Основное в содержании речи Объективность

«Трибуна является жестоким делом — там человек стоит голым, как во время приема солнечной ванны», пишет Тухольский. Зрители рассматривают внешность оратора очень критически, «под лупой». Неприлично выйти на сцену развязно, с болтающимся галстуком. Геб­бельс специально приходил на собрание на полчаса поз­днее, чтобы поднять напряжение; но я советую не под­ражать ему и в этом отношении. Не следует унижать слушателей.

Общая манера держаться — лучше подтянутая и тем не менее свободная. Не следует рассматривать потолок зала, как будто что-то не в порядке с люстрой. Мы дру­жески окидываем взглядом слушателей и наблюдаем их реакцию. По мимике и позам можно прочитать: сомне­ние, участие, согласие, неодобрение (наморщенный лоб, движения головы!)

Иной оратор все десять минут глотает воду, как это делают во время лечения минеральными водами. Стакан с водой используют только в крайнем случае. Это ошиб­ка считать, что глоток воды одолеет хрипоту.

Хильда Обельс-Юнеман на ораторской трибуне ни­жнесаксонского ландтага глотнула из стакана для воды, выпитого предшествующим оратором, и сказала: «Я хочу установить,что пил предыдущий оратор; возможно вис­ки, потому что некоторые высказывания господина ора­тора, выступавшего передо мной, непонятны». Говорить в помещении с несвежим воздухом крайне трудно. Нель­зя делать доклад в комнате для курения. Оратор не до­лжен сильно курить.

Безразлично, определяем ли мы с древними гуманис­тами курение как «libido potandi nebulas» — «жажда пить дым» или соглашаемся с современными психологами,

212

которые говорят об инфантильном «комплексе сосания»: сильное курение вредит голосу. (Катар курильщика!) Врачи советуют людям, которые много говорят, отказать­ся от курения или хотя бы ограничить его.

Интенсивность речи свидетельствует о напряженном мышлении. Важно, чтобы сохранялась видимость легкой речи. (Но при случае не повредит, если слушатель станет свидетелем поиска оратором лучшей формулировки. Это даже вносит момент напряжения, не обязательно связан­ный со смущением.

«Докучливые мысли — как навязчивые комары», так однажды сказал Буш.

Удастся ли избавиться от вредных дополнительных мыслей — это вопрос концентрации на главном. Некото­рых ораторов поток дополнительных мыслей уносит да­леко: в любом пункте своего доклада они ненароком пе­рескакивают с пятого на десятое. Речь распадается на отдельные нити; беспомощный слушатель оказывается в лабиринте.

В этой связи следует указать на значение импровиза­ции. В середине речи как будто с глаз внезапно спадает пелена; появляется внезапная мысль, обретается осознан­ное преставление, и мы формулируем его в порядке им­провизации. Известнейшим примером являются «перу­ны Мирабо» (23 июня 1789 г.), которые способствовали разжиганию Французской революции.

Совсем нередко и в обычной речевой практике в се­редине речи вдруг на ум приходит неожиданное решение проблемы. Дамашке пишет: «Отдельные трудности, ко­торые мучают при подготовке и кажутся не поддающи­мися полному преодолению, часто молниеносно прояс­няются и решаются сами собой во время доклада. Слово, которое произносят, оказывает то же самое действие не

213
только «вовне», но и «внутри». Если во время речи от­крываются ворота новых знаний и появляются верени­цы новых мыслей, то для оратора это самое счастливое событие.

Можно вновь и вновь вставлять мысли, которые не пре­дусмотрены в конспекте, но которые нужно держать в запасе во время речи; однако импровизации нельзя буй­но разрастаться в докладе. У некоторых импровизирую­щих ораторов мысли появляются только так, но в речи отсутствует связность. Все идет вперемешку, без разбо­ра. Один насмешник сказал: «Господин X говорит сегод­ня на тему: «Что мне придет на ум».» Итак, правило гла­сит: важные новые возникающие мысли вставлять в речь, а второстепенные дополнительные соображения безжа­лостно исключать. Иначе речь наверняка будет слишком длинной.

Профессор Бей пишет о риторике при проведении конгрессов: «Чистейшее captatio benevolentiae (обеспече­ние благосклонности) является для любого оратора тра­той истекающего времени речи. Противоположностью является бестактность в отношении всех участников, и прежде всего в отношении следующего оратора. Ход за­седания в опасности из-за одного человека, который не знает меры.» И он продолжает: «Всегда имеет смысл ис­пользовать секундомер, секрет не велик.»

4.3.3 Речевое мышление вместо чтения текста

Тот, кто рабски привязан к рукописи, может стать хо­рошим лектором, но никогда не будет хорошим орато­ром. Слушатели ждут речи с размышлением, а не чтения текста, даже если оратор спотыкается при построении предложений или строение слов у него грамматически не­правильно (Хайнц Кюн).

Свободное владение речью означает владение рече­вым мышлением. Доклад - это не пересказ сочинения

на известную тему. Во время речи мы пробегаем глазами ближайшие ключевые слова, но не смотрим в конспект постоянно, как прикованные. Даже в случае самой де­тальной разработки доклада мы должны действовать, как при импровизации.

Не следует объявлять оратором того, кто поступает как более или менее хороший чтец текста. «Нужно ви­деть лица слушателей, когда мнимый оратор поднимает­ся на трибуну и кладет на кафедру тяжелый манускрипт. Можно быть уверенным, что публика не слушает речь, а со скукой следит, как медленно изменяется отношение прочитанных листов манускрипта к еще непрочитанным» (Довифат).

У слушателей антипатия к читаемому тексту речи. По­этому Тухольский иронически рекомендует: «Лучше все­го, если ты свою речь прочитаешь. Еще больше порадует каждого, если читающий оратор после каждого четвер­того предложения подозрительно посмотрит поверх оч­ков, проверяя, все ли еще тут».

(Президент Германии фон Гинденбург почти всегда читал свои речи с листов. При этом однажды он закон­чил речь так: «Да здравствует наше любимое немецкое отечество, ура-ура». Страница кончилась. Пауза. Пере­ворачивает страницу. Всматривается. А затем провозгла­шает третье «ура», которое стояло на новой странице.

Мы не должны поступать так, как будто слушатель не­грамотен. Слушатель хочет личного контакта с оратором, флюидов доклада, формулируемого в данный момент.

♦ Поэтому правило гласит: мы говорим наполовину свободно.

Карло Шмид пишет о Курте Шумахере, который в те­чение многих лет был председателем Социал-демократи­ческой партии Германии: «Перед ним всегда лежала ру­копись, но я никогда не видел, чтобы он читал текст. Он всегда говорил о написанном, исходя из мысли данного

215

мгновения, но эта мысль всегда была законченной и всег­да была контролируемой; она была так сказать мелодией, отвечающей основному аккорду, который был записан в рукописи».

Депутат Христианско-социального союза доктор Йегер однажды сказал: «Тот, кто не умеет говорить, так же неуместен в парламенте, как слепой в кино.» Но даже не все опытные политики способны высказать мысли в свободной речи, как, например, того требует регламент бундестага. Люди читают «опасные», очень ответствен­ные места, конечно, лишь для того, чтобы не рисковать, так как одно необдуманное слово может привести к тя­желым последствиям. Оппоненты и толпы лазутчиков-журналистов часто только и подстерегают момент, когда оратор допустит lapsus linguae (ошибку в речи), оговор­ку, чтобы использовать как следует.

В дословном произнесении формулировок нуждают­ся только правительственные заявления, протоколы и го­довые отчеты. Для научных циклов лекций предлагается обдумать следующее:

• Каждая отдельная лекция является лишь звеном в цепи, однако с точки зрения риторики будет по­лезно, если Вы ее отшлифуете индивидуально.

• Даже при дословной отделке речи лучше всего про­износить ее как можно свободнее.

• Полезно время от времени предлагать слушателям четкие обобщения. При известных условиях содер­жание излагают в новом словесном оформлении.

• Особенно важно цитировать дословно; если нужно — медленно, позволяя слушателям записать.

• Хорошо делают, если после каждого большого от­рывка дают студентам возможность задать вопро-

216

сы и устроить дискуссию. Зачастую к способности восприятия обучающихся предъявляют завышен­ные требования; например, им предлагают слушать лекцию в течение 45 или даже 90 минут — не пред­оставляя возможности задать вопросы и углубить понимание материала. Сегодня форма, придавае­мая лекции, оправдана, если она определяется лич­ными флюидами — признак, которого нет у книг.

♦ Правилом должна быть свободная речь по ключевым словам.

Оратор работает с конспектом ключевых слов, как ар­тист цирка с сеткой: в крайнем случае не произойдет ни­чего страшного. Если речь большая, даже опытным ора­торам опасно отказываться от ключевых слов. И лучшая память иногда капризна, как примадонна. Иногда сви­детельства самой хорошей памяти отвергаются, подобно показаниям родственников перед судом. То же, что для актера — суфлер, для оратора — ключевое слово. Суфлер помогает только в случае необходимости, то же подска­зывает и ключевое слово. Но суфлер не поможет плохо подготовленному актеру; в одном критическом отзыве о драматическом спектакле читаем: «Вчера вечером суф­лер прочитал нам новую пьесу. К сожалению, пару раз его перебили персонажи, которые находились на сцене...» В речевом мышлении можно упражняться. По сути про­цесс заключается в следующем: еще не произнеся до кон­ца последнее предложение, читают следующее ключевое слово. Это быстрое чтение с заблаговременной фиксацией нужного слова, при котором зрительный контакт со слу­шателями прерывается лишь на очень короткое время.

217

Оратор оберегает своих слушателей от риторических завитушек, громких фраз, пустословия, избитых оборо­тов. Его речь должна быть четкой и ясной. Многие орато­ры крайне осторожны в своих формулировках. Их предложения, как каучук. Они высказываются слишком «растяжимо». Они не делают четкой констатации, а охотно ос­тавляют лазейки. Разнообразные «если» и «но», «можно бы» и «хотелось бы», «может быть» и «в известной мере» легко ведут к риторической эквилибристике. По этому поводу Буш едко высказался: «Очень многие трудности улетучиваются благодаря милому словечку «может быть».

Никто не может избежать обмолвок полностью. Из-за мелких грамматических неправильностей не стоит вносить поправок. Обмолвки случаются даже у лучших ораторов.

Вот Вы оговорились: «Берлин и Гамбург насчитывает вместе свыше четырех миллионов жителей.» Дамашке по праву считает: «Разумные слушатели сказали бы орато­ру: да мы верим: ты знаешь, что два подлежащих требуют множественного числа. А если ты этого не знаешь, то нам это тоже безразлично: нам нужно от тебя не граммати­ческих навыков, а мыслей! Дальше!» В этом случае спра­ведливо высказывание специалиста по эстетике Вишера: «И бородавочки не очень важны, коль у речи щечки крас­ны». И если Вы допустили существенную ошибку, и зри­тели смеются, то лучший рецепт: смейтесь вместе с ними.

218

Один молодой актер в конце сентиментальной пьесы должен броситься на сцену и, приняв величественную позу, сказать: «Этим кинжалом я освобожу тебя!» Но он заучил этот текст «до потери сознания» и в волнении про­изнес новую версию: «Этим кинжалом я заколю тебя!» Подобное искажение допустил вице-президент бундеста­га Томас Делер (май 1962 г.). Громким смехом отреагиро­вал Боннский парламент на обмолвку: «Я заседаю завер­шение» (вместо «я завершаю заседание» — прим. перев.). На партийном мероприятии в Виттене председательству­ющий хотел в приветствии снабдить оратора Густава Хей-немана двойным докторским титулом и от волнения запу­тался: «...Итак, мы приветствуем среди нас доктора Густа­ва Густава Хейнемана». Родилось суперимя: вместо «до­ктор доктор» отныне звучало «Густав Густав». Но обмол­вки могут также иметь глубокие причины; например, может быть так называемая «фрейдовская обмолвка».

Курт Бонди описывает такой случай в своей книге «Введение в психологию» (Франкфурт, 1967, с. 83 и да­лее): «Председатель общества незадолго до начала собра­ния его членов узнал, что кассир присвоил значительные суммы денег. Он открыл собрание словами: "Дамы и гос­пода, к сожалению, я должен сообщить вам, что очень злое дело отсвинячили». Присутствующие лишь удивлен­но взглянули на оратора. Когда позже обратили его вни­мание на слово «отсвинячили», он не мог об этом вспом­нить. По поводу обмолвки мы могли бы хорошо сказать, какой действовал бессознательный механизм. В созна­нии председателя возник конфликт: желание выразить гнев и сказать, что произошло настоящее свинство, сталкивается с противодействием — не употреблять та­кое слово, как «свинство» как слово бранное. Вследст­вие этого конфликта слово «свинство» вытеснено. Вы-

219
теснить означает сдвинуть в подсознание. Оратор не может вспомнить об этом слове. По Фрейду (психоана­литик, 1856—1939), вытесненное слово, как содержание сознания, продолжает динамически действовать в под­сознании: оно обладает силой и стремится к освобожде­нию. Такое объяснение дается тому, что председатель ого­ворился в замаскированной, компромиссной, неизвест­ной ему самому форме.

Прежде всего назовем цезуру. Существуют предшес­твующая и последующая цезуры. Цезура означает, что после некоторого высказывания дальнейшее произнесе­ние речи задерживается. Оба вида цезур стимулируют напряжение и повышение эмоциональности речи.

«Сделать паузу — означает только разъединить сцеп­ление, а не выключить мотор» (Веллер). Но слово «пау­за», собственно, является неправильным выражением. Пауза мертва и пуста, цезура полна жизни, деятельна.

Последующая цезура является разновидностью сози­дательной паузы после изложения длинной цепочки мыс­лей. Слушателю то и дело дается время для обдумывания сказанного. Смысл паузы также может заключаться в удовлетворении потребности в кратковременной «пере­дышке». Важным словам дается возможность оказать воз­действие. Слушателю нужно время для обдумывания.

220

(Нужны переходы!) Например, «Возможно, теперь вы спросите, какое значение имеет для нас сегодня это из­менение ситуации. Поэтому я хочу вам сказать мое мне­ние об этом...» Искусство плавного перехода требует большой тщательности и большой тренировки. Хороший переход — связующее звено между комплексами мыслей. Как сварка необходима при изготовлении автомоби­ля, как с помощью клепки соединяются части корпуса судна, так хорошее переходное предложение связывает отдельные части вашей речи в оставляющее приятное впечатление единое целое (Симмонс).

♦ Внезапный переход от веселого тона к серьезному яв­ляется хорошим средством воздействия. Подумайте о том, что в большинстве случаев забав­ные высказывания, которые мы делаем, имеют серьез­ную подоплеку.

Возможности повышения эмоционального накала в ходе доклада предоставляют: предшествующая цезура (смотри «речь с двоеточием»), последующая цезура (поз­воляет оказывать продолженное воздействие высказыва­ния путем подчеркивания смысла с помощью мимики и жестов), повышение темпа в предложении — замедление темпа, повышение громкости, ее снижение.

Некоторое количество материала, который можно ис­пользовать в речи, у оратора всегда должен быть в резер­ве. Иные ораторы обладают способностью показывать, что знают больше, чем могут сказать. Но когда своими знаниями хотят похвастаться, это производит неприят­ное впечатление. Иным трюком является сознательное предъявление к слушателям повышенных требований: «...Вы все знакомы с трактатами Фомы Аквинского по ес-

221

«В испуге происходит многое, чего даже и не было» (Буш).

Ридерс Дайджест (январь 1950) дал следующую ми­лую, если не утрированную, формулировку: «Мозг - ве­ликолепная штука. Он начинает работу в момент твоего рождения и не прекращает ее до тех пор, пока ты не под­нимешься, чтобы произнести речь».

Мы всегда называем помехи произнесению речи «ак­терской (стартовой) лихорадкой». Это выражение впер­вые появилось у артистов, потому что эта самая лихорадка начинается при выступлении в свете сценических осве­тительных установок. Помехи произнесению речи явля­ются очень «естественным» делом. Даже у опытного ора­тора, британского министра иностранных дел Антони Идена перед каждым выступлением была стартовая ли­хорадка. Марк Твен сообщает, что во время первого вы­ступления в качестве оратора у него было чувство, что рот набит хлопком. Дизраэли рассказывает о настроении перед первой речью: он предпочел бы скакать в кавале­рийской атаке, чем подняться на трибуну.

Первое публичное выступление Бебеля в 1864 г. было полным провалом. От стыда ему хотелось провалиться сквозь землю.

Причиной стартовой лихорадки в большинстве слу­чаев является недостаток уверенности в себе. Это «опа­сение оказаться несостоятельным и не получить призна­ния большинства», по выражению Веллера. Следствием является психический стресс и нервный срыв. Какие есть средства против стартовой лихорадки?

222

• Мы готовимся к речи основательно, насколько это возможно.

• Мы просим пару хороших друзей сесть впереди в зале. Когда видишь перед собой людей, которым до­веряешь, то чувствуешь себя уверенно.

• Перед началом речи снимаем напряжение. Полез­но позволить себе немного праздности, можно ис­пользовать занятия, действующие как отдых. Не забывайте прогулки. Но есть надо мало! Успокаи­вающе действуют двадцать глубоких вдохов незадо­лго перед началом выступления.

• Непосредственно перед началом речи мы говорим подчеркнуто медленно и спокойно.

Стартовая лихорадка - совершенно нормальная про­межуточная стадия для любого начинающего оратора. Опыт учит, что стартовая лихорадка медленно, но посте­пенно ослабевает по мере увеличения речевой практики.

Стартовая лихорадка проходит, а остается, может быть, у любого оратора, известное напряжение перед про­изнесением речи, и оно безусловно необходимо для жи­вой манеры речи.

А теперь вы следуете всем моим советам — и все же кровь приливает к голове, пульс бешеный. «О, лучше бы мне провалиться сквозь землю». Вы остановились пос­реди Вашего доклада. Ко всему прочему еще и Ваши клю­чевые слова устраивают злую игру в прятки или вдруг больше не желают поддаваться расшифровке. Обычно появляется вымученный стиль речи, даже у Гете во вре­мя знаменитого выступления на открытии горного пред­приятия в Ильменау. Слушателей охватило сочувствие и неловкость. Возможно, некоторые проявляли, как это бывает, откровенное злорадство, особенно если речь по­литическая.

223

• Повторите другими словами только что сказанное. Благодаря этому ухватите нить последнего выска-

зывания или обобщите весь отрезок речи целиком. В то время, когда Вы это делаете, потерянная мысль обычно приходит, если ранее она была хорошо под­готовлена.

Если запутались, то предложение спокойно обры­вают посередине и говорят, например: «Я хочу вы­сказаться иначе — надеюсь, лучше...»

• Вы переходите к новому разделу. Пропущенный от­резок Вы можете привести позже, со словами: «Впрочем, мне нужно сказать кое-что еще...» или «Здесь мне хотелось бы еще добавить...»

4.3.7 Темп речи

Опыт показывает, что темп речи очень сильно связан со свойствами личности и поэтому зачастую с трудом под­дается регулированию. Некоторые люди говорят быстрее, чем способны думать. «Он заговорил меня до смерти» — могут сказать об импульсивном знакомом, словоизвер­жение которого напоминает извержение лавы.

Являющийся на протяжении многих лет президентом бременского сената Ганс Кошник в общем хороший, дей­ственный оратор, однако говорит слишком торопливо. Один остряк однажды сказал, что, например, слово «ка-зармафедеральнойпограничнойохраны» он мог бы про­изнести в три слога.

224

Многие ораторы, особенно начинающие, как прави­ло, говорят слишком быстро.

♦ Мы не произносим речь всегда с одной и той же ско­ростью. Мы меняем темп.

Важные мысли нужно произносить медленнее и более убедительно. Но также справедливы слова: variatio delec-tat — изменение радует и оживляет.

Основной темп речи сообразуют с имеющимся пово­дом и содержанием речи. В случае торжественной речи он медленнее и размереннее, чем в случае воинственной речи. Далее следует подумать вот о чем: чем больше по­мещение, тем медленнее нужно говорить, чтобы речь «не замирала». Мы говорим плавно, не ставим себе целью «отбубнить» нашу речь в рекордное время. Хоро­шо подвешенный язык — еще не мера настоящего искус­ства речи.

В старину Маттиас Клаудиус написал своему сыну Йоханнесу: «Там, где слова слетают слишком легко и плавно, будь настороже, потому что лошадь, везущая те­лежку с грузом, идет медленным шагом.» Можно взять на вооружение также наглядный и образный способ, ко­торый дал Спэрджен в лекции своим кандидатам в про­поведники. (В скобках курсивом названы риторические средства, которые применил Спэрджен): «Слишком мед­ленная речь ужасна и может совсем расшатать нервы пол­ных жизни слушателей. Ибо кто может выслушать орато­ра, ползущего со скоростью два километра в час? {Образ­ное сравнение, риторический вопрос) Сегодня слово и

8 X. Леммерман

225

завтра будет одно (преувеличение) — да это поджаривание на медленном огне (сравнение), которое может быть от­радой только для мученика (шутка). Но слишком быст­рая речь, гонка, неистовство, буйство (метафорическое повышение) также непростительны (противопоставление предыдущему). Невозможно ни на кого произвести впе­чатление (утверждение), разве только что, может быть, на слабоумных, так как (следует обоснование) вместо упо­рядоченного войска слов (образ) к нам является толпа черни (образное противопоставление), и смысл полностью тонет в море звуков (образ).

Стентором звали того троянского грека, о котором Гомер рассказал, что он мог кричать громче, чем пятьде­сят взятых вместе варварских воинов. Хотя сегодня мы вспоминаем о голосе Стентора, но его применение крайне редко.

♦ Речь не должна быть шумовой атакой на барабан­ные перепонки.

Но, произнося речь, мы все же говорим так громко, что нас понимают даже слушатели, сидящие позади. Громкость изменяют в зависимости от значения выска­зывания, но не намного.

Есть ораторы, которые более или менее сознательно используют громкость в демагогических целях. Тогда громкость выполняет роль доказательства. В наследии одного датского пастора была проповедь, в одном месте которой стояла следующая пометка: «Здесь повысить го­лос, потому что аргументация неубедительна!» Большой громкости можно достичь не напряжением голосовых связок, а следующими средствами:

• Усилением потока воздуха при дыхании.

• Усилением резонанса («несущей способности»).

• Повышением четкости артикуляции.

226

• Замедлением темпа (подобно удлинению в процес­се речи временного масштаба с помощью «лупы времени»).

Тот, кто кричит и бранится, по большей части не прав. В области права он больше теряет, чем приобретает.

В этой связи еще одна констатация. Часто в большом помещении раздается обращенное к оратору: «Громче!» В течение короткого времени оратор выполняет это тре­бование, однако в большинстве случаев уже очень скоро он опять допускает ошибку слишком тихого произнесе­ния речи.

4.3.9 Поведение при произнесении речи

Постоянным прихожанином одной бременской цер­кви был старый мастер-ремесленник. Хотя он был почти глух, но тем не менее каждое воскресенье он садился на первую скамью перед кафедрой. Пастор во время пропо­веди увлеченно жестикулировал руками, кистями рук, корпусом тела и говорил для этого слушателя особенно громко. В один прекрасный день проповедник восклик­нул: «Но это поистине замечательно, что Вы так прилеж­но посещаете мои богослужения. Надеюсь, Вы поняли все, что я сказал?» «Господин пастор, — ответил старик, - с пониманием обстоит так, что я не понял ни слова, но мне очень нравится на Вас смотреть!» Эта история пока­зывает, что если мы ораторы, то у нас не только слушате­ли, но и зрители. Правда, лишь глухие, как бременский мастер-ремесленник, рады чрезмерной жестикуляции оратора. Все ораторские выразительные средства, осно­ванные на телодвижениях, такие как поза, жестикуляция рук и мимика - мы вместе с Вилли Хеллпах называем поведением при произнесении речи.

227
Лучше всего, когда поза спокойна, а жесты оратора свободны и упруги, а не небрежны и вызывающи.

♦ Естественное напряжение, в котором находится оратор при произнесении речи, должно передаваться слушателям непосредственно, с помощью языка те­лодвижений.

Спэрджен констатирует: «Многие проповедники на­гибаются вперед удобно и небрежно, как будто свешива­ются с перил моста и болтают с каждым, кто внизу про­плывает на лодке. Мы поднимаемся на кафедру не для собственного удовольствия, но чтобы совершать очень серьезную работу, и наше поведение должно соответство­вать этому». Последнее высказывание справедливо для любого оратора. Не изображайте ветряную мельницу во время бури.

Хороший оратор не является ни непоседой, ни соля­ным столбом. Когда слушатель видит перед собой мету­щуюся фигуру, у него возникнет ощущение настоящего головокружения. Оратор также не копирует часовых, не­подвижно стоящих перед Букингемским дворцом.

Хрущев, произнося речь в Организации Объединен­ных Наций в Нью-Йорке, даже снял туфлю и дубасил ею по кафедре с целью энергичного подчеркивания своих

мыслей, дав повод Вернеру Финку для замечания, что нельзя от неизбранного свободно властителя ожидать, что­бы он проявил себя избранным. С помощью туфли Хру­щев даже приблизительно не достиг эффекта, который произвел столь же склонный к динамичным поступкам Мартин Лютер, расколов однажды во время проповеди в Айзенахе кулаком трехдюймовую доску, по сообщению Спэрджена.

Этих дурных привычек легко избежать, если держать свой темперамент в узде. Куда же деть руки? Лучше лег­ко положить их на кафедру, не удерживая все время в одном и том же положении. Некоторые ораторы потира­ют руки, как будто радуются тому, что одурачили дело­вого партнера.

Но теперь позитивное о жестикуляции: она может и должна сопутствовать ходу мыслей. Жесты должны быть скупыми, только тогда они действенны. Шаблонных фи­гур жестикуляции не существует. Имеются, пожалуй, жесты приглашающие, отвергающие, повелительные, во­просительные.

♦ Оживленной жестикуляцией чаще пользуются, что­бы подчеркнуть свои слова. С помощью пальцев мож­но пояснить нюансы.

Жестикуляцию постоянно применял во время произ­несения речей министр экономики Шиллер. Он постоян­но будто взмахивал воображаемой мухобойкой. Карло Шмид сообщает о главе оппозиции Курте Шумахере: «Он остался фехтовальщиком, каким он мне показался при первой встрече тридцать лет назад, да, даже показалось, что его жестикуляция стала еще интенсивнее, еще выра­зительнее, полной жизни, еще более подчеркивающей сказанное словами. Как могли говорить эти руки! Быст­рые, как рапира, свободно бросаемые справа налево, будто они раздирают некую завесу; пальцы, узко сложенные вместе, будто дело заключается в проведении хитроум-

228

ной операции; или, наоборот, пальцы широко растопы­рены веером, как бы разрывающие сеть — эти руки, всег­да движущиеся, как пламя, которое пожирало этот могу­чий дух».

С жестами оратору нужно быть осмотрительным и ста­раться, чтобы они не бросались в глаза; он не актер. Нерв­ные и резкие движения вызывают ощущение неловкости.

Обратите как-нибудь внимание вот на что: у многих ораторов карманы брюк — магнитное притяжение для ле­вой руки. Кажется, что уверенность в себе внезапно уси­ливается, как только рука окажется в кармане. Для публи­ки это не лучшее зрелище. Также некрасиво засовывать пальцы в прорези жилета для рук, как будто идет болтов­ня с соседом через ограду сада. Август Бебель осуждал эту дурную привычку у такого выдающегося оратора, как Лассаль. Если уж есть потребность спрятать свои руки, то в качестве убежища для них используйте карманы пиджа­ка, как это практиковал на высшем уровне американский президент Кеннеди.

Писатель Петер Хэртлинг отозвался о Гельмуте Шмидте: он «...склонен, используя динамичные, сильные жесты из арсенала выразительного языка телодвижений, удивить своих слушателей. Он никогда не подавляет. Он хочет покорить их» (см. «Писатель подвергает испытанию тексты политиков», 1967)*. На возможное несоответствие между словом и жестом обратил внимание английский ис­следователь поведения Десмонд Моррис: «Если политик пальцем прокалывает воздух в то время, когда он говорит о мирном сосуществовании, то нам следует верить движе­нию его руки, а не тому, что он говорит».

Президент бундестага Герстенмайер в свое время (но­ябрь 1962 г.) опубликовал ответ на жалобу относительно жеста министра Штрауса, который, делая заявление пе-

Schriftsteller testen Politikertexte. 1967.

230

Многие во время доклада ходят, заложив руки за спи­ну, как преступник на ежедневной прогулке по тюремно­му двору. Нередко ораторы издают чмокающие звуки, как будто они попутно едят вкусный компот.

♦ Мимика: она столь же важна, как и движения рук. В особой степени в разговоре участвуют глаза.

Тот, кто выступает с непроницаемым лицом игрока в покер или окидывает окружающих затуманенным взором, едва ли завоюет сердца слушателей, хотя бы он желал им поведать еще так много умного. Еще меньшего успеха до­стигнет оратор, который примет вид, будто без зонтика по­пал под сильный град.

Глаза тоже говорят. Оратор не должен равнодушно гля­деть поверх людей или пристально смотреть в потолок. Лю­бой слушатель должен почувствовать, что его увидели. Бро­сают иногда взгляд даже на отдельного слушателя, если заметно его особое участие. Этот контакт глаз желательно укрепить. Беглого взгляда недостаточно. Нужно не забыть ни одну группу слушателей, их медленно обводят взгля­дом и потом взляд то и дело направляют в задние ряды.

Иногда у оратора плохая привычка резко переводить взгляд с одной стороны зала на другую, как будто он на­блюдает теннисный матч.

231

Мимика может быть серьезной или веселой; она всег­да должна быть дружественной и никогда не нарушать меру. Никому не хочется видеть маску застывшего сме­ха, подобную той, что стоит на рекламе зубной пасты.

♦ В целом поведение во время произнесения речи повы­шает ее выразительность и налаживает контакт со слушателями.

Основной тон связан с соответствующей ситуацией, но сдержан, как в физическом, так и в духовном отношениях. Слушатель хочет не только понять смысл слов, но и почув­ствовать человеческое общение. Если мы охотно слушаем выдающихся ораторов, даже когда они, возможно, не го­ворят ничего нового, то причина в том, что они обладают личным обаянием, благодаря дару речи и особенно увлека­ющей силы их глаз и выразительности жестов.

Хайнц Кюн не случайно указывал на то, что поведе­ние оставляет более глубокое впечатление, чем слова: «иначе как объяснить, что спонтанный жест в Варшаве, когда Вилли Брандт встал на колени перед памятником на месте разрушенного гетто, еще живет в памяти поль­ского народа, тогда как слова давно смолкли».

Кто делает доклад, должен спрашивать себя: могу я что-либо показать слушателям? «Чтобы быть понятым, нужно говорить глазам», — полагает Гердер. Это верно, особенно сегодня, когда мы благодаря обилию оптичес­ких прелестей, стали созерцающим человечеством. Люд­виг Райнерс прав: «Визуальные вспомогательные сред-

232

ства наглядны и вносят в нашу жизнь разнообразие. Кар­тинки, таблицы, графики, схемы, рисунки, карты, на­глядное представление итогов по годам и так далее - до­лжны искусно встраиваться в речь, если представляется возможность. «Зрительный нерв в 50 раз толще слухово­го. То, что мы видим, запоминается намного лучше, чем то, что слышим» (Йох, Блюмель). По этой причине в наши дни так любят сопровождать доклады диапозити­вами. Я рекомендую, безотносительно к предмету сооб­щения, будь то путешествие или научный доклад с ис­пользованием изображений, соблюдать следующие три правила:

Мы думаем о том, что благодаря кино и телевидению сетчатка наших глаз очень избалована. Нужно показы­вать только хорошо удавшиеся снимки. Очень часто под­бор зрительного ряда случаен и произволен. Образ сле­дует за образом, не создавая напряжения от начала до конца по естественной кривой, не изменяя мелодии об­разов. Глазам ни в коем случае нельзя пресыщаться. Профессор Берг пишет: «Успех часто обусловлен теми многочисленными снимками, которые благоразумно не показаны. Pars pro toto (часть представляет целое) - муд­рость, которую настойчиво можно рекомендовать всем докладчикам».

Значит, также справедливо: меньшее может подходить больше.

• Изображения комментируйте кратко и точно, свя­зывая текстом одну картинку с другой.

Так, некоторые ораторы, очевидно, полагают, что смогли бы без особого труда комментировать зрительный ряд, используя импровизацию.

233

Текст не должен быть скучным. Говорим кратко. Ука­зываем на детали, которые зритель мог пропустить. На выразительных картинах задерживаемся несколько доль­ше. Как уже сказано, не следует обсуждать каждое изо­бражение, а заранее прокомментировать небольшую се­рию картин, чтобы зритель мог внимательно их просмот­реть. Если хотят дать подробный комментарий, то хоро­шо делают, если включают свет, потому что голос в тем­ном помещении производит прямо-таки мистическое впечатление.

Я настоятельно не советую делать следующее: снача­ла показать картины, а потом делать доклад. Должно быть все наоборот. После того, как показаны картины, самый хороший доклад воспринимается тяжело. Слово — пло­хой конкурент зримому образу.

Еще последнее указание: мы говорим так громко и четко, что нас слышит каждый. Часто бывает, что ком­ментатор, увлеченный картиной, адресуется только к полотну экрана, то есть обращает свою речь в неправиль­ном направлении. Задние ряды не понимают ни слова или же, когда оратор быстро оборачивается, понимают толь­ко половину предложения.

234

• Готовьте доклад с диапозитивами так, чтобы не воз­никало сбоев в их подаче и речь не прерывалась.

Некоторые ораторы начинают обстоятельно зани­маться наладкой аппаратуры уже после приветствия. Сле­дует все обдумать заранее! Необходимо также провести пробу: как действует договоренность с демонстратором диапозитивов о последовательности показа диапозити­вов. Эта договоренность предусматривает подачу слай­дов малозаметными сигналами. Лучше всего договорить­ся о кратких сигналах постукиванием (или световыми знаками) , которые означали бы «следующий диапози­тив». Возможно, Вы возразите: «Да ведь это все мелочи.» Мелочи — да, незначительные — нет. Успех оратора очень часто зависит от незаметных привходящих обстоятельств.

В одной южно-немецкой деревенской церкви канди­дат теологии обычно читал свою пробную проповедь. Потом церковный служка объявлял, как прошла пропо­ведь. И этот «глас народа» имел наготове три оценки. Если духовная речь удавалась, то служка говорил: «Гос-

235

подь был милостив!» При посредственном результате служка отзывался: «Ведь был очень тяжелый текст!» Если же кандидат терпел полную неудачу, то служка утешал его словами: «Но Вы так хорошо подобрали псалмы!» Перед нами надежная форма передачи информации пу­тем косвенного высказывания. Не сказано ничего — и тем не менее сказано все.

Однако «неприятности такого рода возбуждают силы разума» (Буш).

Назовем главные критерии критики речи: объектив­ность, ясность, наглядность, рациональность структуры, последовательность изложения, хорошее введение, повы­шение накала речи к ее окончанию, требуемая громкость, гибкое изменение темпа и соответствующее ситуации по­ведение оратора во время речи.

Опытный оратор постоянно оттачивает технику речи. Никакая речь не является хорошей настолько, чтобы ее не­льзя было улучшить.

Заключительные замечания

Тот, кто проработал все главы этой книги, возможно, вздохнет: «... И нужно думать обо всем этом? Да я за де­ревьями не вижу леса!» Конечно, все продумать невоз­можно. На практике многое можно упростить; опытные ораторы некоторые вопросы решают иначе, чем рекомен­дуется здесь.

Каждый должен обрести свой индивидуальный опыт и не полагаться на опыт других.

Начинающий оратор спросит: «Что применить мне се­годня или завтра в моих «риторических буднях»?» Упраж­нения, продуманные упражнения; после каждого оратор­ского выступления продуманный отчет самому себе: это простое основное правило, которое ведет к прогрессу в обучении.

Польский пианист Падеревский однажды выразился так: «Если я не упражняюсь один день, это замечаю я, если не упражняюсь в течение двух дней, это замечают мои критики, если я пропускаю три дня, это замечает публи­ка.» Может быть, это преувеличение. Но то, что хочет этим сказать Падеревский, справедливо и для оратора: постоянное упражнение — секрет успеха.

237

Для этого есть много путей. Эта книга хотела бы лишь указать общее направление и служить проводником. Она никоим образом не позволяет охватить все существенное, тем более «в сочиненных правилах». Бельгийский поли­тик Пауль Генри Спаак однажды написал: «Я слышал ора­торов, которые говорили намного лучше, чем я, предло­жения которых были построены лучше, чем мои, кото­рые выражались легче, непринужденнее, и которые все же никогда не ценились как выдающиеся ораторы. У них отсутствовало самое существенное: тот необъяснимый дар излучения, который создает атмосферу».

Постоянное сознание, что употребленное слово мо­жет стать злоупотреблением, что оно служит добру и злу, может противодействовать сотворению кумиров.

Альбрехт Гоэс сообщает для размышления: «За слово приходится страдать, за дьявольское искажение слова. Приходится изведать, как люди в слове не понимают себя, делают себе больно, способны сбить себя с толку. Еще хуже: как они не понимают друг друга в лучших воззре­ниях, как они от слова к слову все более отдаляются, как они в конце концов больше не способны видеть себя и как из слов, будто колючие заросли перед замком спя­щей красавицы, вырастает зло: стены, тюрьмы, казема­ты. Именно переговоры могут напомнить и то и дело на­поминают нам о древней беде человеческих сообществ: о вавилонской путанице языков».

Тот, кто пытается употреблять речь как можно более правдиво и с пользой для людей, обдумает эти границы использования слова.

В своей прощальной речи в качестве премьер-минис­тра Хайнц Кюн следующим образом описал свою «рито­рическую позицию» в зачастую нервозных буднях демок­ратических дискуссий: «Я в эти двенадцать лет моей служ-

238

бы ни о ком не думал враждебно - ни о ком среди моих друзей, ни о ком среди моих оппонентов.