Охотникъ на львовъ повѣсть

*) Семи - директъ — полу - прямой, останавливается лишь на главныхъ, преимущественно дальнихъ станціяхъ. Омнибусъ — для всѣхъ — останавливается вездѣ.
«Ахъ, жаль» — думалъ Коля, — «велосипеда не захватилъ». И почти бѣжалъ по Парижскому шоссе. Платаны и липы роняли послѣдніе листья и желтобурымъ ковромъ была покрыта дорожка вдоль шоссе, Подъ каштанами лежали треснувшія колючія шишки и блестящій малиново-желтый орѣхъ ихъ скользилъ подъ ногами.

Коля зналъ, что въ эти осеннія воскресенья, когда еще ярко свѣтило солнце и было тепло, онъ навѣрно застанетъ всю семью Дарсонвилей на дачѣ.

Едва свернулъ на узенькую шоссированную дорожку, едва увидалъ увядающія гирлянды доцвѣтающихъ розъ-помпонъ, свѣшивающіяся съ желѣзной арки воротъ, какъ услыхалъ шелестъ листьевъ и голоса въ саду дачи Дарсонвилей «Ля Фейе»...

Вся семья была на работѣ по уборкѣ маленькаго сада.

«Патронъ» въ жилетѣ и голубой рубашкѣ, за нимъ Шарль въ старомъ теннисномъ костюмѣ граблями сгребали большія кучи листьевъ. Люси, сидя на корточкахъ, спичками поджигала готовую кучу. Ъдкій, терпкій дымъ стлался по землѣ. Мама Дарсонвиль на балконѣ дачи готовила кофе, и запахъ кофе смѣшивался съ запахомъ дыма.

Надъ ними въ оголявшихся вѣтвяхъ весело и дружно чирикали птицы. Онѣ точно подбодряли людей на работу.

Желтогрудыя синички въ черныхъ кокетливыхъ шапочкахъ прыгали по вѣткамъ, нагибали головки, однимъ глазкомъ заглядывая на дорожки, не увидятъ-ли тамъ чего нибудь вкуснаго. Черный дроздъ на желтыхъ лапахъ, желтымъ клювомъ обчищалъ стебелекъ. Палево-розовыя, съ коричнево-сѣрою спинкою красношейки цѣлой стайкой о чемъ то весело спорили.

Изъ-за желѣзной проволоки по осеннему хрипло крича лъ пѣтухъ...

И гдѣ то за лѣсомъ почти непрерывно шумѣли автомобили, шуршали шинами по камнямъ, и, перебивая ихъ плавный шумъ, стрѣляла и фыркала бѣшено несущаяся мотоциклетка.

Этотъ гулъ большой Парижской дороги въ яркій солнечный праздникъ не прерывалъ, a оттѣнялъ мирную тишину дачнаго садика подъ большими платанами и липами, подъ лапчатой зеленью опадающаго грецкаго орѣха.

— А-а! Мосье Николя!.. За работу! — весело.крикнулъ Дарсонвиль.

— А-а! Мосье Николя! — звонко, въ тонъ отцу закричала Люси и побѣжала доставать грабли.

Не здороваясь за руку (по французски), — Люси привѣтствовала Колю дружеской улыбкой.

— Сучья, — говорила она, — отдѣльно... Пригодится зимою камины топить. Листья — въ кучи на лужайку... И за дѣло.

Желтое пламя весело гудѣло въ разжигаемой кучѣ листьевъ, когда къ ней подвезъ новую тачку Коля. Люси, торжествуя, стояла подлѣ огня.

— Какъ горитъ-то! — воскликнула она. Зелено-голубые глаза устремились на Колю. Они внимательно и быстро посмотрѣли въ его озабоченные глаза и точно прочли въ нихъ что то важное.

— У васъ что-то есть на душѣ, — сказала Люси. — Вы чѣмъ-то озабочены. Пойдемте, разскажите мнѣ.

Они пошли по дорожкѣ, шедшей мимо курятника, вглубь сада.

Коля, торопясь и волнуясь, разсказывалъ Люси всю исторію дяди Пети, его патента на орденъ и таинственной надписи на патентѣ, которую онъ только что разгадалъ при помощи писателя Александра Ивановича.

— Я увѣренъ, мадемуазель, что тамъ... кладъ... Тамъ богатство... Вы понимаете?.. И мама., и Галина, и Селиверстъ Селиверстовичъ — всѣ они, наконецъ, отдохнутъ... А можетъ быть, тамъ такъ много, что можно будетъ и... Россіи помочь.

Точно синее море колыхнулось въ глазахъ Люси. Стали они на солнцѣ прозрачными и глубокими. Въ нихъ играла морская волна.

— Папа! — звонко, на весь садъ крикнула она, — идите скорѣе сюда! Важное дѣло есть.

XII

ДАРСОНВИЛЬ, ЛАДОГИНЪ И КО.

Мосье Жоржъ сопитъ носомъ, выпячиваетъ нижнюю губу, то отставитъ руку съ сигарой ото рта, то сильно затянется. Онъ оцѣниваетъ докладъ своего бывшаго «пикколо», онъ что то соображаетъ, вспоминаетъ. Онъ пока не произнесъ ни одного слова. Только: — «гмъ»... «да»... «можетъ быть»... «да, такъ»...

Его большой черепъ точно ящикъ, и въ немъ большая книга его экспортной и импортной конторы. И Колѣ кажется, что мосье Жоржъ, листаетъ эту книгу и что-то въ ней ищетъ.

Наконецъ, мосье Жоржъ поднялъ голову и долгимъ взглядомъ посмотрѣлъ на Колю. Онъ затянулся сигарой и окутался голубоватымъ дымомъ.

— Да не томите же, папа! — нетерпѣливо воскликнула Люси.

— Въ Абиссиніи теперь не мало Русскихъ, — медленно, съ промежутками, цѣдитъ слова мосье Жоржъ. — Тамъ есть очень достойные люди... Съ чинами... и положеніемъ... Я знаю... Мы переписывались... На нѣмецкой хлопковой плантаціи на рѣкѣ Авашѣ — казачій генералъ Свѣшниковъ...

Мосье Жоржъ затягивается снова и долго молчитъ.

— У станціиМоджо — полковникъБартеневъ на кофе., ротмистръ Ферморъ въ самой Аддисъ-Абебѣ... Почему бы не поручить имъ? — Мосье Жоржъ въ упоръ смотритъ на Колю.

Коля молчитъ.

Изъ темноты звенитъ голосокъ Люси.

— Какъ вы не понимаете, папа, что такое дѣло надо дѣлать самому мосье Николя.

— Вы и правда хотите сами? — спрашиваетъ мосье Жоржъ.

У Коли спираетъ дыханіе отъ волненія. Онъ чувствуетъ, что сейчасъ рѣшается его судьба. Онъ хочетъ сказать: —«да, самъ, вмѣстѣ со своимъ другомъ Мантыкомъ». — Онъ мучительно краснѣетъ и говоритъ:

— Да... самъ... Непремѣнно самъ. Молчитъ про Мантыка.

«Подлецъ!.. подлецъ!.. — стучитъ бъ головѣ молоточками. «Какъ же ты забылъ своего друга! Вѣдь ты же знаешь, что для него охота, что для него Африка!.. Ты пропадешь безъ него!» — Но языкъ не можетъ выговорить имени друга.

Услужливая, подл;ая мысль подсказываетъ: — «одного то тебя еще кое какъ устроятъ, а двоихъ»? И молчитъ про Мантыка. И стучитъ, стучитъ, стучитъ въ вискахъ кровь, бьетъ молоточками, говоритъ Колѣ, что нельзя такъ дѣлать, а языкъ говоритъ, повторяетъ:

— Да... мнѣ нужно самому... одном у... Только я о д и н ъ могу разобрать все то, что найдется тамъ въ указанномъ дядею Петею мѣстѣ, только мнѣ одному повѣрятъ.

Коля смотритъ на мосье Жоржа. И опять ему кажется, что мосье Жоржъ ворочаетъ въ своей головѣ тяжелыя большія конторскія книги. Смотритъ алфавиты, листаетъ длинные листы съ зелеными, голубыми и красными линейками. Ищетъ кого то, кого уже знаетъ, кого уже придумала

Новый клубъ дыма; рука протянулась къ маленькой чашечкѣ съ кофе. Тамъ на днѣ еще остался кусочекъ ноздреватаго, коричневаго сахара. Мосье Жоржъ шумно цѣдитъ сквозь зубы остатки кофе.

— Тереза, — говоритъ онъ, — тамъ не осталось еще кофе?

Мадамъ Дарсонвиль встрепенулась.

— Я заварю еще, — вскакивая съ дивана, говоритъ Люси.

— Не надо !

Мосье Жоржъ ставитъ чашку на столъ сзади атласа.

«О не томи еще!» — думаетъ Коля. Его бьетъ внутренняя дрожь. «Нѣтъ... откажетъ. Ничего не выйдетъ».

Онъ смотритъ на листокъ стараго пергамента. Какимъ незначительнымъ, какимъ ненужнымъ онъ ему кажется. «Развѣ можно вѣрить такому документу? Какой же это документа!? А кто поручится, что это составлялъ въ Абиссинии дядя Петя? Вѣдь все это они могли придумать и нацарапать здѣсь, въ Парижѣ. И никакой такой Минабеллы нигдѣ нѣтъ. Все это вздоръ. Развѣ повѣритъ такому вздору дѣловой человѣкъ. Истратитъ деньги?»

Колѣ кажется, что прошло много времени. Цѣлые часы, пока думаетъ мосье Жоржъ. Жуткая мысль холодной змѣйкой ползетъ къ его сердцу и начинаетъ сосать тамъ тоскою: — «а какъ же мамочка? Галиика?.. Ихъ то надо все таки обезпечить, дать имъ на что жить? Сколько времени продлится путешествіе? Мѣсяцы, можетъ быть, годъ. Кто же будетъ платить этотъ годъ въ пансіонъ за Галину, кто будетъ помогать мамочкѣ. Нѣтъ, ничего не выйдетъ. Все это глупый сонъ. Этотъ пергаментъ — это такой же фантастическій котъ, какой приснился Галинкѣ. Конечно, откажутъ. Еще и посмѣются надъ нимъ и, что хуже всего, подумаютъ, что онъ, Коля, хотѣлъ ихъ обмануть.

Все болѣе жестоко и нудно сосетъ подъ сердцемъ. Холодные токи побѣжали къ ногамъ. Похолодѣли, трясутся незамѣтной, мелкой дрожью колѣни. Темнѣетъ въ глазахъ.

Никто этого не замѣчаетъ. Люси разожгла спиртовку и готовитъ свѣжій кофе.

Еще клубъ дыма. Сипитъ въ зубехъ разгорѣвшаяся сигара. Сѣрый пепелъ ноздреватой шапкой стоитъ за огневой красной полосой. Запахъ сигары душитъ Колю. Комната плыветъ передъ нимъ. Какъ сквозь сонъ онъ слышитъ, что говорятъ въ комнатѣ.

— Мистеръ Брамбль, — твердо и упрямо говоритъ мосье Жоржъ и осторожно кладетъ сигару на край стола.

— О, папа! — Чашка съ кофе звенитъ въ рукахъ Люси.

— Мистеръ Брамбль! — упрямо повторяетъ мосье Жоржъ. — Почему ты противъ, Люси?

— О, папа! Онъ такой... нехорошій человѣкъ.

— Почему?

— Онъ атеистъ... Онъ не вѣритъ въ Бога.

— Кто, маленькая, теперь изъ дѣловыхъ людей думаетъ объ этомъ.

— Ввѣрить тайну... Ввѣрить судьбу мосье Николя мистеру Брамблю?!. Но это, папа, никакъ невозможно.

— Кто говоритъ — ввѣрить тайну... Этого не надо... Совсѣмъ не надо... Но мистеръ Брамбль — единственный человѣкъ, котораго я знаю и котораго легко подбить сдѣлать путешествіе въ Абиссинію, организовать караванъ, задумать какую нибудь охоту на львовъ... Это человѣкъ, который охотно возьметъ мосье Николя съ собой, какъ секретаря и переводчика... А тамъ... тамъ уже будетъ дѣло самого мосье Николя повернуть экспедицію такъ, чтобы отыскать Минабелу, а, отыскавъ мѣсто клада, откопавъ кладъ, онъ можетъ покинуть экспедицію и дѣйствовать самостоятельно при помощи тамошнихъ Русскихъ. Важно туда доѣхать. Это все можно оговорить въ условіи. Если вы согласны, мосье Николя, — я завтра же начну переговоры съ однимъ человѣкомъ, по моему вполнѣ подходящимъ.

— Я согласенъ, — говоритъ Коля. — Но...

— Ну, что такое?

Коля низко опускаетъ голову. Лицо его горитъ. Онъ теребить руками углы своего пиджака.

— Я, конечно, поѣду. Тутъ думать не приходится... Я поѣду... Но, вы знаете, у меня — мать и сестра... Я имъ помогаю. Мнѣ надо что то получить, чтобы дать имъ возможность жить.

— Бѣдное дитя! — вздыхаетъ Тереза.

— Это можно, — солидно говоритъ мосье Жоржъ... Я это понимаю. Вы тоже должны понимать... Вы два года работаете въ конторѣ и знаете, что дѣла такъ не дѣлаются. Мы заключимъ условіе. Составимъ компанію — Дарсонвиль, Ладогинъ и Ко... Я обязуюсь платить вашей матери ровно половину того, что вы получаете теперь у меня все то время, что вы будете въ отсутствіи, а вы обяжетесь отдать мнѣ половину того клада, или имущества, права на владѣніе которымъ будутъ найдены. Идетъ — тутъ пятьдесятъ процентовъ и тамъ пятьдесятъ процентовъ.

— О, папа! — съ упрекомъ въ голосѣ восклицаетъ Люси. Ея глаза темнѣютъ, какъ море передъ бурей.

— Ты, моя ципка, ничего не понимаешь... Вы согласны?

— А если, — заикаясь и глядя въ пслъ, бормочетъ Коля, — если я не найду клада?.. Или тамъ не окажется ничего цѣннаго?

— Мой убытокъ, — спокойно говоритъ мосье Жоржъ.

— Папа, а вообрази, что тамъ милліоны? — съ пылающими щеками кричитъ Люси.

— Я хорошо заработаю.

— Я согласенъ, — твердо говоритъ Коля. — Давайте писать условіе.

«БАБСКІЯ НѢЖНОСТИ»

Коля молчалъ. Такъ было рѣшено, пока все не будетъ кончено и оформлено. Осенніе дни бѣжали своей унылой чередой. То хлесталъ дождь, мочилъ камни и асфальты Парижа, то вдругъ изъ подъ темныхъ тучъ, въ желтомъ маревѣ надъ Сеной показывалось солнце, вокругъ него клубились сѣрые туманы и печальной и мокрой казалась узорчатая Эйфелева башня. Коля продолжалъ работать въ конторѣ. Онъ то мчался на велосипедѣ, зацѣпившись рукой за задокъ тяжелаго грузовика, между темной череды черныхъ, блестящихъ отъ дождя такси по тѣсной улицѣ Риволи, то, вырвавшись на просторъ на площади Согласія, нажималъ на педали и скрывался въ сыромъ сумрак Елисейскихъ полей, надъ которыми призракомъ стояла Тріумфальная Арка съ могилой Неизвѣстнаго Солдата, то сидѣлъ въ конторѣ и отбивалъ на машинкѣ англійскія письма.

Его познакомили съ мистеромъ Брамблемъ, и онъ понравился англичанину. Англичанинъ былъ не молодъ и не старъ. Въ большихъ, круглыхъ очкахъ, въ темной, черепаховой оправѣ, бритый, полный, маленькій, коротконогій, — онъ мало походилъ на смѣлаго искателя приключеній и охотника въ пустынѣ и тропическихъ дебряхъ. Разжигаемый мосье Жоржемъ, онъ очень скоро воспламенился охотничьей страстью и какъ то сразу рѣшилъ ѣхать въ Абиссинію, охотиться.

— Я только напишу своему другу, американцу, мистеру Стайнлей, чтобы и онъ пріѣхалъ. Онъ давно собирался. Итакъ, мой юный «бой» — онъ назвалъ такъ сразу Колю, — вы будете обслуживать насъ двухъ. Вы будете и слуга, и помощникъ, и секретарь, и все... Я плачу за дорогу — по третьему классу, конечно... Я васъ одѣну, вооружу — это все въ Марсели. Я васъ буду кормить... Ну и тамъ... маленькія карманныя деньги...

Мосье Жоржъ настоялъ составить условіе. Не очень было выгодное это условіе, но тамъ былъ важный для Коли пунктъ, что онъ можетъ въ любой моментъ въ Абиссиніи оставить службу у мистера Брамбля.

Мистеръ Брамбль тупо посмотрѣлъ на мосье Жоржа.

— Зачѣмъ это надо?

— Для порядка, — сказалъ мосье Жоржъ. — Конечно, этого никогда не будетъ, но для порядка мы это напишемъ.

— Гмъ... Ну, хорошо... напишемъ... Только для порядка. И Брамбль подписалъ условіе.

Это было въ конторѣ господина Дарсонвиля. Въ этотъ вечеръ въ конторѣ на счетной машинѣ работала Люси и она слушала все, что говорили о Колѣ.

Она задержалась противъ обыкновенія въ конторѣ до вечера.

Мосье Жоржъ заперъ кассу и сказалъ:

— Пойдемъ, Люси.

— Я сейчасъ, папа. Идите одни. Я догоню.

Писцы и бухгалтеры ушли за своимъ патрономъ. Люси приняла ключъ.

— Мосье Николя, — сказала она, — мы пойдемъ вмѣстѣ.

Коля, уже выводившій свой велосипедъ, завелъ его обратно въ контору.

Двѣ лампочки: одна за конторкой Люси, подъ зеленымъ стекляннымъ абажуромъ, другая у входа, горѣли въ конторѣ. Углы были въ сумракѣ. Люси, доставъ изъ сумочки маленькое зеркальце, надѣвала на темные кудри блеклосинюю суконную шапочку. Ея брови хмурились, по пухлымъ губамъ побѣжали морщины.

Она слишкомъ долго возилась со шляпкой. Темныя рѣсницы прикрывали голубой огонь глазъ. Коля стоялъ у входа.

«Бабскія нѣжности» — думалъ онъ, и не могъ отвести отъ Люси глазъ.

Наконецъ, послѣдній взглядъ брошенъ въ зеркало. Поправлена послѣдняя прядка вьющихся волосъ. Люси смѣло и открыто посмотрѣла на Колю. Можетъ быть, ея глаза блестятъ больше обыкновеннаго и чуть покраснѣли вѣки? Это лампочка отражаетъ въ нихъ свой огонь. Это устала бѣдная Люси, считая длинные ряды цифръ.

— Мосье Николя, — говоритъ Люси, — значитъ, вы уѣзжаете завтра вечеромъ въ Марсель... и оттуда въ Африку. — Ея голосъ звенитъ и отдается эхомъ въ пустой конторѣ.

— Да, черезъ двѣ недѣли оттуда въ Африку, — говоритъ Коля.

Онъ хорошо владѣетъ собою. Его голосъ нисколько не дрожитъ. Голосъ Люси какой то особенно глубокій. Трудно не поддаваться этому голосу .

— Мосье Николя! Я понимаю, почему вы ѣдете. Я вамъ сочувствую... Можетъ быть, я и сама на вашемъ мѣстѣ поѣхала бы. Но мнѣ не нравится, что вы будете при мистерѣ Брамблѣ.

Коля пожимаетъ плечами.

— У меня нѣтъ выбора, мадемуазель. Патронъ, какъ патронъ.

— Слушайте, мосье Николя... Служите ему честно, но будьте на сторожѣ. Не довѣряйте ему. Бога ради не проболтайтесь ему о. настоящей цѣли вашего путешествія и не показывайте вашей бумаги. У меня къ нему нехорошее чувство... Я много о немъ слышала и я не понимаю, почему папа остановился на немъ.

— Онъ мой хозяинъ.

Люси вскинула на Колю глаза. Въ нихъ — буря. Голубые огни загорѣлись въ нихъ.

— Мосье Николя!.. Вы... вы не знаете Европы! Здѣсь, если дѣло коснется денегъ... наживы... быстраго богатства... Здѣсь нѣтъ слова... чести... благородства... Здѣсь — гербовая бумага, адвокатъ... судъ... Гдѣ же вамъ съ нимъ тягаться?.. У васъ нѣтъ никакихъ удостовѣреній, что кладъ вашъ... а не кого-нибудь другого... Его у васъ каждый можетъ взять.

— Все можетъ быть... Но есть и Божья правда...

— Божія правда... Да... да... да... Ну, пусть вамъ поможетъ Богъ и Божія Матерь, святая Марія, о которой вы такъ хорошо разсказывали мнѣ.

Въ голосѣ Люси слезы... Глаза стали влажными. На темныхъ рѣсницахъ засвѣтились брилліантовыя капли. Коля едва можетъ сдерживаться. Онъ мэлчитъ. Скажи онъ слово, онъ и самъ разрыдается.

— Мосье Николя!.. Знайте... Вернетесь вы богатымъ... Или бѣднымъ... нищимъ... все равно...

Слова путаются. Ихъ трудно разобрать.

— Знайте одно... Люси ваша... Люси васъ ждетъ... Люси васъ любитъ!

Люси стремительно выходить изъ за бюро и идетъ мимо Коли. Синяя шапочка мелькнула подъ фонаремъ. Стройная фигура въ котиковомъ мягкомъ пальто растворилась въ туманномъ мракѣ ночи.

Люси ушла, не сказавъ ни «до свиданія», ни «прощай».

«Люси васъ любить»...

«Бабскія нѣжности... конечно, бабскія нѣжности».

У Коли дрожатъ руки, когда онъ гасить электричество. На бюро, за которымъ стояла Люси, осталось маленькое, забытое, круглое зеркальце. Коля береть его, цѣлуетъ и кладеть въ карманъ.

На его глазахъ слезы.

«Бабскія нѣжности».

Но дрожитъ его рука, когда онъ берется за руль велосипеда и какимъ то неувѣреннымъ зигзагомъ врывается велосипедъ въ вереницу такси.

Впереди много тяжелаго.

Только теперь Коля скажетъ все мамочкѣ, Галинѣ и Манты ку.

Они ждутъ его.
XIV

СТРОГИЙ ПРИКАЗЪ ГАЛИНЫ

Такъ было заранѣе условлено, что въ этотъ вечеръ мамочка освободится раньше и Селиверстъ Селиверстовичъ придетъ съ Мантыкомъ въ гостинницу «Селектъ» къ Ладогинымъ. Коля разскажетъ все. Теперь, когда все кончено, все оформлено и даже назначенъ день отъѣзда, Коля можетъ все сказать. Нелегко все это. Ему, конечно, жаль и очень тяжело разстаться съ мамочкой и Галиной, но не это тяготитъ его. Разстаются они не на вѣки, и ѣдетъ онъ, обезпечивъ мамочку и Галину, ѣдетъ для ихъ дальнѣйшаго благополучія и счастья. Кто нибудь долженъ распорядиться наслѣдствомъ дяди Пети, а кому же это и сдѣлать, какъ не ему, Колѣ, — единственному мужчинѣ въ ихъ родѣ и наслѣднику? И мамочка это поиметь. Галина не съумѣеть оцѣнить значенія разлуки и очень тосковать не будетъ. Тяготило Колю сказать это при Мантыкѣ. Онъ чувствовалъ, что будутъ упреки, и ему было совѣстно, что онъ даже не попытался замолвить слово о своемъ другѣ.

Была даже подлая мысль не посвятить во все это дѣло Мантыка, уѣхать тайкомъ отъ него, но Коля имѣлъ мужество прогнать эту мысль.

«Вѣдь долженъ же понять Мантыкъ, что двоихъ насъ не могли взять, и ѣхать ему вмѣсто меня нельзя, потому что дядя Петя —мой дядя», — успокаивалъ себя Коля, но чувствовалъ, что была тутъ какая то натяжка, что мистеръ Брамбль, возможно, взялъ бы и двоихъ, все равно онъ будетъ нанимать чернокожихъ въ Джибути, и что въ Африкѣ Мантыкъ, конечно, меньше растеряется, чѣмъ Коля. Но въ этомъ Колѣ ужасно не хотѣлось признаться самому себѣ. Онъ уже мечталъ о нарѣзномъ винчестерѣ, который посулилъ ему мистеръ Брамбль, мечталъ о томъ, какъ онъ будетъ стрѣлять изъ него антилопъ и леопардовъ, можетъ быть, даже... и львовъ...

Отказаться отъ всего этого для Мантыка, потому что Мантыкъ сильнѣе физически и болѣе приспособленъ для кочевой жизни, было выше силъ Коли.

«Мантыкъ не знаетъ языковъ», — думалъ Коля, — «какъ онъ будетъ объясняться съ мистеромъ Брамблемъ? А про меня мистеръ Брамбль сказалъ, что я говорю, какъ англичанинъ. Да, Мантыкъ сильнѣе меня, но я ловче его... И я окрѣпну въ пустынѣ».

Нѣтъ!.. Уступить свое мѣсто Мантыку, — на это Коля при всей своей любви и дружбѣ съ Мантыкомъ, — пойти никакъ не могъ.

Но онъ чувствовалъ горе Мантыка, можетъ быть, даже и зависть, и потому шелъ домой со смятеннымъ сердцемъ, со смутной душой и боялся своего друга.

Въ маленькой комнатѣ Ладогиныхъ было очень тѣсно. Всѣ сидѣли близко другъ къ другу, ярко освѣщенные свѣтомъ лампочки сверху.

Мамочка и Галина сидѣли на кровати, лицомъ къ окну, Селиверстъ Селиверстовичъ на стулѣ у окна, Мантыкъ, совсѣмъ не замѣченный сначала Колей, примостился въ углу, на полу, гдѣ сидѣлъ съ поджатыми ногами.

Коля не садился. Дома знали, что онъ велъ переговоры о поѣздкѣ. И никто не вѣрилъ въ ихъ успѣхъ, кромѣ Мантыка, который и вѣрилъ и боялся, что Колино дѣло выйдетъ. Онъ стыдился своего чувства и не могъ побороть его. Чувство было, по словамъ дѣдушки, самое скверное, чувство, идущее отъ Сатаны: — зависть.

Какъ только увидѣлъ онъ раскраснѣвшееся отъ быстрой ѣзды на велосипедѣ лицо Коли съ блестящими, точно звѣзды, глазами — онъ понялъ все. Онъ сжался въ своемъ темномъ углу и почувствовалъ, какъ дьяволъ овладѣлъ имъ и черное чувство зависти закопошилось и засосало у него на сердцѣ.

Коля, счастливый всѣмъ, только что происшедшимъ, бросился къ матери. Въ его душѣ звонкими радостными напѣвами звучали слова Люси: — «я васъ люблю»; его сердце билось отъ ожиданія новыхъ и такихъ яркихъ впечатлѣній! Завтра!.. Уже завтра на поѣздъ и въ Марсель... Оттуда на пароходѣ «Лаосъ» въ Джибути... А тамъ... пустыня... палатка... тропическое солнце, горы... скалы... и львы... львы..

Нервнымъ, ломающимся голосомъ, то, стоя въ углу у двери, то вдругъ подходя къ матери и цѣлуя ей руку, онъ разсказалъ все.

Все, кромѣ напутственныхъ словъ Люси. О Люси не было сказано ни слова. Она осталась гдѣ-то далеко, далеко въ уголкѣ его сердца, куда не было доступа никому... даже матери.

Онъ кончилъ.

Завтра, въ одинадцать часовъ вечера, съ Ліонскаго вокзала, онъ ѣдетъ въ Марсель. Сегодня ихъ послѣдній вечеръ въ этомъ маленькомъ номерѣ отеля!

— Мантыка-то, ты что же?.. Берешь съ собой? Аль нѣтъ? — раздался изъ угла хриплый, нарочно грубоватый голосъ...

— Мантыкъ!..

Коля покраснѣлъ до корней волосъ. Въ его голосѣ послышались слезы и дрожали губы.

— Мантыкъ! Ты усумнился во мнѣ... Но что я могъ сдѣлать? Я ѣду слугою... Меня берутъ, потому, что я умѣю говорить по англійски. Мантыкъ, пойми, родной, что я ничего не могъ сдѣлать для тебя.

— A дѣлалъ ли что ? Коля молчалъ.

— Ээхъ! — проскрипѣлъ въ углу Мантыкъ. Это восклицаніе бичомъ ударило Колю. Оно было больнѣе и оскорбительнѣе пощечины. Коля совсѣмъ растерялся.

— Полно, Абрамъ, глупости болтать, — сурово сказалъ Селиверстъ Селиверстовичъ. — Чего надумалъ. Говоришь дуромъ, зря, чего самъ не понимаешь. Коля ѣдетъ за дѣломъ... Коля ѣдетъ слугою, потому что иначе нельзя... A тебѣ... баловаться...

— Такъ про моего прадѣда, небось, не говорили, — проворчалъ сквозь зубы Мантыкъ.

— Съ кѣмъ себя сравнилъ! Ты стань, какъ онъ, тогда и говори... И времена не тѣ... Стыдись.

Мантыкъ молчалъ. Онъ изъ своего угла разглядывалъ Колю. Нѣтъ, злобы, ненависти противъ друга у него не было... Но зависть была. Онъ сравнивалъ себя съ Колей.

«Щуплый Коля... Конечно, по-англійски, или по-французски говоритъ — мое почтеніе! Талантъ ему данъ. Да и дома въ Россіи, онъ разсказывалъ, бонны, да гувернантки учили, ну и маменька тоже, по русски, почитай, и не говоритъ съ дѣтьми... Да... все это такъ... Но только... Управится ли Коля, если на него, какъ на моего прадѣда, кинется левъ? Сможетъ-ли онъ схватить льва за заднія лапы и перебросить его черезъ себя? Какъ схватилъ и перебросилъ тигра мой прадѣдъ?..

Мантыкъ покачалъ головой. Въ этомъ движеніи головы было сильное сомнѣніе.

«Ну, скажемъ, малый левъ... Такъ... котеночекъ... Пудовъ на шесть, не больше?.. Нѣтъ, ни за что не осилитъ... Погибнетъ тамъ Коля».

Въ комнатѣ говорили. Наталья Георгіевна то волновалась, то умилялась подвигомъ Коли. Платокъ не разъ осушалъ ея глаза и уже намокъ слезами. Селиверстъ Селиверстовичъ подробно и длинно разсказывалъ Колѣ, какъ сѣдлать и вьючить животныхъ, какъ класть верблюдовъ, какъ ставить палатку, чтобы солнце въ нее не вошло, чтобы скорпіоны и тарантулы въ нее не залѣзли. Мантыкъ ничего не слушалъ. Свои были у него думы.