ТЕМА VI. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА

Начало нового этапа в развитии исторической науки было обусловлено общественно-политическими и экономическими переменами в стране, начавшимися во второй половине 1980-х гг. Они сказались во всех областях исторического знания, но в изучении истории Великой Отечественной войны глубокие изменения содержательного порядка проявились несколько позже. Первоначально в переоценке данной темы господствовала публицистика, ее «вторжение» сопровождалось эмоциональным всплеском, заполнением «белых пятен», которым раньше не находилось места в исторических трудах. Пересмотр взглядов нередко выражался в изменении существовавших ранее оценок на прямо противоположные, в результате прежние «герои войны» менялись местами с «антигероями», их образы подвергались десакрализации и демифологизации.

Процесс обновления исторического знания порой приобретал болезненные и противоречивые формы, отдельные исследователи военной темы заявили о своем решительном разрыве с историографической традицией, подвергнув ее безоговорочному осуждению за догматизм, приверженность сталинистским взглядам (В. М. Кулиш, А. Н. и Л. А. Мерцаловы). В свою очередь, историки, разделявшие прежние подходы, обвиняли своих оппонентов в тенденциозности и «конъюнктурщине». На ход и характер дискуссий влияло также политическое противостояние сторонников советского строя и новой России. Неслучайно, что в эти годы так и не состоялось издание 10 томного труда по истории Великой Отечественной войны, подготовка которого велась в соответствии с постановлением Политбюро ЦК КПСС от 13 августа 1987 г. авторским коллективом под руководством Д. А. Волкогонова, а сам он был уволен с должности начальника Института военной истории Министерства обороны СССР за «очернение советской истории».

Переход к новому этапу в значительной степени определялся изменениями в организации системы архивных учреждений страны, рассекречиванием документов и расширением доступа исследователей к источникам с начала 1990-х гг. Новые документальные публикации содержали разнообразные материалы по широкому кругу проблем военной истории. Первые публикации порой имели научно-популярный характер, журнальный формат, издание крупных трудов в первой половине 1990 х гг. сдерживалось отсутствием необходимых средств. Но концу десятилетия возобновился выход фундаментальных серийных изданий («Русский архив»), активизировалась и публикаторская деятельность в регионах.

Все это позволило оценить произошедшие перемены как формирование нового архивно-информационного пространства и даже «архивную революцию», создавшую принципиально новые возможности для изучения военной темы. При этом изменились содержание и структура источниковой базы по истории Великой Отечественной войны: наряду с рассекреченными официальными документами стали шире использоваться различные источники личного происхождения, в том числе устные, ранее резко критиковавшиеся как менее достоверные из-за своей субъективности и пристрастности. В настоящее время они воспринимаются значительной частью российских историков как ценные свидетельства отражения войны в общественном сознании, позволяющие увидеть ее события глазами их участников и очевидцев.

Однако с середины 1990-х гг. для работы исследователей в архивах возникли новые трудности, имеющие под собой юридическую основу. Новый правовой режим, регламентирующий охрану государственной тайны и тайны личной жизни граждан, ограничил доступ исследователей к документам. В первую очередь, это касается личных дел, а также документов, характеризующих криминальную обстановку в стране и в действующей армии, аморальные поступки членов партии, урон, наносимый действиями партизан населению и другие негативные аспекты темы. В настоящее время исследователям, как правило, в большей степени доступны документы фондов центральных государственных архивов, более строгие ограничения действуют в ведомственных и местных, особенно бывших партийных архивах.

Положительную роль в развитии историографии темы сыграло расширение научных контактов с зарубежными авторами, их публикации на русском языке в связи с прекращением «холодной войны». Развитие международных научных связей привело к разработке и реализации совместных исследовательских и издательских проектов по военной теме. В то же время работу исследователей, особенно провинциальных, в 1990-е гг. в значительной степени затруднял разрыв научных связей внутри страны. Тем не менее, разработка темы позволила создать к концу десятилетия не только целый ряд серьезных специальных исследований, но и новый обобщающий труд по истории Великой Отечественной войны.

Незавершенный, переходный и дискуссионный характер складывающегося исторического знания о войне обусловил очерковую форму данной работы как менее жесткий способ изложения материала различными авторами и его структурирования. Содержащееся в трех томах описание конкретных событий военного времени в хронологической последовательности опирается на традиционную периодизацию истории Великой Отечественной войны. Четвертый, завершающий том посвящен проблеме «народ и война» и раскрывает различные, как устоявшиеся, так и малоизученные сюжеты, соединяя новые оценки и факты с прежними положениями.

Несмотря на приход нового поколения историков, «освобождение» от прежних стереотипов сопровождается рождением новых мифов, в том числе, связанных с процессами развития этнического самосознания. Так, нередко характерной моделью освещения участия того или иного народа России в Великой Отечественной войне в минувшие десятилетия становился пересказ подвигов его представителей на фронте и в тылу. Данный подход находил свое отражение и в попытках подсчитать, какой народ внес «больший» вклад в дело победы, присущих ряду региональных историков.

Противоречивый процесс переосмысления истории Великой Отечественной войны отразило проведение научных конференций, многие из которых, как и прежде, были приурочены к очередным юбилеям победы, что заведомо придавало им статус официальных мероприятий. Нередко на конференциях непримиримая критика в адрес «фальсификаторов войны», сопровождаемая принятием соответствующих резолюций, соседствовала с призывами к более решительному пересмотру ее истории, а утверждения о дружбе народов, нерушимости союза рабочих и крестьян – с описанием противоречий в духовной и политической жизни страны.

Развитие «критического» направления сопровождалось отказом ряда авторов от оценки самой войны как «Великой» и «Отечественной». Под влиянием зарубежной историографии стало использоваться название «Вторая мировая», составной частью которой в советской исторической науке считалась Великая Отечественная война, а отдельные авторы вслед за эмигрантами употребляли выражение «Вторая гражданская», подчеркивая противоречия в советском обществе военного времени. Другие историки, напротив, безосновательно расширяли содержание понятия, относя к Великой Отечественной войне предвоенные события и советско-японскую войну. Однако большинство российских исследователей использует название «Великая Отечественная война» и рассматривает ее историю в устоявшихся хронологических рамках.

Острая полемичность в освещении военной темы, неизменное присутствие в ее изучении политической составляющей объясняются не только различиями в исследовательских подходах, но и тем особым местом, которое по-прежнему занимает Великая Отечественная война в общественном сознании, политике и идеологии современной России. Об этом свидетельствует и принятое 5 мая 2008 г. распоряжение Президента Российской Федерации об издании фундаментального многотомного труда «Великая Отечественная война 1941 – 1945 годов» и утверждении состава его главной редакционной комиссии, включающей преимущественно военных руководителей и других высших чиновников под председательством министра обороны. Рассматриваемая в качестве важного идеологического фактора, способствующего консолидации общества, победа в войне во многом продолжает сохранять свой сакральный характер, а различные табу затрудняют работу исследователей.

Тем не менее, постепенно в историографии находят отражение не только пафос побед, но и трагизм поражений советских войск в годы Великой Отечественной войны. Исследователи раскрыли причины первых неудач Красной Армии, связанные с репрессиями командного состава накануне войны и просчетами в процессе подготовки к ней, огромные и не всегда оправданные потери в ходе отдельных сражений, тяжелые судьбы советских солдат и командиров, оказавшихся в окружении и в плену и другие вопросы. Наряду с освещением битв под Москвой, Сталинградом, Курском и другими сражениями, традиционно привлекавшими широкое внимание советских историков, больше внимания уделяется тяжелым поражениям 1941 г., Харьковской и Любаньской операциям, неудачам в Крыму и под Ржевом в 1942 г. (В. Абрамов, В. Анфилов, В. Бешанов), жизни и смерти в блокадном Ленинграде (А. Дзенискевич, В. Ковальчук, Ю. Лебедев).

Отличительной чертой постсоветской историографии военной темы выступает плюрализм мнений, оценок и подходов. При этом в условиях отказа от единой марксистской парадигмы часть историков обратилась к позитивистской (вернее, неопозитивистской) методологии, стремясь воссоздать историю Великой Отечественной войны, «как это в действительности было», опираясь непосредственно на документы и отказываясь от каких-либо общетеоретических концепций. Под влиянием данной позиции возникло убеждение в том, что добиться «правдивой» истории войны можно только при «полной» доступности всех необходимых документов.

Однако обращение к позитивизму расценивается в историографии как своеобразный шаг назад в методологическом отношении, поскольку не позволяет выявить скрытого смысла текстов военного времени. Чрезмерное «доверие» документам привело к тому, что все реже стали задаваться вопросы о том, «почему это было написано». Постепенно в историографии складывается понимание того, что открытие самых секретных документов не может все прояснить без определенных теоретических подходов.

Ведущим направлением в разработке истории Великой Отечественной войны в последние годы становится обращение исследователей к человеку и его поведению в экстремальных условиях военного времени. Значительно выросло количество работ, посвященных «человеческому измерению» войны, выполненных в контексте таких современных исследовательских направлений, как социальная история, микроистория и, особенно, военно-историческая антропология. Созданию более целостной картины событий Великой Отечественной войны способствует обращение к психологии и поведению отдельных социальных групп в экстремальных условиях военного времени, анализ солдатского фатализма и религиозности, особенностей самоощущения человека в боевой обстановке.

В отдельных работах раскрываются специфика восприятия военных событий представителями разных родов и видов войск, их фронтовой быт, формирование образа «врага», взаимное восприятие союзников и противников в годы Великой Отечественной войны. Осмысление фронтового поколения как определенной социально-психологической общности позволяет говорить о противоречивости военного опыта, ставить проблемы выхода бывших фронтовиков из войны и их адаптации к мирной жизни (Е. С. Сенявская). Однако их решение пока далеко от завершения и требует новых исследований в рассматриваемом направлении.

Значительное внимание отечественные историки в 1990-е гг. уделяли изучению менталитету советского общества. В то же время разработка данной проблемы исследователями военной темы приводила порой к произвольному сужению или расширению содержания понятий «менталитета» и «ментальности», использования их для характеристики совокупности всех представлений и чувств советского человека, массового сознания советского социума (В. Ф. Зима). Подмена первоначального содержания указанных терминов ведет к утрате самой целесообразности их использования, обоснованной отсутствием в русском языке аналогов, адекватно передающих вкладываемый в данные категории смысл.

Еще в 1980-е гг. в рамках «истории женщин» возникло новое исследовательское направление, получившее свое название по категории «гендер», подчеркивающей социальный, а не биологический характер неравенства между полами. В настоящее время опубликованы первые гендерные исследования по истории Второй мировой войны, в частности, посвященные положению женщин в немецких концлагерях и в партизанских отрядах. Однако возможности этого подхода в отечественной историографии пока не реализованы в полной мере, большинство российских исследований на данную тему, даже если они и называются «гендерными», выполнены, скорее, в духе традиционной «истории женщин». Их авторы раскрывают устоявшиеся в историографии сюжеты, высчитывая общее количество женщин, работавших в тылу и воевавших на фронте, приводя примеры их героизма.

Обновление методологии и методики исследований сопровождается появлением иной научной терминологии, прежде всего, за счет использования понятий, имеющих иностранное происхождение, а также употребляемых в смежных гуманитарных и социальных дисциплинах. Потребность в новой терминологии объясняется открытием новых областей изучения, новыми исследовательскими задачами, стоящими перед историками. Так, использование понятие «комбатант» (от французского слова «воин», «боец»), до этого применявшегося в международном праве, в значении «непосредственный участник боевых действий в составе вооруженных сил или иррегулярных вооруженных формирований, партизанских отрядов», позволило охарактеризовать особый психологический тип личности, присущий «человеку воюющему» (Е. С. Сенявская).

Вместо понятий «предатели» и «изменники Родины» в современной историографии все чаще используется термин «коллаборационисты». Во французском языке он имел сугубо негативное значение, но его иностранное происхождение придает ему в русском языке нейтральный характер, по сравнению с прежней терминологией. Вплоть до 1990 х гг. данный термин практически не использовался для обозначения сотрудничества с врагом на советской территории ни в отечественной, ни в зарубежной историографии и применялся только для характеристики подобных явлений в оккупированных агрессорами странах Европы и Азии. Свою роль играли идеологические предубеждения: в отношении советских коллаборационистов отечественные историки применяли приведенные выше понятия, зарубежные – терминологию немецких документов, именуя их «освободителями» или «добровольцами».

В современной историографии Великой Отечественной войны приводятся новые оценки советского политического и общественного строя, характеризуется сложная система взаимоотношений коммунистической партии с государством и социумом, анализируется перестройка и функционирование системы государственного управления, выработка новых способов мобилизации масс на решение общегосударственных задач. В первой половине 1990-х гг. часть авторов, обращаясь к военной теме, опиралась на концепцию тоталитаризма, до этого широко распространенную в западной науке, и проводила сравнительные параллели между советским и германским режимами. В последние годы данную концепцию стали использовать в военно-исторических исследованиях гораздо реже, во многом по причине осознания ее политической и идеологической ангажированности, несоответствия конкретно-исторической реальности, чреватого, в свою очередь, упрощениями и искажениями.

Остро дискутируется роль И. В. Сталина в Великой Отечественной войне, в различных исследованиях дается разный ответ на вопрос о том, как была одержана победа – «благодаря» или «вопреки» ему, нередко зависящий от общей оценки советского строя. Современные исследователи раскрывают перестройку всей системы работы и основные направления деятельности органов власти в 1941 – 1945 гг., подчеркивая историческую обусловленность создания чрезвычайных структур не только обстоятельствами военного времени, но и предшествующим опытом функционирования советской государственной системы. Дальнейшей разработке подвергается кадровая политика и сам стиль сталинского руководства, его речевая практика в военных условиях, структура и деятельность Государственного комитета обороны как высшего органа власти в стране, местных советов депутатов трудящихся и городских комитетов обороны (Ю. А. Горьков, В. В. Черепанов). В ряде исследований выявляются трудности и ошибки, допущенные властными структурами в организации хозяйственной деятельности и управлением социально-политическими процессами.

Немало сделано различными исследователями, историками и юристами, по изучению опыта функционирования советских правоохранительных органов в годы Великой Отечественной войны, особенно на оккупированной территории СССР, их вклада в развитие партизанского движения, борьбу с преступностью, беспризорностью и безнадзорностью детей и подростков, ведение разведки и контрразведки, взаимоотношений с другими властными структурами. Несмотря на безусловный шлейф «сенсационности» в изучении данной проблемы, как и других сюжетов, связанных с историей НКВД и НКГБ, в последнее время вышли исследования, авторы которых, опираясь на архивные документы, стремятся к взвешенным выводам. Отмечая, что в годы Великой Отечественной войны продолжались необоснованные репрессии против советских граждан, они не сводят к ним всю деятельность правоохранительных органов, подчеркивая необходимость укрепления государственной безопасности в военное время (В. В. Коровин, А. Ю. Попов).

В то же время в современной историографии остаются нераскрытыми отдельные направления в деятельности различных государственных органов и общественных организаций СССР в условиях военного времени. В частности, отсутствуют обобщающие исследования функционирования системы советского правосудия, органов государственного и партийного контроля и других учреждений. Недостаточно изученными представляются и сам механизм реализации решений в системе государственного управления, взаимодействие центральных и местных органов власти, бюрократические процедуры и ритуалы, а также повседневная жизнь советской правящей элиты – номенклатуры – во время Великой Отечественной войны.

Переоценке подвергаются массовое сознание советского общества, духовная жизнь страны в период военного времени (Н. Д. Козлов, Н. И. Кондакова). Российские историки указывают на преобладание в общественном сознании государственного патриотизма, истоки которого связываются не с коммунистической идеологией, а с традициями развития страны, анализируют формы и методы советской пропаганды, выполнявшей мобилизующие функции в военные годы. Наряду с этим, признается, что значительная часть населения была настроена против советской власти, особенно в западных районах страны. Впервые обращается внимание на значительное распространение слухов в условиях военного времени, обусловленное неправдоподобностью сообщений в средствах массовой информации.

Новым сюжетом в отечественной историографии стала история церкви и религиозной политики в СССР в годы Великой Отечественной войны. Исследователи не только раскрывают патриотическую роль церкви в военное время, коллизии ее взаимоотношений с государственными органами в центре и на местах, но и показывают развитие религиозной жизни на оккупированной советской территории, сотрудничество отдельных священнослужителей с противником (О. Ю. Васильева, Т. А. Чумаченко, М. В. Шкаровский). В историографии отмечается развитие «народной» («бытовой») религиозности в условиях жестких ограничений деятельности религиозных организаций. При этом основная масса исследований посвящена Русской православной церкви и крайне редко касается судьбы других конфессий в военные годы.

Советская национальная политика и межнациональные отношения в СССР в 1941 – 1945 гг. вызывают повышенный интерес со стороны различных исследователей, во многом под влиянием современных этнополитических процессов, истоки которых связываются с событиями военного времени. Наиболее широко освещаются депортации народов СССР в годы Великой Отечественной войны. Опубликованные исследования и документы позволяют охарактеризовать депортации в целом, механизм их проведения, выяснить общее количество выселенных граждан, раскрыть принудительное переселение немцев, карачаевцев, балкарцев, калмыков, чеченцев, ингушей, крымских татар, греков и представителей других народов.

Практически все современные исследователи расценивают депортации как антигуманные и беззаконные акции, отдельные авторы называют их геноцидом в отношении репрессированных народов. В то же время причины депортаций получили разное объяснение в историографии. Ряд авторов сводит их к действиям тех или иных советских руководителей, прежде всего, самого И. В. Сталина, а также Л. П. Берия, М. А. Суслова, противоречиям интересов отдельных группировок национальной номенклатуры. Другие видят истоки депортаций в природе советского тоталитаризма, объясняют их стремлением властей «упростить» этническую мозаику страны, связывают выселение народов с массовым развитием бандитизма и другими проявлениями антисоветских настроений (Н. Ф. Бугай, А. М. Гонов).

Немало внимания уделяется негативному воздействию депортаций на этнодемографическую ситуацию в отдельных регионах страны и их социально-экономическое развитие: в результате принудительного выселения некоторые народы оказались перед угрозой полного исчезновения, значительно пострадала их культура, из оборота выпали земельные площади, утрачивались прежние навыки животноводства и земледелия, традиционные ремесла. Специальные исследования раскрывают сложности и противоречия реабилитации репрессированных народов.

Политизация в освещении данной проблемы нередко выражается в попытках заострить внимание на несправедливости только по отношению к конкретному народу, а не депортациям в целом. В данной связи следует отметить появление версий, объясняющих, почему не были репрессированы другие советские народы: как правило, это связывается с их наиболее «славными» боевыми заслугами. Другие проявления межэтнических противоречий и конфликтов в СССР в годы Великой Отечественной войны изучены в значительно меньшей степени, в последние годы вышли первые исследования, посвященные антисемитизму в СССР в военное время и Холокосту на оккупированных территориях (И. А. Альтман, Г. В. Костырченко).

В освещении экономического развития СССР в годы Великой Отечественной войны новые тенденции менее очевидны, чем в описаниях политических процессов. Тем не менее, современные исследования содержат иные, чем раньше, оценки командной экономики и колхозного строя, в них подчеркивается жесткая централизация средств и управления в руках государства, сочетание энтузиазма советских людей с мощными механизмами принудительного труда. Историки подвергают сомнению сроки перевода советской промышленности на «военные рельсы», приводят факты выпуска военной продукции на неприспособленных предприятиях, без квалифицированных кадров, порой сопровождавшиеся бессмысленными затратами труда и материалов (В. А. Селюнин).

Российские исследователи более резко, чем прежде, оценивают итоги эвакуации, признавая, что вывоз населения полностью осуществить не удалось, а само перемещение сил и средств на Восток носило неподготовленный характер. В частности, в историографии отмечаются сложности, возникшие при проведении эвакуации населения южных районов в 1942 г., фактически сорванной из-за неожиданного для советского руководства наступления вермахта (С. И. Линец). Большинство историков, в соответствии с традициями, подчеркивают атмосферу дружбы, заботы и сотрудничества, сложившуюся в отношениях между эвакуированными и местными жителями. Другие авторы указывают на значительные трудности в положении эвакуированных людей, приводят отдельные проявления межнациональной розни в местах их размещения (М. Н. Потемкина).

Анализ советской социальной политики позволил охарактеризовать нормированное распределение и оплату труда, использование дополнительных ресурсов питания, медицинское обслуживание, социальное обеспечение, удовлетворение жилищно-бытовых потребностей населения в годы Великой Отечественной войны. В новейшей российской историографии поставлены проблемы повседневной жизни населения, стратегий выживания отдельных социальных групп в годы войны. Критике подвергаются результаты советской социальной политики, отмечается снижение жизненного уровня подавляющей части населения страны, существенное ухудшение условий его жизни, здоровья, питания и жилья (М. С. Зинич, В. С. Кожурин).

В то же время пока еще недостаточно раскрыта сложность санитарно-эпидемиологической и продовольственной обстановки в отдельных регионах, деятельность медицинских, образовательных, научных учреждений. В результате создание цельной обобщающей картины социального развития и повседневной жизни населения в годы Великой Отечественной войны остается перспективной задачей, решение которой требует совместных усилий многих исследователей.

Позитивное значение имеет отказ от одномерного «черно-белого» изображения оккупации советских территорий, сводившейся в советской историографии исключительно к описаниям массового насилия по отношению к населению. Введение в научный оборот новых источников позволил более полно представить оккупационный режим, проанализировать структуру действовавших в захваченных районах органов власти и управления. Исследователи раскрыли различия во взглядах руководителей третьего рейха на судьбу советских территорий и разные направления оккупационной политики: экономическую и финансовую, социальную и национальную, а также меры, предпринятые оккупантами в сфере образования и здравоохранения, религии и культуры (Б. Н. Ковалев). Однако воссоздание повседневной жизни населения захваченных областей, всего комплекса его взаимоотношений с оккупантами остается пока недостаточно полным.

В новых обобщающих трудах по истории Великой Отечественной войны и народного сопротивления на оккупированной советской территории раскрываются трудности и просчеты в становлении и организации партизанского движения, деятельность различных органов по созданию партизанских отрядов, совершенствование форм и способов борьбы в тылу, ее особенности в разных регионах страны. Среди новых сюжетов, к которым обратились современные исследователи – вопросы повседневной жизни и быта партизан, их сложные и порой противоречивые взаимоотношения с населением.

Ряд исследователей приводит примеры разложения дисциплины в отдельных партизанских отрядах, грабежа и истребления ими мирного населения. Основываясь на данных фактах, отдельные авторы подвергают резкой критике партизанское движение в целом, считая, что оно противоречило интересам мирных жителей, провоцируя репрессии оккупантов. Другие рассматривают их в качестве негативных исключений, доказывая, что партизанское движение развивалось при массовой поддержке большинства населения и стало одним из факторов победы в войне. Критике подвергается сталинское руководство, репрессировавшее перед Великой Отечественной войной кадры профессиональных разведчиков и диверсантов и допустившее немало ошибок в организации партизанского движения и подпольной борьбы. Эти оценки и выводы серьезно расходятся с прежними положениями советской историографии.

Предметом специального научного анализа в отечественной историографии стала проблема коллаборационизма. Первые работы на данную тему, опубликованные в начале 1990-х гг., отличались фрагментарностью, порой недооценкой масштаба сотрудничества с противником. В настоящее время отказ от идеологических клише и привлечение новых источников позволили придти к более достоверным выводам о природе и численности данного явления, выявить его мотивы и причины. К ним относят различные обстоятельства объективного и субъективного порядка: недовольство советским режимом, массовыми репрессиями, коллективизацией, национальной и религиозной политикой, тяжелое положение военнопленных и жителей оккупированных областей, их стремление выжить, личные устремления отдельных лиц.

Большинство исследователей выделяют различные формы коллаборационизма в зависимости от сферы деятельности: военное, политическое, экономическое, административное, бытовое сотрудничество. Другие авторы разделяют «сознательный» коллаборационизм, связанный с неприятием советского государства и осознанным желанием содействовать оккупантам, и коллаборационизм «вынужденный», порожденный внешними по отношению к субъекту обстоятельствами, а также «псевдоколлаборационизм» как выполнение тех или иных функций в оккупационной администрации или полиции участниками народного сопротивления (Е. Ф. Кринко, М. И. Семиряга).

Наиболее полно в современной историографии раскрыты вопросы военно-политического коллаборационизма, менее изученными остаются невоенные формы сотрудничества, носившие самый массовый характер. Особое значение в последние годы исследователи придавали Русской освободительной армии генерала А. А. Власова и вооруженным силам Комитета освобождения народов России (К. Александров, С. Дробязко, П. Крикунов, А. Окороков, О. Романько, С. Чуев).

Раскрывая их формирование и боевой путь, описывая историю различных вооруженных частей и соединений, воевавших на стороне третьего рейха, российские историки в то же время серьезно расходятся в оценках их численности, называя цифры от нескольких сотен тысяч до 1–1,5 млн чел. Следует отметить и сохраняющиеся разногласия в общей оценке коллаборационистов: часть авторов, повторяя выводы западных историков, рассматривают их как активных борцов со сталинизмом, другие следуют советской традиции осуждения всех лиц, сотрудничавших с противником, третьи стремятся уйти от морально-этических категорий в оценках, обосновывая дифференцированный и взвешенный подход к проблеме.

Внимание исследователей впервые стали привлекать судьбы советских военнопленных и «восточных рабочих», большинство которых были угнаны насильно на работу в Германию и зависимые от него страны. В современной историографии характеризуются условия труда и жизни «остовцев», а также проблемы репатриации перемещенных советских граждан, раскрывается их численность, правовой и социальный статус (В. Н. Земсков, П. М. Полян). Однако в освещении данных сюжетов еще остается немало неизученных аспектов, включая социально-психологические последствия пребывания миллионов людей в третьем рейхе, сложности их последующей реадаптации, формы дискриминации перемещенных лиц при возвращении на Родины. Специальные работы посвящены истории русской эмиграции в годы Второй мировой войны (Ю. С. Цурганов).

Опубликованные исследования и документы характеризуют режим содержания иностранных военнопленных в СССР, их медико-санитарное обеспечение и трудовое использование, повседневную жизнь и «лагерную культуру», а также организацию и проведение политической работы с ними, их репатриацию на родину. Постепенно разрабатываются вопросы пребывания в СССР не только немецких, но и японских, финских и других военнопленных (В. Б. Конасов, А. Б. Попов, С. Г. Сидоров).

Переосмыслению подвергается внешняя политика СССР периода Великой Отечественной войны и ее результаты. Наиболее радикально переоценивается предвоенная советская внешняя политика, однако пересмотр позиций наблюдается и по ряду вопросов внешнеполитического развития СССР в 1941 – 1945 гг. Российские историки раскрывают коллизии отношений между союзниками, взаимодействие лидеров «большой тройки», ставших своеобразными «друзьями поневоле», отмечают сложность формирования антигитлеровской коалиции, раскрывают ее роль в координации борьбы против агрессоров (Р. Ф. Иванов, Н. К. Петрова).

В качестве наиболее острых групп противоречий антигитлеровской коалиции традиционно выделяются экономическая, военная и политическая сферы. Историки показывают споры между участниками коалиции по вопросам открытия второго фронта, послевоенного устройства мира. В то же время переоценке подвергается ряд существенных аспектов данной проблемы, в частности, ленд-лиз и его роль в обеспечении условий для достижения победы СССР в войне (Н. В. Бутенина, М. Н. Супрун). Если советские авторы подчеркивали, что поставки по ленд-лизу составляли лишь 4 % общей продукции отечественной промышленности и сельского хозяйства, то современные исследователи указывают на их серьезное значение в обеспечении страны отдельными видами вооружений и оборудования (12 % танков, 15 % самолетов, 22 % кораблей, 70 % автомобилей, использовавшихся СССР в годы войны). Впрочем, признание более существенным вклада союзников в достижение победы не влечет за собой пересмотра представлений о том, что именно Вооруженные Силы СССР сыграли в ней главную роль.

Наряду с разработкой новых сюжетов, немало работ, вышедших в последние годы, раскрывают устоявшиеся историографические сюжеты. Их авторы, следуя сложившейся традиции, на новых материалах раскрывают героизм рабочего класса и крестьянства, вклад писателей, ученых, деятелей культуры в дело победы (В. Т. Анисков, Э. И. Гракина, Г. А. Куманев). Широкий круг исследований посвящен боевому пути отдельных воинских подразделений и частей, судьбам полководцев и других участников Великой Отечественной войны (Г. Л. Воскобойников, М. А. Гареев). Особую дискуссию вызвала роль маршала Г. К. Жукова: часть историков характеризует его как самого яркого и талантливого советского военачальника, другие авторы указывают на присущие ему жестокость, пренебрежение солдатскими жизнями.

Долгое время оставалась неизвестным точное количество людских потерь, понесенных страной в годы Великой Отечественной войны. Непосредственно после войны потери СССР были определены в 8 млн чел., позже, в период «оттепели», прозвучала другая цифра – 20 млн чел. В 1990-е гг. были опубликованы новые данные, согласно которым прямые людские потери страны оцениваются почти в 27 млн чел. Эта цифра включает и потери среди военнослужащих, и жертвы среди мирного населения, но не учитывает последствий снижения рождаемости в период войны, возрастания смертности в послевоенные годы и другие косвенные потери, исчисляемые специалистами в 23 млн чел.

В статистическом исследовании военных историков общие безвозвратные потери (убитые, пропавшие без вести, попавшие в плен и не вернувшиеся из него, умершие от ран, болезней и несчастных случаев) Вооруженных Сил СССР вместе с пограничными и внутренними войсками были определены в 8868400 чел. В это число не вошли 939700 военнослужащих, пропавших без вести в начале войны, но вторично призванных в армию на освобожденной от оккупации территории в 1942–1945 гг., а также 1836000 военнослужащих, возвратившихся из плена после окончания войны. Исследование составлялось на основе статистических материалов Генерального штаба, военных донесений, отчетов Центрального военно-медицинского управления и других архивных документов. Поэтому в нем не учитывались потери в частях народного ополчения, партизанских отрядах, специальных формированиях других ведомств, данные о которых не предоставлялись в Генеральный штаб. По уточненным официальным данным, безвозвратные потери Вооруженных Сил СССР в Великой Отечественной войне составили около 12 млн. чел.

Обобщающие данные о потерях населения отдельных республик, краев, областей, городов и районов СССР в годы войны удалось установить благодаря подготовке и изданию «Книг Памяти». Списки погибших, к числу которых относили и пропавших без вести, умерших от ран и болезней, составлялись на основе документов и материалов военкоматов, архивов и музеев, отделений обществ охраны памятников истории и культуры, советов ветеранов войны и труда, вооруженных сил и правоохранительных органов. Однако установить точную судьбу многих участников войны оказалось невозможно к моменту издания «Книг памяти», прежде всего, из-за отсутствия полной и исчерпывающей информации, нередко в документах военного времени встречаются ошибки и описки. Наиболее сложно установить имена тех, кто оказался похоронен за пределами России, а также находился в плену. Поэтому работа в данном направлении продолжается, в основном, по инициативе отдельных энтузиастов, краеведов и поисковых отрядов.

Оживленный общественный интерес к вопросу о цене победы в войне в 1990-е гг. привел к появлению многочисленных публикаций, содержащих различные данные. Их разброс достаточно велик, ряд авторов (Б. В. Соколов) приводит цифры, намного превосходящие официальные данные. Механизм получения этих цифр обычно опирается на математические вычисления разницы между ожидавшейся численностью населения и данными, зафиксированными в ходе переписей в послевоенное время. Профессиональные исследователи проблемы нередко критически воспринимают подобные вычисления, полагая необходимым опираться на имеющиеся документы, не содержащие, впрочем, полных сведений.

Существенную роль в решении различных вопросов, касающиеся как отдельных человеческих судеб, так и обобщающих данных, играют создание единой электронной базы данных участников войны, а также расширение доступности к уже имеющимся сведениям. Демографические последствия войны для советского и современного российского общества в целом и отдельных регионов, национальных и социальных групп в частности, деформации в возрастно-половой структуре населения и их негативные экономические и социально-психологические последствия остаются предметом изучения различных специалистов (В. Б. Жиромская, Ю. А. Поляков).

Достаточно перспективным представляется обращение исследователей и к вопросам отражения событий Великой Отечественной войны в памяти российского общества. В первых работах по данной проблеме анализируются функции и формы воплощения памяти о войне в литературе и искусстве, музыке и кинематографе, монументальных мемориалах и средствах массовой информации, механизмы формирования героических символов и мифов войны, сам опыт осуществления политики памяти в российском обществе. Однако исследователям предстоит еще немало сделать, чтобы осознать, как происходило вытеснение тех или иных травматических фрагментов военного прошлого из социальной памяти, как переплетались официальная (публичная) и неформальная (приватная) культуры памяти, раскрыть влияние изменявшейся реальности на трансформацию коллективных представлений о войне и их роль в жизни разных поколений россиян.

В целом, современная историографическая ситуация создает значительно более благоприятные возможности для изучения Великой Отечественной войны, чем несколько десятилетий тому назад. Этому способствуют общая атмосфера в науке, расширение круга источников, появление новых подходов в осмыслении темы. Постепенно складывается новая картина событий военного времени, в большей степени соответствующая современным представлениям о достоверности исторического знания и сочетающая приверженность традиционным положениям и новые оценки. В то же время в истории Великой Отечественной войны еще сохраняется немало неизвестных или малоизученных проблем, к которым только предстоит обратиться исследователям.