От редакции

Экуменизм считает, что ни Православ­ная Церковь, ни другие конфессии или ре­лигиозные организации и секты не обла­дают самопознанием и поэтому им надо открыть глаза на самих себя и объяснить, что все они одно и то же, как изображение одного лица во множестве зеркал. Если интеллигент не поддастся на эту утопию, вернее - уловку, и не захочет поверить, что святые, отразившие в себе дух и любовь Церкви,- такие, как святители Афанасий Александрийский*, Николай Мирликийский**, великие Каппадокийцы*** и другие, прославившиеся в борьбе с еретиками, мог­ли быть провокаторами против любви Хри­стовой и единства Церкви; если не захочет поверить, что Вселенские Соборы, где были выкованы догматы Церкви и определен ее канонический фундамент, представ­ляют собой «черную гвардию», которая «расстреливает» анафематизмами своих братьев по вере только за то, что они вмес­то «а» сказали «о», и если, пройдя через эту «таможню», интеллигент приблизится к са­мим вратам Церкви, то его ждет еще одно искушение.

* Афанасий Александрийский, сет. (t373) - отец Церкви.

** Николай Мирликийский, сет. (t ок. 345) - учитель Церкви.

*** Каппадокийцы - имеются в виду святители Василий Великий (t 379), Григорий Богослов и Гри­горий Нисский (после 394).

Искушение из тех, на которые столь богаты «хамелеоны» от религии, ко­торые приняли «окрас» Православия, одна­ко исподтишка выступают против основ Церкви. Эти «хамелеоны» проникли в из­дательства, в том числе церковные, в прес­су, в том числе церковную, в учебные заве­дения, в том числе духовные, а некоторые даже занимают академические кафедры. «Хамелеоны» не так просты, чтобы сразу же высказать своё истинное лицо, они шумно выражают свою приверженность Православию. Иногда они даже полемизируют между собой, чтобы скрыть своё родство и зем­лячество, но их всех объединяет одна цель: посеять сомнения в источниках Православия, в Библии, как в Откровении Божием, и в Церкви, как хранительнице Откровения. «Хамелеоны» хотят опровергнуть теорию креационизма, заявляя о необходимости примирения Библии с наукой, а по сути дела, переводят Священное Писание на рельсы эволюционизма. Они хотят вну­шить сомнение в подлинности Библейских Книг, приписывая их другим, позднейшим авторам (эту же тактику они применяют по отношению к святоотеческим творениям, называя авторов Псевдо-Дионисиями, Псевдо-Макариями, Псевдо-Василиями и так далее). То есть «хамелеоны» хотят уве­рить читателей и студентов, что некоторые святоотеческие произведения недостовер­ны, что наука доказала их подложность, и таким образом дискредитировать патрологию, а заодно и саму Церковь, которая яко­бы не может отличить истины от лжи. Обычно они утверждают, что и сами биб­лейские тексты, включая Новый Завет, подверглись интерполяциям (вставкам) и искажениям, следовательно, можно сомне­ваться в любой фразе Священного Писа­ния. Поверив этому, человек остаётся без твёрдых критериев истины. Здесь начина­ется религиозный скепсис и индифферент­ность к Церкви.

Если же и это искушение будет преодо­лено, и человек скажет: «Я чувствую бла­годать в Церкви, я ощущаю реальность этой благодати в Таинствах, поэтому я верю, что в Церкви действует Дух Святый, Дух Истины, и Церковь не может ошибать­ся»,- тогда «хамелеоны» говорят: «Ты пол­ностью прав; мы рады, что ты пришел к вере в Церковь, мы также верим в Церковь и в то, что вне Церкви и вне Голгофской жерт­вы нет спасения. Только подумай; что та­кое Церковь? Ты сам сказал, что познал Церковь, как присутствие Духа Святаго, а разве Дух Святый обитает только внутри стен храма, ограниченный от всего мира камнями, разве Он действует только по разрешению и решению священника, раз­ве Он ограничен обрядами и Таинствами? Ведь Дух Святый всесвободен; Он весь во всём. Ты правильно сказал, что спасение в Церкви, но ты ограничил её, поэтому сам того не замечая, унизил; Церковь не толь­ко там, где служатся молебны и накрыва­ется поминальные столы. Дух Святый ищет достойных людей, которые делают Добро и стремятся к правде, они в Церкви, хотя бы и не сознавали этого, они искуп­лены Христом, хотя бы даже не верили во Христа, они исполнили заветы Евангелия, хотя бы и не читали Евангелия. Они слу­шались своей совести, поэтому на том све­те узнают Христа, как своего Спасителя, а Христос их примет, как Своих детей. Это и будет истинная Церковь, а границ её на зем­ле мы пока не знаем, это - тайна».

Затем они патетически восклицают: «Церковь всегда там, где творится добро, Церковь кончается там, где делается зло. То, что вы считаете исторической Церковью, на самом деле есть отделившаяся ветвь, кото­рая держится духом конфессиональной гор­дыни. Мы не против исторической Церкви, мы находимся в ней, но тем не менее мы себя ею не ограничиваем: ведь нельзя ограничить географической картой мир, в котором жи­вёшь». Это - серьёзное искушение для со­временного интеллигента, которого пугают такие выражения, как «узость мышления», «конфессиональная непримиримость», «фанатизм» и тому подобное. Интеллиген­ту к тому же говорят: «Неужели тебе не жал­ко тех, кто остался вне Церкви и поэтому не спасётся?». И тот отвечает: «Разумеется, жаль». Тут же следует вопрос, направлен­ный, как стрела Париса в пяту Ахилла: «Если тебе их жаль, неужели Богу их не жаль, неужели у тебя любви больше, чем у Бога, или, по-твоему, Бог не всемогущ?». Эти вопросы вызывают у интеллигента, вос­питанного в духе гуманизма, прямой шок. Но ведь на эти вопросы богословие давно дало ответ: человек не предмет, а личность, поэтому спасение человека невозможно вне личности самого человека. Блаженный Ав­густин* говорит, как бы от лица Господа: «Я создал тебя без тебя, но не могу спасти тебя без тебя»**.

* Августин, блж. (f 430) - учитель Церкви.

** Augustinus. Sermo 169 // Opera omnia: In 15 v. P., 1831. V. 6. Col. 923. (PL, 38).

Христос свидетельствовал о том, что Его ученики представляют собой малое стадо, то есть они будут малочислен­ны, подразумевая не тех, кто носит назва­ние христианина, а тех истинных христиан, кто идёт по узкому и тернистому пути (Мф.7,13-14).

К сожалению, большинство людей всегда верило и будет верить лжи. Сама земная Жизнь дана человеку как время для опре­деления. Земная Церковь - это не филиал небесной Церкви, а вместе с ней - единое тело Спасителя. Христианин мог бы спросить у ученых «хамелеонов»: «Какие же свойства, атрибутика и вероучение у вашей универсальной Церкви?». Они, естественно, ответили бы: «Это тайна, о которой мы узнаем в будущем». Тогда следует сказать так: «Как же я могу принадлежать Церкви, которая мне неизвестна, до самой моей смерти и верить в Церковь, которой я не знаю? Как я могу верить в какой-то универсальный "икс" с неизвестным для меня содержанием? Мне кажется, что вы как раз хотите лишить меня Церкви, а затем сообщить, как открытие, что весь космос - это Церковь, ну а так как следы добра можно найти везде, то всё существующее в конце концов предназначено к спасению, то есть вы хотите привести меня или к банальному пантеизму, или к замаскированному оригенизму. Быть православным - значит вверить в Православную Церковь, прини­мать то, что она принимает, и отвергать то, что она отвергает».

В давние времена возникали тринитарные и христологические ереси, теперь - время экклесиологических ересей. Все ере­си претендовали на защиту достоинства Божества. Арианство* говорило о том, что равенство Отца и Сына унижает Предвеч­ного Отца; монофизитство**,- что челове­ческая природа в Ипостаси Спасителя ог­раничивает Его Божественную сущность; иконоборчество***,- что изображение Иису­са Христа профанирует Божество как Бо­жество сверхпространственное и неописуе­мое. Теперь экклесиологические ереси, не отрицая Церкви, хотят уничтожить само по­нятие Церкви,- тоже якобы во имя очище­ния, прославления и возвеличивания самой Церкви.

* Арианство (IV-VII) - еретическое учение. На­звано по имени основателя - Ария.

** Монофцзитство (V) - еретическое учение, пришедшее к отделению от Православной Церкви Армянской, Коптской, Эфиопской и некоторых дру­гих Церквей.

*** Иконоборчество (VIII-IX) - еретическое учение.

Некоторые из супероригенистов даже говорят, что нужно любить самого диавола, чтобы он подобрел и покаялся, не понимая, что воплощённое зло любить невозможно, как невозможно любить чуму, как невозможно любить голод, землетрясе­ние, извержение вулканов и тому подобное. Вспомним, что еще недавно политические утописты говорили о любви к будущим поколениям и, во имя этой декларативной любви, уничтожали миллионы своих совре­менников. Ложь и зло не могут показаться в своём прямом обличье, им обязательно нужна какая-нибудь маска. Чем красивее маска, тем губительнее ложь.

Много сложностей и противоречий в мя­тущейся душе интеллигента. Как разре­шить их? Поверить Церкви. Церковь - это путь к стяжанию Духа Святаго. Надо стя­жать Дух Святый как видимое и вечное сокровище. Только в преображении чело­века через благодать исчезают сомнения и противоречия, человеку открывается исти­на, причём не только как сумма интеллектуальных знаний, а истина как жизнь, ко­торую человек видит и которую ощущает всем существом. Церковь имеет неоспори­мое доказательство истины: это - сама бла­годать Духа Святаго, пребывающая в ней, Церкви.

Интеллигенция часто упрекает Церковь за её приверженность к древним богослужеб­ным языкам и расценивает это как литурги­ческий анахронизм и затянувшийся конф­ликт с действительностью. Но так ли это?

Почему Китай, страна древней культуры, и Япония, ставшая чудом технократической цивилизации, сохраняют системы иерогли­фов, которые заключают в себе несколько десятков тысяч знаков? Эти иероглифичес­кие системы, возникшие на заре истории древних народов, бережно охраняются. Есть китайская поговорка: «Китаец смотрит дву­мя глазами там, где европеец - только од­ним». Китайский народ отличается прагма­тичностью и утилитаризмом, японский - смелостью решений и твёрдостью воли в их осуществлении. И эти государства и не ду­мают заменять иероглифическое письмо, требующее нескольких лет для изучения, простым фонетическим алфавитом, в кото­ром звуку соответствует буква.

Японию нельзя упрекнуть в косности, а Китай - в социальной близорукости. Дело в том, что эти народы по-настоящему культурны и понимают, что подобная реформа означала бы для них разрыв со своей исто­рией и образование нового менталитета. Такая модернизация или, если угодно, европеизация лишила бы два великих наро­да их культурных сокровищ, сделала бы недоступной для них не только классичес­кую литературу и поэзию, но и все искус­ство. Это значило бы уничтожить своё про­шлое одним ударом, как срезают цветок подсолнуха одним движением ножа.

Китай и Япония идут на определённые жертвы, чтобы сохранить национальное лицо, чтобы сберечь свои традиции, чтобы не стать в культурном отношении международными нищими. Этот кажущийся консерватизм является, скорее - духовны аристократизмом. Вообще, традиция - понятие аристократическое: чем благороднее человек, тем более он дорожит своим прошлым, своими родовыми обычаями, свое фамилией. Для босяка нет традиции.

Хранителем христианской традиции была Церковь, самая жизнь которой принял твёрдые формы. Иначе Церковь не могла бы сохранить истину, данную ей от Апос­толов. Народ в биологическом отношении похож на реку, в которую вливаются всё новые реки и от которой берут начало про­токи и каналы. Но существует и нечто по­стоянное: это - само русло. Таким руслом являются культура и традиции народа и ре­лигия как формообразующая сила. Важны­ми константами национального единства, не только в географическом пространстве, но и в историческом процессе, являются язык и письмо. Секуляризация сознания и ос­лабление традиции приводят к реформам письма и к искажению языка. Перемена или реформы алфавита и деградация язы­ка обычно происходят вместе с историчес­кими потрясениями и духовным упадком. В России это имело место во времена Пет­ра I и Ленина. Но и в последние годы язык наш стал ухудшаться с небывалой быстро­той. Газеты, журналы, радио и телевидение говорят с нами каким-то пошлым, искале­ченным «языком», похожим на базарный жаргон. Люди стали терять литературный язык, он уже кажется чуть ли не устарев­шим. А ведь «расцвет» жаргона свидетель­ствует о потере интеллектуальности, если угодно, интеллигентности интеллигенции, и внедрение жаргона в язык народа есть не только следствие исторических потрясе­ний, но и одна из причин, ускоряющих сам этот процесс.

Содержание рождает форму. Но форма - это не мёртвая оболочка, а фактор сохра­нения самого содержания. Они взаимо­действуют друг с другом. Теперь нам пред­лагают отказаться от родного языка того периода, когда он достиг своего расцвета, и отказаться потому, что он якобы стал непонятным. Произведения, на которых вос­питывались наши предки, преподаются в сокращённых переводах-пересказах, имеющих обзорный характер. Странно, что интеллигенция, которая должна быть так чутка к красоте слова, готова жертвовать этой красотой ради того, чтобы древний текст «легче пелся»; но на самом деле текст становится еще более непонятным, потому что такой перевод-пересказ делает текст плоским и опошляет его. В переводе дух произведения исчезает - остаётся только его бледная тень. Если этот процесс не бу­дет приостановлен, если древний наш язык перестанет звучать уже и в наших университетах, то, значит - мы похороним нашу культуру, то есть мы станем другим наро­дом. Странно, что наша интеллигенция вдруг застыла, как бы загипнотизирован­ная, перед словом прогресс. Ей кажется, что необходимо сломать старое, чтобы постро­ить новое. Некоторые представляют про­гресс в виде движущегося экспресса, за ко­торым надо бежать изо всех сил, скинув обувь и сверкая голыми пятками...

Итак, интеллигенция упрекает Церковь за её приверженность к древним богослу­жебным языкам, однако следует заметить, что между древними и новыми языками, при известной близости лексики, суще­ствует качественное различие в синтак­сисе и, так сказать, в самом «духе». Древ­ние языки чрезвычайно образны и дина­мичны. Они похожи на мощное пламя; их грамматический строй более сложен и в то же время более совершенен. Глаголь­ные формы поражают своим богатством. В каждой фразе - внутренняя экспрессия, порыв и движение, как будто бы фраза имеет крылья, как будто бы каждый звук - в полёте.

Древние языки обладают особой внутрен­ней глубиной, древние языки лаконичны: что­бы современным языком постараться адекват­но выразить некую реалию, нужно гораздо больше слов, чем в древнем языке, причем фраза, получаясь громоздкой и неуклюжей, всё равно остаётся обеднённой в семантичес­ком плане. Современный лексикон увеличил­ся за счёт варваризмов, которые приходят из других языков, а значит - связаны с мента­литетом других народов, а также с техникой и наукой, хотя, между прочим, в русском язы­ке существуют аналоги многих варваризмов, но о них как будто забывают.

Современное мышление аналитично, по­этому современные языки более приспособ­лены к такому же дробному и фрагментар­ному мышлению. Древнее мышление более синтетично, поэтому древние языки отли­чаются большей внутренней цельностью и глубиной выражения. Сохранить язык - это значит: сохранить способность не только знать историю, но также и говорить со своей историей на одном языке.

Кстати сказать, и язык древнего искус­ства - это, прежде всего, образное мышление. «Перевести» его на современный язык адекватно невозможно: всё равно что цвет­ную картину попробовать воссоздать про­стым карандашом.

Все сказанное в ещё большей степени относится к языку, употребляемому в Церк­ви. Замена литургического языка совре­менным языком будет означать реформу богослужения и дальнейшую десакрализацию Церкви. Нарушается автономия Церк­ви, которая имеет право осуществлять свою особую миссию в своих особых, традицион­ных формах, включая язык, календарь, ико­нопись и так далее. Сам ритм церковных гимнов изменится, когда будет изменен син­таксис древнего языка. Церковная гимнография - это особый вид священной поэзии, а поэзию адекватно перевести невозможно. То же будет и с литургикой - нам навяжут новый ритм и новое дыхание, которое будет иметь мало общего с ритмом молитвы.

Наша интеллигенция, напомним, воспи­тана на принципах эволюционизма и по­этому считает, что новое обязательно будет лучше старого: наша интеллигенция больше ломает, чем созидает. Нужно отметить, что призывы заменить древний язык совре­менным чаще всего исходят от людей, мало включённых в церковную жизнь; эти люди ещё сами не вошли в храм, а уже хотят ука­зывать, какой предмет там оставить, какой переменить, а какой вынести. Но любовь к переделкам, к модернизациям часто ока­зывается самым банальным хамством по отношению к собственной истории. Не­ужели ещё при нашей жизни мы услышим в православных храмах богослужение на языке эсперанто, богослужение, проводи­мое «во имя единства и прогресса»?!

Христос распялся за наши грехи. Мы не можем возложить ответственность за это злодеяние на какой-либо народ или сосло­вие. Христа распяли грехи всего человече­ства. Однако мы видим некоторую законо­мерность. Христа предала на смерть интел­лигенция: иудейская интеллигенция в лице её представителей - книжников, фарисе­ев и храмового жречества и языческая ин­теллигенция в лице прокуратора Иудеи - Понтия Пилата. Именно интеллигенция бросила ферменты зла в гущу народа, ко­торый в Иерусалиме кричал: распни, распни Его! (Лк.23,21), а на улицах Рима: «Christianos ad leonem!» («Христиан - ко льву!»). Последние дни земной жизни Спа­сителя сопровождает цепь предательств, но они повторялись и в последующем, они совершаются и в настоящее время.

Первое предательство - первосвящен­ника Каиафы, который заявил, что Хрис­тос губит народ и поэтому достоин смерти. Современные каиафы пытаются доказать, что Православие является преградой для цивилизации и прогресса, что оно способ­ствует косности и невежеству нации, что оно отрывает народ от культурных центров мира и ведёт страну к изоляционизму и застою, поэтому оно должно быть уничто­жено; их приговор, как перифраз слов Ка­иафы (Ин.11,50), звучит так: «Пусть лучше будет уничтожена Церковь, чем по­гибнет народ». Впрочем, некоторые каиафы предлагают не распятие Церкви путем гонений, а искажение её учения, тогда от Православия останется только одно имя. Лжемессий не распинают.

Второе предательство - это предательство. Он был рядом со Христом, слышал Его учение, видел знамения и чудеса, но не очистил свое сердце от страстей, не умерт­вил этих внутренних чудовищ, которые терзали его душу, поэтому потерял благо­дать апостольства и продал Христа.

Мир предлагает плату - возможность удовлетворить свои страсти, и человек, уже познавший христианство, меняет благо­дать на чувственные наслаждения. Это - тридцать сребреников, за которые Иуда продаёт Христа. Впрочем, не только чув­ственные наслаждения, но и тонкие душевные страсти могут сделать человека, одержи­мого ими, предателем Христа, предателем своей веры.

Затем следует предательство лжесвидете­лей, нанятых синедрионом, которые на суде у Анны (Ин.18,13-24) старались извра­тить слова Христа в угоду своим работода­телям. Сколько интеллигентов клеветало и клевещет на Церковь, извращая её учение, как по собственной неприязни к Правосла­вию, так и по «спецзаказу»! Это - лжесви­детели продолжающегося суда над Христом, который ведётся, тайно или явно, в течение двухтысячелетней истории Церкви.

Далее - предательство Пилата, который как судья должен был добиваться истины и судить по справедливости, но на самом деле боялся истины; Пилат спрашивает Христа и выходит из комнаты, не дождав­шись ответа. Истины для Пилата не суще­ствует, он скептик и агностик*.

* Агностицизм - учение о непознаваемости того, что находится за границами опыта.

Как часто люди, которые вроде бы явля­ются элитой народа, прячутся от истины под покровом философского агностицизма! Они говорят, что истина недоступна для челове­ка, хотя истина - рядом. Так Христос - Живая Истина - стоял перед Пилатом. Но эти люди не знают истины, потому что не хотят её знать. Место истины у Пилата зани­мали мощь Римской империи, воля цезаря и тому подобное. Если не существует истины, то справедливость и правосудие приносятся в жертву пользе: полезно убить Христа, что­бы успокоить толпу, полезно убить Христа, чтобы избежать возможного гнева цезаря. Здесь Пилат выступает как прагматик.

Итак, Пилат выходит из комнаты, не дождавшись ответа от Христа. Так поступают те, кто на словах спрашивают, что есть исти­на, но, не желая услышать ответа от Церк­ви, не желая вникнуть в суть Православия, отворачиваются от истины, как будто воп­рос уже решён. Предательство судьи - это страх перед цезарем. Пилат страшится че­ловека больше, чем Бога, и осуждает Не­винного на смерть. Так поступают те, кто из-за боязни князя этого мира страшат­ся жить наперекор стихиям мира, страшатся по-христиански мыслить и поступать, стра­шатся быть гонимыми. Они могут называть себя христианами, но не решаются быть ими на самом деле. Пилат отдаёт Христа на распятие. Так грешат те, кто заставляют молчать свою совесть и этим убивают и распинают Христа, мистически живущего после крещения в душе человека.

И последнее предательство - это второй грех Иуды, который совершил самоубий­ство. Это - состояние сердечного окамене­ния, когда человек чувствует, что он духов­но погибает, но только озлобляется от этого и предпочитает лучше быть с демоном, чем принести покаяние. Отчаяние не может на­деяться, гордость не может просить.

Как интеллигенция защищает себя от веры в Бога?

Её аргументы удивительно похожи на «блестящие» доказательства Остапа Бендера, которые тот привёл в «историческом» споре с ксёндзами. Эти доводы можно раз­делить на:

- научные;

- исторические;

- психологические.

«Научные» доводы были кристалли­зованы Остапом Бендером в таких словах: «Бога нет!.. Нету, нету... и никогда не было. Это медицинский факт...»*. Около этих слов, как около стержня, накручены все остальные научные доказательства атеис­тической пропаганды. Интеллигенция среднего калибра уверовала в науку с ка­ким-то особенным религиозным рвением. Что такое наука, она вряд ли сможет пра­вильно сформулировать, но это слово ас­социируется у неё (интеллигенции) с косми­ческими полётами, с вакцинами против чумы с компьютерами и так далее. Поэтому «наука доказала» принимается интелли­гентом без всякого рассуждения - на веру. Для интеллигенции это конечная инстан­ция истины, как для пифагорейцев** сло­ва: «Он (Пифагор) сказал...».

* Ильф И., Петров Е. Золотой теленок // Собр. Соч. В 5т.М., 1961. Т. 2. С. 198.

** Пифагореизм - направление в древнегреческой философии. Основатель - Пифагор (VI до Р.Х.) 9 древнегреческий философ и математик.

Однако наука - это вовсе не фактология. Наука - это нахождение закономернос­тей, которые можно подтвердить в экспери­менте (эмпирионауке, которая вовсе ниче­го не доказывает), и научная теория, ко­торая основана на гипотезах, то есть предположениях. На основе одних и тех же фактов можно строить различные ги­потезы; кроме того, при накоплении этих фактов, гипотезы нуждаются в коррекци­ях и заменах, поэтому различные теории в область предположений и интеллектуаль­ных гаданий, в которых несомненно только одно: со временем они будут отброшены или изменены.

Вопросами причин и цели бытия зани­мается не наука, изучающая процессы, а философия. Если философия претендует на научность, то это значит, что она привя­зывает себя к современным ей проходящим теориям и мыслит в постоянно меняющих­ся категориях.

Если всё-таки спросить интеллигента, что такое наука, то он, в лучшем случае, ответит: «Это - сплав всех человеческих знаний»,- но так как знание, абстрагиро­ванное от фактов, гипотетично, то синтез недостоверностей не может дать достовер­ное; да и на уровне человеческого интел­лекта он просто невозможен. Более того, когда определённые эмпирические сведе­ния из антропологии, биологии, космоло­гии вкладывали в компьютер, чтобы тот ответил, могут ли мир и жизнь произойти сами собой, то ответ был однозначно отри­цательным. Компьютеры высказывались за первичную «информацию (план)», а затем за её осуществление в формообразовани­ях, а не наоборот. Так что аргумент «наука Доказала» доказывает только одно: интел­лектуальный уровень Остапа Бендера.

К «научным» доказательствам можно также отнести перечисление латинских ис­ключений, которыми Остап Бендер поразил своих слушателей*. Иногда приходится быть свидетелем, как вовсе не глупый че­ловек начинает в виде аргумента называть элементы атома, затем приплетает сюда же частицу,- нейтрино, и торжествующе смотрит на собеседника, как будто этим доказал, что, раз существует электрон, Бога существовать не может. Некоторые интел­лигенты говорят: «Если наука пока ещё не может дать ответа на метафизические воп­росы, то у нас уже есть ключ к ним - это научная методология». В общем, как у Ан­дрея Белого**: