной, своимъ особеннымъ значеньемъ.

— «Ружье... Штуцеръ!! Экспрессъ!.. Мое ружье!!!» Мантыкъ забылъ о снѣ, объ усталости, о голодѣ, за

былъ обо всемъ на свѣтѣ. Точно плылъ онъ по воздуху, точно несся въ своемъ счастіи надъ самою землею, и только въ самой глубинѣ, гдѣ то на самомъ днѣ его молодого, быстро бьющагося сердца трепетала благодарная молитва:

— Господи, благодарю Тебя... Господи, какой Ты добрый и милостивый!

ВЪ ПУСТЫНЪ

Мантыкъ въ оборванныхъ штанахъ, пропитанныхъ угольною пылью, карабкающійся на лодку, а потомъ просящій крова и пищи — былъ для сомалей такой же дикарь, жалкій и бѣдный. Помогать ему обязывалъ суровый законъ пустыни и тотъ великій Богъ, о Комъ зародилъ смутное понятіе въ душѣ дикаря французскій миссіонеръ.

Но Мантыкъ — обладатель ружья — сразу сталъ: тэта — господинъ. Что до того, что гэта роздалъ послѣднія деньги. Онъ платилъ широко — по царски. И арабченокъ Али и Либэхъ это сейчасъ же оцѣнили. Они предложили себя въ распоряженіе Мантыка.

При помощи Али разговоръ сталъ возможенъ.

«Toi... moi... aller... chasser»... не звучало особенно правильно грамматически, но оно открывало путь къ изученію сомалійскихъ и абиссинскихъ словъ и давало Мантыку возможность объяснить цѣли своего пріѣзда.

Цѣль: охота на львовъ. Очень просто! И это не удивило никого въ хижинѣ. Человѣкъ, обладающій такимъ прекраснымъ ружьемъ, можетъ и долженъ охотиться на львовъ.

— Львы принадлежатъ негусу, — сказалъ Либэхъ. —Я ихъ ему и отдамъ, — гордо сказалъ Мантыкъ.

— Если черныя пантеры, — сказалъ Либэхъ, — ихъ шкуры можно продать. Очень дорого дадутъ. Богатый будешь. Тоже и за зебра. Шесть «быръ» *) даютъ въ Джибути за шкуру.

*) «Быръ» — талеръ равный старому Русскому серебряному рублю.

— Страусовыя перья тоже хорошо идутъ, —сказалъ Либэхъ.

Теперь объ охотахъ мечтали втроемъ. У нихъ не было ни муловъ, ни верблюдовъ, ни палатокъ, ни даже продовольствія, но было ружье и патроны, а съ этимъ вся Африка казалась имъ доступной.

Гдѣ охотиться? Куда идти?

Мантыкъ это зналъ точно. Подлѣ Минабеллы!.. Тамъ онъ найдетъ Колю и, если нужно, соединится съ нимъ. Если этого не будетъ настоятельно необходимо, — онъ останется въ тѣни, будетъ, какъ просила Галина, тѣмъ услужливымъ котомъ, который, какъ во снѣ, будетъ помогать Колѣ.

Но Минабеллы не зналъ ни Либэхъ, ни Али. Никакой Минабеллы они не слыхали.

— Абеша, — сказалъ Мантыкъ. — Въ Абиссиніи.

— Абеша, —охотно согласился Либэхъ. — Пойдемъ на Гильдессу и Хараръ... За Хараромъ въ Данакильской пустынѣ — у хорошо! Очень богато звѣремъ... За рѣкою Авашемъ.

— Пойдемъ за Авашъ! — смѣло сказалъ Мантыкъ и Либэхъ и Али, какъ послушные солдаты за полководцемъ, повторили за нимъ:

— Пойдемъ за Авашъ!

Кровь прадѣда Мантыка, уральскаго казака изъ Раимскаго укрѣпленія подлинно текла въ Мантыкѣ. Босой, полуодѣтый, онъ шелъ смѣло впередъ, на западъ, увлекая своихъ дикихъ спутниковъ. Они ночевали на высокихъ плоскогорьяхъ, гдѣ было холодно, прямо на скалахъ, закутавшись въ свои рваные, тонкіе плащи.

Антилопа, или маленькая козочка величиною съ зайца, съ серебристо-сѣрою спиною — абиссинскій «дигъ-дигъ», поджаренные на кострѣ были ихъ ужинъ. Остатки мяса и шкуру Либэхъ, или Али несли въ ближайшую деревню и мѣняли на яйца, хлѣбъ и молоко.

Первый удачный выстрѣлъ, свалившій на бѣгу козочку, привелъ въ восторгъ свиту Мантыка и укрѣпилъ за нимъ поклоненіе его добровольныхъ слугъ.

Мантыкъ шелъ къ Абиссиніи, отыскивая Минабеллу и разспрашивая о ней и не теряя связи съ караваномъ, гдѣ былъ Коля.

Пустыня оказалась не нѣмою. Въ пустынѣ все кругомъ знали. Иногда двое, трое сутокъ идетъ Мантыкъ по ней. Песокъ, чахлыя голыя мимозы, камни, молочаи.... Далеко впереди синѣютъ горы. Небо горитъ, солнце жжетъ. Нигдѣ ни души. Спустились въ ущелье... Зеленая долинка, поросшая яркой травой. Ямы съ водой. Песчаное русло пересохшаго ручья. Стада козъ и нѣсколько сомалей въ оборванныхъ плащахъ съ тонкими копьями въ рукахъ.

И уже все извѣстно, что дѣлается въ пустынѣ на сотни верстъ.

Изъ Джибути, стороною отъ желѣзной дороги, идетъ небольшой караванъ. Два «инглеза», одинъ «московъ» — мальчикъ, пять слугъ абиссинцевъ, двѣнадцать муловъ, два верблюда. Двѣ палатки. Идутъ, не спѣша. Охотятся... Плохая охота.... Не такіе стрѣлки, какъ ты!...

— А львовъ стрѣляли? — быстро спрашиваетъ Мантыкъ. Его глаза горятъ. Онъ сильно взволнованъ.

Неужели зависть?

Сомаль пастухъ машетъ рукою.

— Про львовъ здѣсь не слыхать. Нѣтъ... козъ, какъ вы, стрѣляютъ..

— A гдѣ львы?

Сомаль долго не отвѣчаетъ. Онъ точно взвѣшиваетъ отвѣтъ, точно ищетъ въ своей головѣ это мѣсто»

— Слыхать, — говоритъ онъ, — у Лагаардина были львы... Цѣлое семейство... Недалеко отъ Минабеллы...

И львы, и Минабелла: все вмѣстѣ. Точно львы тамъ стерегутъ драгоцѣнный кладъ дяди Пети.

— À далеко до Лагаардина?

— Дней десять пути....

— Идемъ!..
VIII

ЧЕРНЫЯ ПАНТЕРЫ

Чуть свѣтало. Жалкій костеръ догорѣлъ. Въ каменномъ ущельи, на берегу засохшаго ручья подувалъ ледяной вѣтеръ. Проснувшійся Мантыкъ натягивалъ на себя остатки рванаго плаща, стараясь согрѣться. Не хотѣлось вставать до солнца.

Было то короткое время передъ восходомъ, когда уже совсѣмъ свѣтло и нѣтъ только тѣней и отъ этого все въ природѣ кажется страннымъ и нечеткимъ.

Кто-то осторожно толкнулъ Мантыка въ плечо.

— Шуфъ!... шуфъ!... шепчетъ ему Либэхъ... — Только, гэта, очень тихо вставай... Черныя пантеры!

Ни сна, ни дрожи холода, какъ не бывало! Все тѣло Мантыка стало гибкимъ. Едва замѣтнымъ движеніемъ онъ схватилъ лежавшее подлѣ ружье.

— Гдѣ?

По ту сторону песчанаго русла вздымались отвѣсною стѣною шиферныя черныя скалы. Вдоль нихъ шелъ чуть замѣтный, узкій карнизъ. Едва Мантыкъ просунулъ голову между камней, какъ увидалъ двухъ громадныхъ черныхъ кошекъ. Онѣ замѣтили, или почуяли человѣка. Онѣ вскочили и одна за другой легкими прыжками поскакали по карнизу вдоль шиферной стѣны.

Въ ту же минуту солнце показалось изъза горъ. Золотой лучъ освѣтилъ черныя скалы. Мантыкъ четко увидѣлъ, какъ буромалиновымъ плюшемъ загорѣлась шерсть на кошкахъ и ярко проступили въ ея пламени черныя пятна красиваго рисунка. Грянулъ рѣзкій выстрѣлъ. Мантыкъ, не глядя на пантеръ, привычнымъ движеніемъ откинулъ стволы и вбросилъ въ нижній — новый патронъ. Только тогда посмотрѣлъ впередъ.

Бывшая впереди пантера исчезла. Бѣжавшая сзади свалилась въ песокъ русла. Она лежала, какъ мертвая. Арабченокъ Али съ крикомъ восторга скатился на песокъ русла и бросился къ пантерѣ. Но въ ту же минуту пантера, лежавшая на спинѣ, обернулась, прижалась къ землѣ и какимъ-то неровнымъ, несильнымъ прыжкомъ, страшно урча, подмяла мальчика подъ себя.

Въ головѣ Мантыка молніей пронеслись воспоминанія разсказовъ дѣдушки Селиверста Селиверстовича. Глаза налились кровью. Не помня себя, сознавая, что его долгъ спасти мальчика, не думая объ опасности самому быть схваченнымъ звѣремъ, онъ рѣзкимъ движеніемъ закинувъ ружье за плечо, бросился на пантеру, схватилъ ее за заднія ноги и перебросилъ черезъ себя, съ силой шмякнувъ

спиною о землю.

— «Пуда два не больше въ ней», подумалъ онъ и посмотрѣлъ на пантеру и на мальчика. Пантера повела два раза судорожно ногами и затихла. Желтые глаза покрылись пеленою смерти. Али вставалъ. Онъ былъ блѣденъ, по лицу текла кровь. Пантера успѣла ему разодрать щеку и шею, но раны были не опасныя.

Съ минуту Али стоялъ, шатаясь, потомъ понялъ, что произошло и бросился къ Мантыку. Онъ упалъ передъ нимъ на колѣни и, обнимая ноги Мантыка и плача, кричалъ, мѣшая арабскія, французскія и абиссинскія слова.

— О! гэта! Ты меня спасъ! Да благословить тебя Аллахъ!

Мантыкъ поднялъ мальчика и повелъ его къ ямѣ, гдѣ сохранилась вода. Туда же вскорѣ пришелъ и Либэхъ. Онъ имѣлъ смущенный видъ. Онъ бѣжалъ, когда увидалъ, какъ пантера подмяла подъ себя Али.

Мантыкъ съ Либэхомъ промыли раны Али, и Мантыкъ, разорвавъ свою рубашку, сдѣлалъ изъ нея бинты и забинтовалъ ею голову Али. Онъ никогда этого не дѣлалъ, но еще совсѣмъ маленькимъ мальчикомъ онъ видалъ, какъ бинтовали раненыхъ добровольцевъ.

Либэхъ раздобылъ гдѣ-то крѣпкій корявый сукъ мимозы, къ нему привязали убитую пантеру и торжественно понесли въ ближайшее абиссинское селеніе.

ПЕРВЫЙ ЛЕВЪ

Шкура пантеры, за дешево отданная шуму*) деревни Лагаардинъ, вырученныя деньги тутъ же раздѣленныя между Либэхомъ и Али — ничего — себѣ — создали Мантыку расположеніе абиссинцевъ. Въ его честь былъ устроенъ пиръ. Пришли жители окрестныхъ поселеній, абиссинцы — помѣщики, галласы — рабы и дикіе данакили, дѣти обширной Данакильской степи. Пили пряное и хмѣльное абиссинское питье тэджъ, обильно ѣли абиссинскія хлѣбныя лепешки изъ полусырого тѣста.— инжиру*), ѣли баранину и баріанью печенку, весело смѣялись, скаля ослѣпительно бѣлые зубы и орали боевыя пѣсни и громче всѣхъ оралъ съ ними счастливый Мантыкъ.

Въ концѣ пира, потрясая круглыми щитами и копьями, размахивая кривыми саблями съ широкимъ лезвіемъ, развѣвая бѣлыя шамы, топая босыми ногами и вздымая по площади пыль, танцовали воинственныя пляски, изображали бой, гонялись другъ за другомъ, припадали на колѣни, стучали мечами и саблями о щиты.

*) Шумъ — староста деревни. Тэджъ — хмѣльное питье въ родѣ пива, мутно-желтое, приготовляемое изъ растенія — тэллы. Инжира — хлѣбныя, круглыя лепешки, вязкаго, полусырого тѣста.
Мактыкъ танцовалъ съ увлеченіемъ и пыломъ. Съ дикарями пустыни онъ и самъ сталъ, какъ дикарь. Съ краснымъ, потнымъ, темнымъ отъ загара лицомъ, полуголый, онъ носился среди абиссинцевъ, пьяный отъ счастья и кричалъ, какъ они, гортаннымъ голосомъ:

— Оріа самой гэта! Малькамъ.... Бузу малькамъ.... Маляфья!.. *).

А потомъ степенно сидѣлъ у костра рядомъ съ шумомъ деревни и двумя баламбарасами **) — одинъ старый, сѣдой со слѣдами тяжелыхъ ранъ, сѣрыми рубцами проступавшими на черномъ тѣлѣ, другой молодой, гибкій, статный, точно статуя древняго бога, и слушалъ ихъ похвалы и лесть. Онъ открылся въ припадкѣ откровенности имъ, что онъ — московъ — Русскій.

— Абеша хорошо знаютъ москововъ, — медленно, прикрывая ротъ шамою, говорилъ старый баламбарасъ. — Абеша любятъ москововъ и ихъ великаго бѣлаго Джонъ-Хоя... Первое за то, что, когда у насъ была война съ Итали, и было очень много раненыхъ и больныхъ по всей землѣ, великій Русскій Джонъ-Хой прислалъ своихъ хакимовъ съ генераломъ Шведовымъ — и тѣ хакимы больныхъ исцѣляли, раненыхъ врачевали***).

*) Охъ, благородный господинъ! Хорошо! Очень хорошо. Отлично.

**) Баламбарасъ — младшій военный чинъ въ абиссинскомъ войскѣ — поручикъ по нашему.

***) Когда въ 1895 году у абиссинцевъ была война съ итальянцами, въ столицѣ Абиссиніи случайно находился Русскій путешественникъ, бывшій офицеръ, Харьковскій помѣщикъ, Леонтьевъ. Онъ далъ мудрые совѣты тогдашнему негусу Менелику II, и абиссинцы подъ Адуей на голову разбили истомленное зноемъ и тяжелымъ походомъ итальянское войско. За это Менеликъ отличилъ Леонтьева, сдѣлалъ его абиссинскимъ графомъ и подарилъ ему земли.

Старый баламбарасъ показалъ свои сѣрые рубцы и сказалъ:

— Гляди... Это они меня сшили. Былъ я изрубленъ, какъ негодные мѣхи и истекалъ кровью, и хакимъ Бровцынъ меня сшилъ, вылѣчилъ и выходилъ. Да будетъ благословенно его имя! Да поможетъ ему святая Маріамъ и святой Георгіосъ! Та знаешь Бровцына?

Но Мантыкъ не слыхалъ про доктора Бровцына.

— Второе..., продолжалъ, пожевавъ губами старый баламбарасъ, — московъ Леонтьевъ своими мудрыми совѣтами помогъ нашему негусу Менелику II побѣдить Итали.. И еще знавалъ я, въ дни молодости, москова Булатовича, котораго мы звали — «человѣкъ - молнія», такъ шибко онъ ѣздилъ на лошадяхъ. Въ девять дней отъ Аддисъ-Абеба до моря... Очень былъ смѣлый на войнѣ и охотѣ человѣкъ. Онъ много убилъ слоновъ и львовъ и негусъ Менеликъ II его очень любилъ. Онъ произвелъ его въ свои офицеры. Онъ подарилъ ему золотой лемптъ и столько золотыхъ цѣпочекъ въ уши, сколько онъ убилъ львовъ, онъ украсилъ его голову львиною гривою и далъ ему круглый щитъ съ золотыми пластинками, всѣ отличія, какія только можетъ имѣть воинъ абиссинецъ получилъ человѣкъ-молнія Булатовичъ!

Мантыкъ таялъ, изнемогалъ отъ этихъ разсказовъ. Въ молодой груди бурно колотилось сердце. И онъ будетъ, какъ «человѣкъ-молнія». Онъ будетъ — «человѣкъ-истребитель львовъ». Въ его ушахъ цѣлыми кистями будутъ висѣть золотыя цѣпочки.

Тогда же Русскій Императоръ Николай II, сожалѣя о гибели многихъ раненыхъ абиссинцевъ и итальянцевъ, не имѣвшихъ никакой медицинской помощи, послалъ отрядъ Русскаго Краснаго Креста съ генераломъ Шведовымъ во главѣ. При отрядѣ былъ лихой офицеръ Л. Гв. Гусарскаго полка поручикъ Булатовичъ, онъ остался въ Абиссиніи, принялъ участіе въ войнѣ абиссинцевъ съ галласами, поразилъ абиссинцевъ своею храбростью и особенно быстротою, съ которою онъ переносился съ одного мѣста на другое. Абиссинцы очень любили его и назвали: «человѣкъ-молніяж

Эта жизнь, съ вечерними бесѣдами у потухающаго костра, и полнымъ мѣсяцемъ, медленно поднимающимся изъ-за черныхъ горъ, съ серебристой дымкой тумана надъ безконечнымъ просторомъ степи плоскогорья, смолистый запахъ дымка очаговъ абиссинской деревни, эти простые черные люди — казались Мантыку такимъ прекраснымъ, вольнымъ и хорошимъ міромъ. Такъ легко дышалось свѣжимъ воздухомъ Африки. Такимъ маленькимъ и ничтожнымъ казался громадный, суетливый Парижъ.

Простота москова Мантыка, его готовность всѣмъ подѣлиться, что онъ имѣлъ, разсказы Либэха о его мѣткихъ выстрѣлахъ, разсказъ Али о томъ, какъ Мантыкъ его спасъ — создали Мантыку по всей пустынѣ славу охотника необычайнаго, дѣйствительно подобнаго славному Булатовичу — «человѣку-молніи».

Съ этого вечера къ нему стали приходить, его стали отыскивать люди, чтобы сказать ему, какъ нѣкогда въ Сыръ-Дарьинской пустынѣ говорили киргизы о тиграхъ его прадѣду, что тамъ левъ задралъ быка, тамъ леопардъ съѣлъ козленка, и Мантыкъ спѣшилъ искать дорогого звѣря.

Нелегко было найти и настигнуть льва въ этомъ громадномъ Африканскомъ просторѣ.

Абиссинская деревня въ пустынѣ стояла оазисомъ. На холмѣ, въ сторонѣ круглая хижина побольше и надъ нею, на желѣзномъ шпилѣ, большое бѣлое страусовое яйцо, Это — церковь. Вокругъ нея нѣсколько банановъ мечутъ ярко зеленое пламя своихъ листьевъ-гигантовъ и изъ-за нихъ тяжелая кисть золотистыхъ плодовъ долитъ къ землѣ, свисаетъ и прячется въ листвѣ. Тропинка красной земли спускается къ деревнѣ: нѣсколькимъ хижинамъ, окруженнымъ камышевымъ тыномъ. Кругомъ поля желтой дурры, и за ними сразу степь. Зимняя трава въ степи высохла. Сухіе листья, метелки сѣмянъ перепутались, составили такую стѣну по поясъ, что черезъ нее нелегко продираться.

Шуршитъ, шелеститъ сухая трава, пугаетъ звѣря. Мантыкъ погружался въ нее на десятки верстъ. Онъ видѣлъ въ ней чудеса Божьяго міра.

На зарѣ, зоркимъ, приспособившимся къ дали глазомъ Мантыкъ увидалъ среди необъятной степи, подъ рощей мимозъ, табунъ зебръ. Головъ пятнадцать полосатыхъ лошадокъ мирно паслось подъ деревьями. Зебры тихо бродили, опустивъ головы, согнувъ шеи съ точно подстриженной ежикомъ гривою.

Мантыкъ знакомъ руки остановилъ Либэха и Али.

Мантыкъ легъ и, опираясь локтями, змѣею, поползъ по травѣ. Жадными глазами мѣрялъ разстояніе до зебръ. Трава вдругъ прекратилась. Пошли пески. Мѣстность стала открытой.

Зебры, почуявъ человѣка, перестали ѣсть. Онѣ насторожились, поднявъ головы и настремивъ уши. Розовато-сѣрая спина переходила къ серебристо - бѣлому брюху. Черныя полосы ремнями ползли по бокамъ, красили широкіе крупы. Чуть помахивали жидкіе хвосты. Онѣ точно дразнили Мантыка. Онъ поставилъ прицѣлъ и выстрѣлилъ изъ нижняго ствола.

Одно мгновеніе зебры стояли, какъ вкопанныя. Повернули на выстрѣлъ головы и уши. Прислушались.... Потомъ легко и мягко, галопомъ..., галопомъ, поскакали по пустынѣ. Ни одна не упала, ни одна не отстала. Скрылись вдали. Точно улетѣли по воздуху.

Мантыкъ промахнулся.

Въ этой степи Мантыкъ видѣлъ разъ страуса, но такъ далеко, что стрѣлять было нельзя. Осторожная птица не спрятала голову подъ крыло при видѣ опасности, какъ думалъ Мантыкъ, но взмахнула короткими, отороченными чернымъ крыльями и убѣжала такъ быстро, что Мантыкъ ее сейчасъ же потерялъ изъ вида.

Мелькнула: точно привидѣлась.

Мантыкъ жилъ въ пустынѣ звѣриною жизнью. По звѣриной тропинкѣ онъ находилиъ звѣриный водопой, то въ какойнибудь лужѣ, то выходилъ къ шцрокой и бурно текущей среди кустовъ и деревьевъ рѣкѣ Кассаму и тамъ всласть купался. Онъ ночевалъ подъ голою мимозою, питался обжареннымъ мясомъ и засохшею въ сумкѣ инжирою, а утромъ подкрѣплялъ себя согрѣвшимся въ тыквенной бутылкѣ — «гомбѣ» — прянымъ тэджемъ, которымъ его снабжали въ деревнѣ.

Какъ въ эти утренніе часы онъ мечталъ о чаѣ!

«Чай», — думалъ онъ, — «это потомъ... Потомъ.... послѣ двѣнадцатаго льва!»

Послѣ мѣсяца такихъ скитаній, убивъ восемь большихъ антилопъ и двухъ пестрыхъ леопардовъ, Мантыкъ, наконецъ, набрелъ на цѣлое львиное семейство и принялся слѣдить за нимъ.

Въ деревнѣ Гадабурка ему сказали, что левъ, львица и два молодыхъ, годовалыхъ львенка наводили страхъ на жителей. Уже галласы боялись выгонять за ограду стада. Львица три дня тому назадъ схватила у самой деревни годовалаго ребенка и унесла ецо въ степь. По ночамъ отдѣльные хуторяне трепетали за своихъ козъ, и ихъ собаки, чуя страшнаго звѣря, лежали смирно и жались къ людямъ.

Этого-то и надо было Мантыку.

Онъ восемь дней терпѣливо слѣдилъ за звѣремъ, кружа по степи, былъ въ Минабеллѣ, видѣлъ восьмиконечный крестъ дяди Пети, зналъ, что караванъ англичанъ сюда еще не прибылъ, и, наконецъ, отыскалъ львовъ...

Онъ былъ одинъ, безъ Либэха и Али. Онъ оставилъ ихъ возлѣ воды, а самъ цѣлую ночь при полной лунѣ слѣдилъ за львами. Изъ стада деревни Гадабурка они унесли сразу трехъ телятъ. Значитъ, ихъ было не меньше трехъ. Три льва!.. Тѣмъ лучше! Тѣмъ скорѣе онъ убьетъ двѣнадцать.

Луна спускалась къ далекимъ горамъ и прозрачныя тѣни стали длинными и слабыми. Чуть розовѣлъ востокъ. Ни свѣтъ, ни тьма кругомъ. Мантыкъ, утомленный погоней всю ночь по свѣжимъ слѣдамъ, по кровавымъ пятнамъ, постоянно терявшій слѣдъ, вдругъ услышалъ совсѣмъ близко отъ себя какое-то урчанье, напомнившее ему кошачье мурлыканье, только болѣе громкое и грубое.

Оно прерывалось иногда звуками паденія чего-то мягко-упругаго, какихъ-то прыжковъ.

Затаивъ дыханіе, съ ружьемъ на перевѣсъ, Мантыкъ раздвинулъ высокую траву и замеръ на мѣстѣ.

Блѣдный разсвѣтъ загорался. Становились болѣе четкими предметы, раскрывались дали. Въ степи была неглубокая балка. Сѣрые камни торчали изъ земли. Два куста въ красныхъ ягодахъ и зеленой блестящей листвѣ росли между камней. Кругомъ трава была примята. Въ сторонѣ валялись остатки разодранной туши теленка. Громадная блѣдно-желтая львица, распростершись возлѣ камней, лежала на боку, выставивъ бѣлое косматое брюхо. Она лизала, зажмуривая глаза, лапу и это она издавала нѣжные звуки, похожіе на мурлыканіе.