От редакции

На робкий роковой вопрос

Ответствует философ этот,

Почесывая бледный нос,

Что истина, что правда... – метод***.

* См.: Ильф И., Петров Е. Цит. соч. С. 198.

** Белый А. (Борис Николаевич Бугаев) (1880-1934) - русский писатель и поэт.

*** Белый А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., С. 304.

Но какое отношение имеет к мировоззре­нию метод, который пока не дал ничего устойчивого? Это всё равно что сказать: «Хотя пули летят мимо, зато у нас есть при­цел, так что всё в порядке».

Но дело в том, что единого научного ме­тода не существует. У каждого исследовате­ля своя методология, а некоторые научные открытия могут показаться парадоксаль­ными. Если методология связана с фор­мальной логикой, то её ещё можно как-то увязать с классической физикой Исаака Ньютона*, но она, логика, уже даёт осечку в «принципе дополнительности» Нильса Бора** и перестаёт действовать в теории от­носительности Альберта Эйнштейна***, с её безграничным релятивизмом.

* Ньютон И. (1643-1727) - английский матема­тик, астроном и физик.

** Бор Н. (1885-1962) - датский физик. Нобелев­ская премия (1922).

*** Эйнштейн А. (1879-1955) - немецкий физик. Нобелевская премия (1921).

.. .Если лихая кавалерийская атака не увен­чалась успехом и перечисление, например, латинских исключений не ошеломило слу­шателей, то интеллигент (в «Золотом телён­ке» Остап) переходит к следующему, «историческому» (историко-лирическому), аргументу: ксендзы-де Галилео Галилея* преследовали (что крайне испугало впечат­лительного Козлевича**). Поэтому-то ин­теллигент обычно говорит в таком роде: «Это они нарочно притворяются верующи­ми, но если им дать власть, то они всех нас сожгут». И тут же, для большей убедитель­ности, приводят один или два анекдота из «Декамерона» или из жизнеописания Александра Борджиа***.

* Галилей Г. (1564-1642) - итальянский физик и астроном.

** См.: Ильф И., Петров Е. Цит. соч. С. 200.

*** Борджиа А. (Родриго Борджиа) (1431-1503) - папа Римский Александр VI.

Если же интелли­генту скажут, что религия - это, прежде всего, идея, в которую должен быть вклю­чён человек, что люди, совершавшие пре­ступления, были недостаточно подготовле­ны к своей миссии, что они поступали воп­реки самой религии и что непорядочно забывать о героях и подвижниках веры, обращая внимание только на грех лицеме­рия, что если уж говорить о наказаниях и инквизиции, то следует вспомнить о пре­ступлениях, которые совершали атеисты (число жертв атеизма за несколько десяти­летий XX столетия едва не превысило чис­ло жертв всего Средневековья), а срывы в насилие и жестокость - это следствие непобеждённого греха гордыни, а вовсе не следствие религии... Так вот, когда всё это скажут интеллигенту, тогда у интеллигента появляется третий и последний, «психологический», аргумент. Но это уже аргумент не Остапа Бендера, а его друга Козлевича: если Бога нету, то выпьем*. Этот аргумент - самый убедительный. «Зачем я должен в чём-то ограничивать себя? - думает интеллигент.- Зачем я должен ис­пытывать угрызения совести, преступая нравственные законы. Если Бога нет, то эти законы условны. Если Бога нет, то, значит - мне всё дозволено, поэтому, если Бога нет, будем есть, пить и веселиться...».

* см.: Ильф К, Петров Е. Цит. соч. С. 201.

Впрочем, то, что мы сказали, относится скорее к полуинтеллигенции, чем к интел­лигенции, то есть относится к тем, кто счи­тает, что все вопросы уже полностью и окончательно решены, кто настолько бес­культурен, что постоянно и восхищенно твердит о своей культуре.

Многие философы отмечали, что интел­лигенция по духу своему революционна, но как-то особенно революционна, как будто выполняет некий религиозный долг, она протестует с каким-то мистическим энту­зиазмом - будь то перестрелка на барри­кадах или беседы в тесном кругу друзей. Нам кажется, что гуманизм, пока он не слил­ся с либерализмом и не стал постепенно по­глощаться последним, представлял собой теорию перманентной революции. В гума­низме вера в человека как в высшую цен­ность входит в драматическое противо­речие с той ситуацией, с теми условиями, в которых оказывается человечество на протяжении всего своего исторического бытия. Жестокость, несправедливость, об­ман, бесправие и насилие, царящие в жиз­ни, вызывают не только чувство сострада­ния, но и, в еще большей степени, протест, из которого вытекает желание - даже пу­тем жертв - превратить жизнь человека и человечества из трагедии в счастливую сказку. Гуманизм, повторимся, отрицает внутреннюю наследственную испорчен­ность человека, из-за которой грех сделал­ся свойством земного бытия. Гуманизм ищет причину зла во внешних ситуациях. Поэтому протест гуманизма направлен против Бога и против социального строя при этом протест против Бога обычно кон­чается атеизмом (часто его внешней фор­мой - агностицизмом) или пантеизмом, который не признает личного Бога - Промыслителя мира, к Кому гуманист питает органическую вражду.

Характерно, что хотя Французскую и Октябрьскую революции подготовила ин­теллигенция, по крайней мере она активно участвовала в электризации революцион­ными идеями народа, но затем она сама ста­ла жертвой этих революций. Она сделала своё дело, а затем оказалась опасной для революционных диктаторов. Поэтому постреволюционные правительства под­вергали репрессиям интеллигенцию имен­но как перманентно-революционное «бес­покойное» сословие.

Гуманизм - это любовь к человеку, но любовь чересчур программно деклариро­ванная, любовь к абстрактному, идеализи­рованному человеку, любовь, обречённая на разочарование. Гуманизм оторвал человека от Бога - источника любви. Гуманизм сделал человека слепым, закрыл от него его собственную красоту, как образа и подобия Божия. Гуманизм отверг Бога как «несправедливого властителя мира», но рано или поздно он должен был, переходя, как мы уже говорили, в эгоизм, отвергнуть и чело­века, сказав: «Какая же это дрянь!».

Сама интеллигенция ужаснулась рево­люции, которую она вырастила; так ужа­сается маг, вызвавший демонов из тём­ных недр земли, так ужасается женщина, родившая вместо ребёнка монстра, так ужасаются дети, которые, играя с огнём, нечаянно подожгли собственный дом. Христианство дало человечеству могучий импульс любви. И любовь ещё жила в постхристианской культуре, но постепенно инерция её ослабевала, пока совсем не ис­чезла: у интеллигенции оставался только протест против зла, но без какой бы то ни было любви к человеку, причём протест уже не во имя счастья человека, а во имя его свободы, точнее - собственной свобо­ды интеллигента, которая всё больше при­ходила в столкновение с моралью. Так произошла ассимиляция гуманизма с ли­берализмом. И так началась агония интел­лигенции: она ищет выхода в декадентстве*. Но это только пошло красивые те­атральные маски на отвратительном лице порока, это только золотистая парча, в ко­торую завернут труп.

* Декадентство (вт. пол. XIX - нач. XX) - ши­роко распространённое в европейской литературе и искусстве настроение декаданса, «упадка», вызванное началом общего кризиса традиционных христианских ценностей.

Либерализм и любовь несовместимы друг с другом: нельзя любить похожее на мусор­ный ящик отвратительное существо, погряз­шее в разврате, нельзя любить циничную душу, для которой нет ничего святого, кро­ме ненасытной жажды наслаждений. Отсю­да начинается новый этап потери любви и дружбы (даже простой коллегиальной со­лидарности) - эмоциональное охлаждение, которое становится психологической ката­строфой современности. «Зачем бороться или чем-то жертвовать ради двуногих поро­сят, которым ничего не надо, кроме лужи? Не лучше ли жить для самого себя?».

Гуманизм начался с бездуховности, а кончился бездушием. Отказавшись от Бо­га, он перекрыл источник. Вода не могла долго сохраняться в русле: на месте пото­ка появилось сначала болото, затем лужа, а затем и сухое каменное дно.

Сейчас мы живем в атмосфере внутрен­него изоляционизма, в атмосфере полного отчуждения друг от друга. Интеллигенты превращаются в бомжей или дельцов, при­чем бомжи - лучшая часть интеллигенции, которая понимает, что она никому не нуж­на, что она вымирает, как мамонты во вре­мя наступления ледников. Метаморфоза-превращение другой части интеллигенции в дельцов политических и торговых косну­лась худшей её части, которая стала похо­жа на беженцев: вот они, побросав свои дома и имущество, бегут от наступающего врага, имя коего - нужда, бегут куда глаза глядят. И наступает следующий виток па­дения.

В античные времена человек ассоцииро­вался с его разумом. В человеке уважали его ум, его знания и умение философски мыслить. Христос раскрыл человеческое сердце. Христианство - это религия сердца. Рассудок подобен холодному свету, а любовь - огню. Гуманизм, по сути дела, лишил человека духовного сердца, место сердца занял желудок, воспеваемый раз­личными социально-экономическими тео­риями. Либерализм опустил человека еще ниже. И интеллигенция, агонизируя, рас­чистила путь для духовных потомков - железных ящеров, с узким лбом и твёрдой, непроницаемой чешуей. Если бы у этих ящеров имелись сыновние чувства, то они назвали бы интеллигенцию своим заботли­вым родителем, который, сам того не же­лая, и родил и взрастил их. Но ящерам нет дела ни до Бога, ни до истины. Для них эк­вивалент силы и счастья - деньги. Они смотрят на мир глазами игроков, для них такие слова, как любовь и правда,- безна­дёжные анахронизмы.

Интеллигенция убила Бога в сердце че­ловека, а значит - убила и человека, убила и самое себя. Поэтому мир, который стал холоден, как пустынные космические про­странства, мир, который населяют теперь Монстры в облике людей,- это реальность тех утопий, которыми интеллигенция обманывала себя и других на протяжении столетий. Интеллигенция писала книгу красочных утопий, но слова этой книги превращались в кровавые буквы апокалип­сиса.

Нигилизм и цинизм - это предпослед­ние звенья в борьбе с христианством. А уж за ними выступает та сила, которую мы назвали сатанизмом,- религия зла и без­душия, претендующая на роль всемирной религии.

Античные философы, в том числе нео­платоники*, рассматривали зло и грех как оскудение и недостаточность добра. Хотя язычники верили в существование и доб­рых, и злых духов, но эта нескончаемая ве­реница почитаемых язычниками божеств была общей семьёй.

* Неоплатонизм (III- VI) - направление в древ­негреческой философии.

Зло являлось, скорее - внешней, разрушительной силой, которая нарушает гармонию природы. Но личност­ного зла, воплощением и источником ко­торого стал сатана, и тёмных глубин греха, таящихся в сердце человека, ум самых ве­ликих античных философов не мог себе представить и понять. Поэтому в борьбе против зла они оказывались бессильными и как бы слепыми, как перед врагом, зах­ватившим потаённые обители их собствен­ной души. Говорят, что над воротами Дельф было написано: «Познай самого себя»*,- но этот призыв так и остался невыполнен­ным: познать истину можно только через Откровение, а глубины души, похожие на преддверие ада,- через благодать.

* На фронтоне храма Аполлона в Дельфах было начертано: FvuGi aeccuxov. Изречение приписывается древнегреческому философу Фалесу (ок.625 - ок.547 Р.Х.) (см.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и йзРечениях знаменитых философов. М., 1979. С. 75).

Филосо­фы смогли дойти до самого поверхностно­го, самого неполного определения греха - как недостатка добра. Впрочем, здесь след­ствие спутано с причиной. Именно грех явился действенной силой, изгоняющей добро, свойственное человеку до грехопа­дения, из его души. Не зло является след­ствием недостатка и оскудения добра, а само оскудение произошло из-за действия олицетворявшегося зла. И только христи­анство открыло нам трагическую картину борьбы человеческой души с космическим всепронизывающим злом. Оно показало зло как реальную силу, как сатанинскую энергию, а источник зла - как живую лич­ность падшего первоангела, который борет­ся с Богом в человеческом сердце.

Человеческая душа по природе добра, но мы получили не её первозданную природу, а искажённую, испорченную, проеденную грехом и тяготеющую к греху. Наша душа - образ Божий, полюбивший демона, и в этом страшный внутренний трагизм человечес­кой души. Грех - не простая ошибка. Срав­нительно редко случается, когда человек делает грех по ошибке. В нас живёт совесть, которая как бы посылает в наше сознание безмолвные сигналы тревоги, предупреж­дает нас. Но зло чарует, пленяет человека, обманывает его, и человек совершает грех из-за ложной сладости греха, которая тут же превращается в горечь. И что самое страшное, человек не учится на собствен­ных грехах, а наоборот, ищет каких-то нео­бычайных ощущений в ещё больших глубинах новых грехов.

Прародительский грех - это действую­щая динамическая сила. Он проявляется не после образования человеческого существа, а уже в процессе его образования. У эмбри­она еще нет головного мозга и сердца, но грех уже вошёл в него и отравил его суще­ство. Первородный грех содержит в себе «программу» всех грехов, поэтому человек в своей греховной природе действительно грешен во всём. В нём отражены грехи все­го человечества так, как море отражается в каждой капле своей воды. Некоторые счи­тают, что в человеке грех существует потен­циально и проявляется только при опреде­лённых обстоятельствах. Но это не так: он активно действует в тёмных недрах чело­веческой души, но мы фиксируем его толь­ко тогда, когда он проявляется в виде по­мыслов и греховных образов в области на­шего сознания. Так и ядовитую змею мы можем заметить только тогда, когда она высовывает из своей норы голову наружу и шипит на нас.

Грех внедрился в нашу душу, стал как бы её свойством и поэтому требует себе пищи. Если грех был бы чужд человеку, то человек, однажды испытав его горечь, боялся бы его, как боится змеи и инстинктивно обходит её стороной. Но человек забывает о демонической мощи греха и возвращается к нему снова. Однако существует и еще одна сторона гре­ха: когда человек сознательно, через грех, общается с сатаной: на этом основаны ри­туалы чёрной магии.

В чём, например, пленяющая сила поэзии Шарля Бодлера* и Артюра Рембо*? В их са­танизме. Почему интеллигенция так жадно читает Жориса Карла Гюисманса* и Вале­рия Брюсова* («Огненный ангел»*)? Пото­му что интеллигенция хочет постичь сек­реты магии или по крайней мере подышать одним воздухом с сатаной. Почему Блок был назван Галактионом Табидзе* «королем» поэтов?

* Бодлер Ш. (1821-1867) - французский поэт.

* Рембо А. (1854-1891) - французский поэт.

* Гюисманс Ж.-К. (1848-1907) – французский писатель и критик.

* Брюсов В. (1873 -1924) - русский писатель и поэт.

* См., напр.: Брюсов В. Огненный ангел // Coбр. соч.: В 7 т. М., 1974. Т. 4. С. 7-327.

* Табидзе Г. (1892-1959) - грузинский поэт.

* Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 186.

На­ши романтически настроенные интелли­генты хотят видеть в этом стихотворении возвышенное, но его смысл лучше поняли «ночные феи» Петрограда, которые обращались к прохожим со словами: «Я - "незнакомка", хотите, познакомимся». В другой раз душа предстаёт в образе цыганки Фаины, которая своей бешеной пляской «заслонила... всех подруг»*. В дра­ме «Роза и Крест» верность и честь изоб­ражены в виде уродливого рыцаря Бертра­на, который защищает «Даму», распутни­цу-изменницу: рыцарь стоит на страже, когда «Дама» совершает разврат, и умира­ет, защищая своей грудью чужой грех**. Стихи «Арфы и скрипки» - это агония Блока как поэта и как человека. После по­этической «клинической смерти», продол­жавшейся несколько лет, его талант снова вспыхнул демоническим светом в поэме «Двенадцать», которая, как мы уже гово­рили, представляет собой розенкрейцер­скую мистерию, разыгравшуюся в снежной ночи Петрограда. Пьяную ватагу красно­гвардейцев, забрызганных кровью, возглав­ляет Люцифер в образе Христа. По розен­крейцерскому учению, Люцифер должен занять место Христа. Этому падшему ан­гелу - тайно и явно - всю жизнь служил Блок, стихи поэта заставляли как бы эхом звучать люциферианские струны в глуби­нах человеческой души.

* Блок Л. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 254.

** См.: Там же. Т. 4. С. 245.

Сатанизм - это безумие. Сатана - это не только воплощённый грех, но и первый безумец. И Блок отразил падение челове­ческой души не только своими стихами, но и самой своей жизнью.

Как легко человек отдаётся страстям и греху и как легко оправдывает себя! Пото­му что человек считает грех ошибкой, из­винительной слабостью, недоразумением, вроде какой-то неудачной загородной про­гулки, после которой, впрочем, можно спо­койно возвращаться домой. Человек не видит метафизического лица греха, а ведь это - лицо сатаны. Падший ангел предсто­ит человеческой душе, он действует на неё своим мрачным обаянием, своей чарующей песней, но это - песня смерти. Некоторые склонны думать, что грех - это страстное стремление к наслаждениям, когда душа за секунду греха готова отдать вечность. Но это не совсем так. Многие грехи не сопряжены ни с каким наслаждением, и именно там проявляет себя любовь ко злу, если не считать, правда, что для пленённой демо­ном души богоборчество и осквернение Святыни - тоже наслаждение, но другого свойства. Это наслаждение - ненависть к Богу и стремление через попрание всех заповедей и через оплевание святынь при­обрести хоть какую-то свободу. Все ритуалы чёрной магии и сатанинских сборищ содержат в себе изощрённый грех - гре­шить ради сатаны - и желание прибли­зиться к сатане, стать как бы одним духом с ним. Грех - это иллюзия счастья, грех - это включённость в мир порочного вооб­ражения и фантазии. Наша интеллиген­ция живет в мире своего воображения. Страсти интеллигенция, как мы уже отме­чали, считает разноцветными красками палитры, которыми она рисует собствен­ную картину жизни, легко впадая в тай­ный демонизм.

Для античных философов и большин­ства наших современников грех - это толь­ко «что» (поступок, потеря, состояние и так далее). Но есть живое сердце греха, это - «кто», это - личность, это - сатана. Не «что», а «кто» борется с нашей душой, с ним мы входим в общение и приобщаемся его смертоносной, похожей на разрушитель­ную радиацию, энергии.

Чтобы бороться с грехом, надо ненави­деть не только «что», но и «кого», надо не­навидеть и личность, точнее - индивиду­альность сатаны. Но для победы над грехом необходимо ещё одно условие, может быть главное. Сатана сильнее человека, в едино­борстве с ним человек будет побеждён. Лич­ность может победить только другая лич­ность, поэтому наша победа - дать в сердце место Христу - Победителю смерти и ада.

В понятии о личности как воплощении и источнике добра и зла содержится тайна вечной жизни и вечной смерти. Вечная жизнь - это выбор добра, как Личности Христа, единство с Ним в любви и приоб­щение через Него бесконечных, Боже­ственных совершенств. Не что иное, как Личность Христа - Предвечного Бога, от­крывает человеку вечную жизнь, включает человека в царство света, делает его са­мого лучом этого света. И напротив, выбор греха - это приобщение к олицетворению и источнику греха - сатане.

Грех имеет свою метафизическую и мистическую сторону - это любовь души к сатане, любовь блудная, несчастная и мучительная, но любовь личностная, которая уподобляет и единит. Если бы грех был только «что» - суммой поступков, а геенна - юридическим наказанием за эти поступки, то было бы не­понятно, как за временное можно карать веч­ным. Но грех - это «кто», поэтому человек через грех делает выбор: он вяжет себя своей роковой нерасторгнутой любовью с сатаной. Любовь уподобляет. Человек становится демоноподобным. Сатана - это море ненавис­ти к Богу. Грешник пьёт воду, текущую в веч­ную смерть, из этого темного источника. Грешник иногда явно, а чаще всего скрытно от самого себя ненавидит Бога. В вечности эта ненависть будет раскрываться, то есть де­латься всё более глубокой и интенсивной. Грешник в благом уделе вечности не может оказаться уже потому, что он стал через свою порочную любовь частицей сатаны.

Любовь души ко Христу сильнее смер­ти, так как Им побеждена смерть. Любовь души к диаволу - это победа смерти, так как сатана первым умер для Бога и даёт тем, кто любит его, то, что имеет,- смерть.

Тайна вечности заключается в том, что мы выбираем добро и зло как личностную любовь. Вечность - это, прежде всего, от­вет души на вопрос, с кем быть. Не преоб­ладанием добрых дел или грехов, в резуль­тате их сложения-вычитания, решается участь человека, напротив, участь челове­ка зависит от того, чей образ воцарился в его сердце.

Впрочем, многих смущает один вопрос: если вера или неверие зависят от состоя­ния человеческого сердца, в котором сум­мируются все желания, слова и поступки человека, то почему люди, которых можно назвать благородными по своему характе­ру, добрыми по своей натуре и которые не­редко обладают выдающимися знаниями, часто оказываются атеистами или по меньшей мере индифферентными к вере. Такие люди являются людьми вполне порядоч­ными и подчас даже кажутся нам «христи­анами без Христа». Для многих здесь ка­кой-то психологический парадокс.

На это следует заметить, что гордость многогранна. Есть мирская гордость: это превозношение, чванство, высокомерие. Есть духовная гордость: это отвержение помощи Божьей. Но существует ещё и другая: тонкая интеллектуальная гордость, которую так же трудно увидеть, как и му­равья, ползущего в траве. Эта скрытая, тай­ная гордость, как яд без запаха и цвета, от­равляет душу человека. Приведём такой пример. В интеллигентной семье растёт дитя - предмет попечения и радости роди­телей. В нём стараются воспитать чувство доброты не только к людям, но и к животным. Родители с раннего возраста обуча­ют ребёнка чтению, восхищаются, когда он декламирует классиков, и всячески поощ­ряют его успехи. Ребёнок выделяется сре­ди своих сверстников, и в нём зарождается чувство умственного превосходства. Роди­тели считают, что похвала - это стимул для усидчивых занятий, и сами внушают свое­му чаду мысль, что он не такой, как осталь­ные. Вот тут-то и начинает «работать» тай­ная страсть тщеславия. Ребёнку нужны лидерство, удивление и похвала. Это ста­новится для него допингом. Дитя хочет знать всё, но это нереально, поэтому его знания поневоле становятся фрагментарными и хаотичными: он просто собирает информацию как огромную коллекцию фактов, даже не пытаясь по возможности осмыслить её. В сущности, глубокое мыш­ление обрекает человека на внутреннее одиночество, оно не может быть предметом восхищения. Чем примитивнее мыслит человек, тем он более популярен среди ок­ружающих.

Главные вопросы бытия требуют време­ни и размышления, и при этом они мало кого интересуют. А фейерверк слов и пус­тых идей пленяет внимание людей, хотя, как и всякий фейерверк, быстро гаснет, не оставляя следа. Человек по-настоящему культурен только тогда, когда он видит свои знания маленьким островком в море неведомого. По-настоящему интеллигентен только такой человек, который пони­мает пределы своего рассудка, и тогда его мышление приобретает такие свойства, как смирение и осторожность. А гордый чело­век перестаёт понимать, как он мало знает, поэтому перестаёт искать. Гордость - это вид слепой веры. Гордец уверовал в свой рассудок, сделал из него идола, поклоня­тся этому идолу и приносит ему в жертву собственную душу. Бог - соперник этого идола, поэтому гордый человек будет до конца «защищаться» от Бога. Такой чело­век будет говорить о широкой веротерпи­мости, но при этом готов считать саму веру видом самовнушения, добровольного гип­ноза, которому подвергают себя люди. А он-де не намерен затемнять «ясность» своего мышления. Но что бросается в глаза, если присмотреться к гордецу повнимательнее, так это то, что его суждения поверхностны и непоследовательны, знания неглубоки, а мысли непродуманны. Экскурсы гордеца в историю похожи на анекдотофагаю. И ещё парадокс: чем важнее предмет, тем меньше гордец о нём знает. Он может рассказать о войне этрусков с римлянами, о путеше­ствиях капитана Джеймса Кука*, но сведе­ния о философии он заимствует в справоч­никах и брошюрах, а знания о религии из газетных статей. Вообще, метафизика кажется гордецу пустой схоластикой, но, как «культурный» человек, он не отказы­вается от метафизических споров, причём старается при этом держать себя весьма мягко и корректно.