От редакции

Безбожие распространилось в народе через интеллигенцию - при том, что она дей­ствовала в этом направлении с особой энергией. Христианские произведения в лите­ратуре можно пересчитать по пальцам, и то большей частью это не самые лучшие об­разцы творчества писателей и, мы бы ска­зали, не лучшие литературные образцы христианства. Зато при написании антирелигиозных памфлетов дух писателей как бы загорался и пронизывал их творения диавольской силой и увлечённостью.

Светская литература делает читателя причастником чувств своих героев. Она не совместима с заповедью Евангелия: блажен­ны чистые сердцем (Мф.5,8). Литература, музыка, театр заставляют человека жить эмоциональными переживаниями, то есть воспитывают страсти. И творческая интел­лигенция старается доказать себе и народу что она чище и лучше Церкви. И её литера­тура часто представляет сатану в образе Ан­гела света. Она оправдывает самые мерзкие движения человеческого сердца. Она назы­вает разврат тем, что противоположно раз­врату,- любовью и правом любить. Для неё Церковь ассоциируется с духовной тюрь­мой. Какая радость для интеллигенции: по­издеваться над священниками и монахами!

Многие интеллигенты восхищаются Биб­лией, но мало кто прочел её до конца, зато свою библию - «Декамерон»* - почти каж­дый из них перечитал несколько раз.

* См., напр.: Боккаччо Д. Декамерон. М., 1970.

Научная интеллигенция находится в не­сколько лучшем положении, вернее - про­тиворечия загнаны более глубоко, но гордо­стью своей «технари» могут превосходить даже творческую интеллигенцию. Обычно человек смотрит на науку как на интеллек­туальную религию, а на себя как на предста­вителя элиты. Для него Церковь - это некая система, система, созданная в раннем Сред­невековье и поэтому нуждающаяся в обнов­лении и совершенствовании. Представитель научной интеллигенции находится в поиске нового, без этого не существует науки. Но привычный для него принцип эволюциониз­ма и релятивизма он, как правило, перено­сит и на религию. Внешняя сторона церков­ных обрядов, приверженность к традиции, которая основана на духовном совершенстве символического языка Церкви, и полнота её содержания - кажутся такому интеллиген­ту косными и отсталыми, он видит в них леность мысли и интеллектуальную слепоту. Если творческой интеллигенции необходи­ма борьба со страстями, что для неё непри­емлемо, то научной интеллигенции - подчи­нение своего интеллекта разуму Церкви (но учёные живут так, как будто их интеллект не имеет границ). Поэтому и те и другие не по­лучают в Церкви того, чего ищут. Первые - аудитории для своей игры в христианство, вторые - лаборатории для своих «научных» экспериментов.

Мы здесь говорим об общих процессах, о характерных явлениях, не абсолютизируя их значения. Разумеется, встречаются люди искусства, которые видят порочность стра­стей и тоскуют по идеалу. Встречаются люди науки, которые видят пределы и ограничен­ность человеческого разума и ищут другого вида духовного гносиса. Мы просто хотим сказать, как трудно богатому войти в Цар­ство Небесное (Мф.19,23), богатому страс­тями и богатому внешними знаниями, которые сплошь и рядом ведут к самомнению.

Менталитет политиков так же трудно уживается с христианством. Основа поли­тики - прагматизм. В политике личность заранее приносится в жертву общим поня­тиям: государству, коллективу, классу и так далее. В политике ставятся конкретные задачи, вырабатывается конкретный план, выбираются конкретные средства к его осу­ществлению.

В христианстве, напротив, самое глав­ное - личность человека, остальное - ситуация, как бы фон бытия. Политик может цитировать Евангелие, посещать богослу­жение, но он вряд ли захочет, чтобы Цер­ковь была по-настоящему свободна и сильна. Политик может покровительствовать Церкви или даже бороться с ней, но он никогда не согласится оставить её в покое. И здесь встречаются свои исключения, но, в общем, политик комфортнее чувствует себя на поле атеизма или скептицизма.

На Земле у Церкви нет союзников, нет такой внешней силы, на которую она могла бы опереться. Но может быть, в этом как раз сила самой Церкви.

Как мы уже говорили, история повторя­ется. Нынешние процессы имеют аналогию в прошлом. Нам хотелось бы провести параллель между состоянием религиозных интересов интеллигенции предреволюци­онных годов Российской Империи и её религиозными настроениями на сегодняшнем витке истории.

Итак, в предреволюционные годы боль­шинство представителей интеллигенции традиционно считало себя христианами. Своё отношение к христианству они обыч­но выражали такими словами: «Христиан­ство - высокое учение; оно содержит в себе благородные идеалы; это - прекрасный путь к самосовершенствованию» - и тому подобное. И в то же время, напомним, среди интеллигенции укоренились отчуждённость и холодное безразличие к Православию и органическая, на первый взгляд непонят­ная, враждебность к Церкви. Интеллигент, считавший себя христианином, говорил: «Я имею собственный взгляд на религию: я принимаю христианство, свободное от суеверия; я не буду бить поклоны головой об пол, у меня своё духовное, внутреннее христианство».

Интеллигенция того времени отличалась широкой эрудицией,- тем более странно, что в вопросах Православия она проявляла поразительное невежество, кастовое высо­комерие и предубеждённость. Увлекаясь европейской философией, интеллигенты начала прошлого века в то же время совер­шенно не знали патристики, в которой могли бы найти ответы на самые глубокие мета­физические вопросы. Читая поэзию Японии и Китая, они не подозревали о существо­вании церковной гимнографии; восхища­ясь мистикой западных пантеистов, вроде Якоба Беме*, они и не думали прикоснуть­ся к книгам христианских аскетов.

* БёмеЯ. (1575-1624) - немецкий философ-мистик.

Между интеллигенцией и Церковью образовалась пропасть, которая расширялась всё боль­ше и больше. Выражать свою привержен­ность к какому-то абстрактному, туманно­му христианству и относиться с презрением к Церкви стало стилем мышления интелли­генции и её своеобразным этикетом. Театр, литература, пресса объединились в общих усилиях дискредитировать Православие, очернить в глазах народа Церковь - иног­да скрыто, иногда открыто, но всегда со странной яростью, доходившей до какого-то демонизма. При этом дело подавалось так, что речь идёт только о сохранении хрис­тианских идеалов, которые, мол, искажа­ет Церковь. Особенно усердствовала деше­вая газетная пресса, которая специали­зировалась на сочинении анекдотов и сплетен о священниках и монахах. Но даже и серьезные издания старались обратить общественное мнение против Церкви. Из­вестный философ член Государственной Думы отец Сергий Булгаков* вспоминает, что, когда он принял священнический сан, ему пришлось тотчас оставить кафедру в университете, которому он отдал много лет жизни, собственно, он «был исключён... немедленно по рукоположении»**. Когда Булгаков был одним из ведущих «легаль­ных марксистов», то это не препятствова­ло его преподавательской деятельности, а когда стал священником, то в глазах своих коллег превратился в изгоя. По неписаным законам священник не мог являться чле­ном университетской корпорации. И это происходило в «христианском» государ­стве!

* Булгаков С, свящ. (1871-1944) - русский бого­слов, философ и экономист.

** Булгаков С. Мое рукоположение // Булгаков Q. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. ред, 1998. С. 74.

Чем объяснить неприязнь, которую ин­теллигенция питала к Церкви? Укажем на одну причину, на наш взгляд главную.

Церковь - это духовная среда, имеющая свою структуру, которая охватывает всю жизнь человека. Церковь требует от хрис­тианина постоянной суровой борьбы со страстями и духом гордыни. Человек дол­жен постоянно контролировать не только поступки, но и мысли и тайные желания. Христианину предлагается новая система ценностей, новые нравственные ориенти­ры, непохожие на светский этикет. От че­ловека требуются не только вера, но и ре­лигиозная дисциплина: посещение храмов, регулярные молитвы, соблюдение постов; его частная, домашняя жизнь должна быть слита с литургическими ритмами Церкви. Христианин получает свободу через борь­бу со страстями, а духовную мудрость - через подчинение ума вечным истинам. Поэтому церковное христианство, повто­римся, есть во многом дело воли, своего рода - подвиг воли.

Либеральное, абстрактное христианство ничем не связывает человека: понимай хрис­тианство как хочешь и живи как угодно. Не нужно ни жертвенности, ни напряжен­ной борьбы с собой. Либеральное христи­анство считает всё, присущее человеку, в том числе страсти, естественным и, сле­довательно, позволительным. Представле­ние о природной испорченности человека отсутствует, заповеди сводятся к одному: «Делай что хочешь, только не причиняй зла другим людям». Но и здесь существует мно­жество оговорок, отводов, возможностей для самооправдания, которые превращают даже такую мораль в декларацию. Можно быть лжецом-клятвопреступником и в то же время тонко рассуждать о трансцендент­ных* вопросах; можно быть развратником и в то же время горячо доказывать благо­творность влияния христианства на куль­туру народа - всё это не будет тревожить совесть.

* Трансцендентный - здесь: запредельный.

Борьба со страстями, в которых, как мы уже отмечали, многие интеллиген­ты видят яркие краски жизни, и с гордыней, которая в миру обычно отождествляется с человеческим достоинством, оказалась не по силам и не по нраву интеллигентным людям, преданным страстям: в этом глав­ная причина апостасии* - отступления ин­теллигенции от Церкви и последующей борьбы с Церковью.

* Апостасия - утрата веры, отрицание догматов и отпадение от Церкви.

Псевдохристианство подготовило почву для разгула атеизма. Когда убеждения ста­новятся не делом и подвигом жизни, а от­влечёнными идеями и абстракциями, то их легко сбросить - как старую одежду.

В наше время мы видим те же процессы: значительная часть интеллигенции считает себя интеллигенцией христианской и в то же время стоит далеко от Церкви. Перед нами вроде бы лишь первый этап - холодной ин­дифферентности к Православию, индиффе­рентности, сопряжённой с нежеланием уз­нать, оценить и понять Православие. Но та­кая индифферентность обычно довольно легко и быстро переходит в противостояние.

Период атеистического диктата как буд­то кончился, но ничего не возникает слу­чайно и не исчезает бесследно. Какие метаморфозы ожидают нас? Во что трансформируется атеизм на следую­щем витке истории?

В России XIX столетие было временем духовных потрясений, бескровных рево­люций; временем, когда были подточены и сломлены нравственные устои народа; временем торжества самого плоского и вульгарного материализма; временем кон­центрации мирового зла в таких, невиданных прежде, размерах, что взрывы ре­волюций стали неизбежны и вызвали по­токи человеческой крови. Предчувствие близкой катастрофы, как дым от гряду­щих пожарищ, нависло над Империей, похожей на «Титаник», плывущий в оке­ане истории. На смену атеизму, который не может удовлетворить мистические чувства человека, пришёл антипод рели­гии - демонизм. Общество, потерявшее нравственные ориентиры, бросилось к язычеству. В философии ярким вырази­телем этих настроений был Владимир Соловьёв. Он обратился к платонизму* и древнему гностицизму**, в которых черпал свои вдохновения. Соловьёв реанимировал учение Платона о Софии - мире Боже­ственных идей - и дал этому учению свою интерпретацию. По учению Платона - Со­ловьёва, Божество подчинено определён­ным ритмам, которые представляют собой восходящие и нисходящие ступени единой космической лестницы. Первый этап: Боже­ство - в Себе. Оно лишено качеств и атри­бутики, свойств и предикатов***.

* Платонизм (IV дo P.X.- III пo P.X.) - направле­ние в древнегреческой философии.

** Гностицизм (I до P.X.-VII по Р.Х.) - синкрети­ческое псевдохристианское религиозно-философ­ское учение.

*** Предикат - здесь: отношение.

По отноше­нию к Нему человеческие понятия представ­ляют собой чистые негации, например: непостижимый, невыразимый и так далее. Вторая фаза Божества - это Его абстракт­ное свойство: один, единый, единственный. Здесь единица мыслится не как число, а как потенция всех реальных и мысленных вели­чин и чисел. Третья фаза, или нисходящая ступень,- это Божественный ум; ум, созер­цающий собственные идеи. Это - единица во множественности. Тут, правда, между Платоном и Соловьёвым образуется дистанци­онный разрыв. Если для Платона мир идей - это мир идеальных образов и образцов, как бы мир живых архетипов*, то для Соловьё­ва совокупность идей является личностью - Софией,- женственной стороной Божества, предметом Его любви. Этот западный шактизм** пронизывает и философию, и, в ещё большей степени, поэзию Соловьева. Легко намечается параллель между софиологией и индуизмом. Божество относится к Софии так, как Брахма*** к пракрити**** (принципу материальности). В одном из наиболее ко­лоритных произведений Соловьёва, «Смыс­ле любви»*****, Божественный эрос трансформи­руется в сексуальное влечение, а сексуальное влечение возвышается до мистики эроса.

* Архетип - прообраз, мотив, врожденное пред­ставление.

** Шактизм - течение в индуизме, рассматрива­ющее в качестве верховного божества Шакти - энергию бога, персонифицированную в образе его супруги.

*** Брахма - один из трех высших богов индуизма

**** Пракрити - первоматерия в индуизме.

***** См., напр.: Соловьев В. Смысл любви // Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 493-547.

Четвёртая фаза Божества - это Боже­ственная душа, это идеи, которым дан вы­бор: остаться в единстве с Божеством - в Божественной плироме* - или покинуть Божество, как птенцы вылетают из гнезда. София избирает второе. Она материализу­ется в космосе. Таким образом, у Платона и у Соловьёва само мироздание является трагедией, София попадает в плен материи, которая становится её темницей. Для пла­тоников ошибка совершенного и падение идеального необъяснимы. Существуют различные интерпретации: Апулея**, Вален­тина***, Василида**** и других. Характерно, что святитель Григорий Богослов***** говорит, что древо жизни в раю было образом богообщения и грех Адама - это нетерпеливое желание подойти, еще не подготовленным, к высшему, непосредственному созерца­нию Божественного Света; впрочем, Гри­горий Богослов говорит осторожно, то есть как: можно предположить. Если мы пра­вильно понимаем мысль Григория Бого­слова, то грехопадение Адама - это подме­на постепенного преображения тёмной экстатикой.

* Плирома - здесь: полнота.

** Апулей (ок. 125 - ок. 180) - римский писатель.

*** Валентин (? - ок. 160) - философ-гностик.

**** ВасилиВ (?-П) - философ-гностик.

***** Григорий Богослов, сет. (t389) - отец Церкви.

У платоников существовала версия, впос­ледствии разделявшаяся Оригеном*, о предмирном падении душ, которые в наказание посылаются на время в материальные тела.

Иные относили понятие «падение Софии» к гордости, иные считали это просто ошиб­кой, иные - необходимым этапом Боже­ственного бытия. Соловьёв дал новую ин­терпретацию этой проблемы. По его мысли, Софией руководило желание индивидуали­зировать своё бытие, другими словами, идея захотела стать индивидуальностью и созна­тельно выбрала бытие вне Божества; в сущ­ности говоря, здесь - повторение старой концепции платоников-гностиков об эго­центризме неких духовных существ, который привёл к обособленности; и те же моти­вы - интерес к неведомому, желание сво­боды и затем трагедия богооставленности. Александра Блока можно назвать учени­ком Соловьёва, его поэтическим интерпре­татором, хотя Блок жаловался, что сочине­ние Соловьёва «Оправдание добра»*, кото­рое сам автор считал главным трудом всей жизни, представляет собой скучнейшую книгу; но космология Соловьева, как образ Софии, покинувшей Божество, пронизывает все творчество Блока.

* См., напр.: Соловьев В. Оправдание добра // Собр. соч.: В 10 т. Репр. Брюссель, 1966. Т. 8. С. 1-511.

Как Соловьев явился не только продолжателем, но и ин­терпретатором Платона, так и поэзия Бло­ка представляет собой смесь софиологии и розенкрейцерства; софиологии - как философии и розенкрейцерства - как мо­рали. Наиболее колоритны в этом отноше­нии пьесы Блока, которые представляют собой розенкрейцерские мистерии. Мрач­ным апофеозом поэзии Блока, как бы завершающим аккордом, в котором рвутся: струны скрипки, является не менее колоритная поэма-мистерия «Двенадцать»*. В ней отражена люциферианская стихия револю­ции, которая оказалась родной стихией для самого Блока. Неудивительно, что поэт Ге­оргий Иванов** написал:

Это чёрная музыка Блока

На сияющий падает снег***.

София у платоников неоднозначна - это план мироздания, идеальный образец кос­моса, архетип, а в некоторых случаях - све­товой двойник человеческой души. У Бло­ка София - это, прежде всего, человеческая душа. Её ведёт за руку её спутник - Лю­цифер, ведёт, как Вергилий**** вёл Алигьери Данте***** по кругам ада.

* См, напр.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 347-359.

** Иванов Г. (1894-1958) - русский поэт.

*** Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. М, 1994. Т. 1. С. 313.

**** Вергилий (70-19 до РХ.) - римский поэт.

***** Данте А. (1265-1321) - итальянский поэт.

И вот перед нами явление Софии на Земле в виде «Прекрас­ной Дамы» (первый сборник стихов Блока называется «Стихи о Прекрасной Даме» [1904]). Поэт встречается с ней в каком-то безлюдном, как будто погребенном в царстве смерти, храме; там тишина и полумрак, там одиночество и ожидание, но, самое главное - в этом храме нет Бога; там все напоминает не о Боге, а о Софии, там все, по словам Бло­ка, «только образ, лишь сон о Ней»*. И вот этот храм оказывается языческим капищем, воздвигнутым в честь вечной женственнос­ти, матери мира, многоликой богини, небес­ной Венеры Платона, у которой множество имен: Астарта**, Артемида**, Дурга**, Кали** и Геката**. «Прекрасная Дама» является и в об­разе умирающей королевы, во дворце кото­рой в безмолвной скорби стоят вассалы, и кто-то в голубом, то есть в небесной одежде, оплакивает смерть королевы. Во дворце не только умирает повелительница, но всё вок­руг бледнеет и гаснет, даже решётка окна ок­рашена в чёрный цвет. Мы видим метафизическую смерть бессмертной Софии***.

* Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 232,

** Астарта - древнесемитская богиня любви.

** Артемида - древнегреческая богиня охоты.

** Дурга - древнеиндийская богиня-воительница.

** Кали - древнеиндийская богиня мрака и гибели.

** Геката - древнегреческая богиня мрака и чаро­действа.

*** См.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 263.

* См.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. С. 7-21.

** См.: Там же. Т. 4. С. 72-102.

*** Символизм (1870-1910) - направление в лите­ратуре и искусстве.

**** См.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 185-186.
В стихах из цикла «Пузыри земли»* душа попадает в демоническую сферу, она пол­ностью овеществляется, становится части­цей космоса. Жизнь - всего-навсего пузы­ри, возникающие на поверхности «пучины тряской». Иногда София является в обра­зе женщины, упавшей на самое дно жизни, это - блудница, которая, сбросив с себя одежды, пляшет перед толпой на площади**.

* См.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 8-25.

** См., напр.: Там же. Т. 1. С. 508.

Нетрудно увидеть в этом намёк на розенк­рейцерский девиз: «Чтобы познать добро, нужно до конца познать грех». Это - диавольская диалектика ордена, к которому принадлежал Блок. Но поэту мало пре­вратить Софию - человеческую душу - в уличную проститутку, он, как розенкрейцер, хочет выпить чашу греха до конца. И он до­ходит до глубочайшего, уже метафизического, дна: он глумится над Божией Мате­рью в цикле стихов «Арфы и скрипки»*, глумится так, как это делал другой извест­ный розенкрейцер, антропософ** Рудольф Штейнер***. В этом цикле Блока миннезин­гер**** «Прекрасной Дамы» превращается в Мефистофеля - демона. В мистической символике розенкрейцеров одеяние души состоит из трёх цветов: белого, красного и зелёного. Белый означает невинность и чистоту; красный - грех во всех его про­явлениях; зелёный - мудрость, которую человек приобрёл через сравнение невин­ности и греха, а в некоторых случаях через синтез добра и зла.

* См.: Блок А. Собр. соч.: Б 8 т. Т. 3. С. 158-226.

** Антропософия - оккультно-мистическое рели­гиозно-философское учение.

*** Штейнер Р. (1861-1925) - немецкий философ-мистик, основатель антропософии.

**** Миннезингер - немецкий средневековый рыцар­ский поэт-певец.

* См.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. С. 168-246.

«Чёрная музыка» Блока очаровывала сердца людей именно потому, что касалась мистических пластов души человека, но мало кто слышал в его стихах змеиную пес­ню Эосфора-Люцифера*.

* Эосфор (греческое) - то же, что Люцифер.

Каковы главные искушения, встречаю­щиеся на пути той части интеллигенции, которая, преодолев гордость ума и претен­зию на кастовую элитарность, старается искренно включиться в жизнь Церкви, регулярно посещает храмовые службы, соблюдает посты и другие церковные установления?

Мы отметим из многих искушений сле­дующие (хотя они касаются не только ин­теллигенции, но именно она переживает их особенно остро и болезненно):

- состояние богооставленности;

- чувство одиночества.

А также и другое, противоположное по своему характеру искушение, которое скрывается под видом благополучия и бла­годушия:

- желание создать комфортное христианство.

В начале своего духовного пути человек ярко ощущает присутствие благодати: он словно на крыльях летает. Этот период не­обходим, как необходимо ребёнку встать на ноги, чтобы самому научиться ходить. Но со временем помощь благодати уменьша­ется, она как бы скрывается от человека. Человек недоумевает, однако это состояние духовной сухости и охлаждения является средством для воспитания человеческой воли. Впрочем, бывают периоды, когда че­ловек переживает не только смотрительное отступление благодати, но и состояние богооставленности. Христианин, уже как-то возросший духовно и приобрет­ший реальный мистический опыт, неожиданно оказывается в метафизической пус­тоте: он молится, но его молитва бессиль­но падает на землю, как будто бы само небо сделалось железным; он призывает Бога, но не слышит ответа. Иногда христианин ис­пытывает мучительную тоску, словно ад поселился в его душе. Иногда человека тревожит чувство щемящей неизвестности, а иногда человеку кажется, что он в какой-то чёрной пустоте, без конца и начала. По­добное искушение часто даётся духовно сильным людям. Вот они вырвались из мира, как из темницы, сломав решётку соб­ственными руками, но... за стенами тюрь­мы их встретила труднопреодолимая пре­града - пустое пространство, которое нуж­но пройти. А человек страшится этого непривычного для него и неизвестного ему пространства. Он не знает, что ему делать: он не может идти вперёд, но не может и вернуться в свою клетку. Этот опыт, пере­живание богооставленности, бывает необ­ходим людям, чтобы они, познав свою немощь, поняли, что без помощи Божией, одними человеческими силами и даже под­вигами, спастись невозможно.