Рэндалл коллинз
жүктеу/скачать 1.31 Mb. Pdf көрінісі
|
часть нас самих, которая отвечает на социальные ситуации и обме- нивается жестами с другими. Я не полностью определяется извне, но в нем есть элемент свободы и инициативы. В я также есть Me, то есть такое я, которое состоит из позиций, которые принимают дру- гие люди по отношению ко мне. Это образ самого себя, я как нечто гордое или смиренное, доброе или дурное, уродливое или прекрас- ное. Me — это производное я, которое возникает только рефлектив- но после того, как человек совершил активные жесты в отношении 269 4. \ других людей. Зеркальному я Кули теперь отводится более скром- ная роль, и, таким образом, вся система становится более динамич- ной. Во всем этом «Обобщенный Другой» играет решающую роль. Зеркало — это не просто нечто внешнее, как это было у Кули. Оно должно стать перманентной основой внутри разума человека, ес- ли он хочет видеть свои мысли отраженными на нем и так прида- вать им общую значимость, которая делает их сообщаемыми. Этот процесс не менее важен, когда человек находится в одиночестве. «Обобщенный Другой» предоставляет абстрактную неспецифици- рованную аудиторию, которая может использоваться для внутрен- него разговора, который и составляет суть мышления человека. Таким образом, Мид предоставляет модель разума как группы вза- имодействующих частей. Она социально укоренена, так как «Обоб- щенный Другой» является центральной точкой отсчета, хотя и не- видимой. В то же время она индивидуальна и фундаментально сво- бодна, так как I всегда ведет переговоры с другими людьми, не принимая уже существующих социальных требований. Но мышле- ние человека проникнуто обществом, так как фишки, которые чело- век передвигает в своем разуме, планируя курс действий, являются аспектами Me, микрообразами себя, которые человек воображает в различных ситуациях, перебирая в уме различные альтернативы. Можно сказать (хотя это и моя метафора, а не Мида), что я — это сво- его рода шахматная доска, на которой Me (а на самом деле несколько Me) — это фигуры, I — это игрок, который их двигает, а «Обобщен- ный Другой» — это свет, освещающий доску, который делает ходы понятными. Или, если использовать другую метафору, я — это серия взаимоотражающихся зеркал, постоянно находящихся в движении. '\ \ ( * \ Можно заметить, что система Мида могла развиваться в несколь- ких разных направлениях. Одно из этих направлений подчерки- вает текучесть и возможность переговоров в отношении социаль- ного порядка. Это как раз то направление, которое было избрано Гербертом Блумером и поддержано основными тенденциями Чи- кагской школы социологии. Другое направление прямо противо- положно. Оно подчеркивало вплетенность я в систему социальных ролей и дало начало так называемой теории ролей. Мы обратимся к каждому из этих направлений по очередности. Как уже было отмечено, Джордж Герберт Мид не был социоло- гом и в течение своей жизни опубликовал всего несколько социоло- 270 гических работ. Но в 1920-е годы его лекции в Чикагском универси- тете были популярны среди студентов-социологов. Это было время, когда американская социология приобретала свою исследователь- скую традицию под руководством чикагских социологов У.А. Томаса и Роберта Е. Парка. Эти социологи не были особенно сильны в те- ории, и их исследовательские интересы концентрировались на со- циальных проблемах современного города и на ассимиляции новых иммигрантов в американском обществе. Те теории, на которые они опирались, были экологическими и структурными, а не микроинте- ракционистскими. Но У.А. Томас, у которого была хорошая фило- софская база в немецкой философии благодаря стажировке в Герма- нии в начале века, подчеркивал волюнтаристический элемент, ко- торый хорошо был приспособлен к активистской стороне теории Мида. Томас сформулировал несколько новых положений на стра- ницах трактата по социальным проблемам «Ребенок в Америке», ко- торые впоследствии стали известны как «теорема Томаса». «Если люди определяют ситуации как реальные, они реальны в своих по- следствиях», — такова его основная идея. Социальная жизнь облада- ет особым качеством: она становится тем, чем люди ее считают. Ес- ли какое-то поведение определяется как престижное, то люди будут пытаться вести себя именно таким образом. Если оно определяет- ся как нечто противоположное, оно становится социально девиант- ным и избегается теми, кто хочет быть респектабельным. Такая ситуация делает жизнь очень текучей и способной к бы- стрым изменениям. Если определение ситуации может быть из- менено, поведение, которое оно вызывает, тоже изменится, ино- гда к начальным крайностям. Именно эту интерпретацию Мида избрал Герберт Блумер, в то время молодой инструктор на соци- ологическом факультете Чикагского университета. После смерти Мида в 1931 году Блумер стал его страстным пропагандистом. Он придумал термин «символический интеракционизм», чтобы поды- тожить позицию Мида, которой, как ему казалось, он преданно сле- довал. Однако нужно отметить, что вопрос о следовании Миду вы- звал множество споров. Символический интеракционизм Блумера имеет гораздо больше общего с развитием «дефиниции ситуации» Томаса, чем с Мидом, который следовал бихевиористу Уотсону, и он кардинально отличается от теории ролей, представители которой пытались суммировать идеи Мида в определяющий набор объясни- тельных законов. В символическом интеракционизме Блумера есть и элементы философии Джона Дъюи. Дъюи также был преподавателем на фи- 271 4. \ лософском факультете Чикагского университета до своего перехо- да в Колумбийский университет и стал частью той идейной атмос- феры, которая окружала Блумера. Дъюи критиковал утилитарную модель рационального агента, который выбирает средства для до- стижения целей и, таким образом, максимизирует вознаграждения и минимизирует наказания. Дъюи подчеркивал, что средства и це- ли в реальной жизни не разделены. В обычных ситуациях человек действует по привычке и находит цели по ходу дела, когда он ви- дит средства для их достижения. Одна ситуация переходит в дру- гую и рациональная ментальность расчета обычно не играет такой уж решающей роли. Блумер воспринял эту ситуационную модель и довел ее до край- ности. Люди не просто находят уже готовые ролевые модели. Они постоянно создают и пересоздают их от одной ситуации к другой. Так называемые социальные институты — государство, семья и эко- номика — существуют только тогда, когда люди оказываются вместе в определенных ситуациях. Мы можем действовать сообща, потому что только сообща мы конструируем сами действия. Это делается че- рез механизм, на который обратил внимание Мид: каждый индивид проектирует себя (например, Me аспект я) на различные будущие возможности. Каждый берет на себя роль другого для того, чтобы увидеть, какую реакцию вызовет определенное действие. В резуль- тате каждый строит свои действия с точки зрения последствий, ко- торые он предвидит в реакциях другого человека. Общество — это не структура, а процесс. Определения ситуаций возникают из этого по- стоянного отрицания перспектив. Реальность социально сконструи- рована. Если она и принимает одни и те же формы снова и снова, то это происходит только потому, что агенты переговоров разработали одно и то же разрешение этой ситуации и не существует гарантии то- го, что следующий раз это произойдет как-то иначе. В блумеровской версии символического интеракционизма осо- бенно высоко ценится спонтанность и неопределенность. Любой институт может видоизмениться. Общество может взорваться рево- люцией. Но эта позиция никогда не становилась господствующей в американской социологии. Даже в течение собственной карьеры Блумера эволюционные и экологические подходы к структуре усту- пили структурному функционализму Талкотта Парсонса и Роберта Мертона, с одной стороны, и во все большей степени традициям макроконфликта — с другой. Но Блумер превратил символический интеракционизм в мощное подводное течение и громкую оппози- цию. Он резко критиковал все соперничающие позиции, которые, 272 с его точки зрения, опредмечивали социальную структуру и упуска- ли из виду первичную реальность, индивида, который ведет пере- говоры по поводу социальных ситуаций. С точки зрения Блумера, функционализм имел дело с фикциями, играя с абстрактными ка- тегориями. Исследовательские опросы и количественные исследо- вательские методы в целом (которые становились все более попу- лярны в одном из направлений социологии, начиная с 1950-х годов) тоже осуждались Блумером, как упускающие из виду саму сущность социальной жизни. Блумер утверждал, что ответы на вопросники по поводу отношения к социальным явлениям были совершенно нереалистическими, так как они абстрагировали реальные ситуа- ции, в которых люди действуют. Например, когда кого-то спраши- вают о его отношении к расовым проблемам, то его ответ показы- вает только, как человек действует в ситуации интервью, а не его реальное поведение в различных ситуациях взаимодействия с бе- лыми или неграми. Негативные комментарии Блумера больно жа- лили его оппонентов, один из которых назвал его «могильщиком социологического исследования». Тем не менее Блумер продолжал оказывать значительное влия- ние своим подходом. Он выступал в Чикагском университете в те- чение 20 лет и издавал престижный журнал American Journal of Soci- ology. Затем в 1950-х годах он переехал на западное побережье для организации известного факультета социологии Калифорнийско- го университета в Беркли. Символический интеракционизм не оставался при этом только критикой других социологий, но соз- дал свою собственную традицию исследования. Опираясь на идеи Чикагской школы в области наблюдения за участниками социаль- ных процессов, он развил теорию занятости и профессий, в кото- рой рассматривал их не как сущности, а как процессы: формы вза- имодействия, выбранные самими участниками. Под руководством чикагского коллеги Блумера, Эверетта Хьюза, символический ин- теракционистский подход к профессиям представил докторов, ад- вокатов и дворников в равной степени в качестве манипуляторов, пытающихся скрыть свою грязную работу для создания благопри- ятного публичного образа. (Эмпирическое влияние этого подхода на Ирвинга Гофмана уже стало очевидным, хотя Гофман почерп- нул свои теоретические интерпретации из другой традиции — тра- диции Дюркгейма.) Полученная картина оказалась весьма далекой от официального благоприятного взгляда на эти профессии, кото- рых придерживались функционалисты. Они обнажили нелицепри- ятные пласты скрытой политики профессий. 273 4. \ Другой крепостью символических интеракционистов оказались исследования девиантного поведения. Такие исследователи, как Альфред Линдесмит, Ховард Беккер и Эдвин Шур, взглянули изну- три на ситуации и мировоззрения деликвентов, алкоголиков, нар- команов и прочих нарушителей социальных стандартов вместо то- го, чтобы принимать на веру точку зрения ведомств социального контроля. Они обращали внимание на то, как девианты продвига- ются в контексте своей карьеры и приходят к собственной интер- претации самих себя, которая заставляет их выбирать путь, про- тивоположный «прямому» или «квадратному» миру. С этой точки зрения, сама девиантность — отнюдь не само собой разумеющее- ся явление. Те нормы, которые они нарушают, — не объективные сущности, а нечто такое, что само является предметом перегово- ров. Эдвин Шур описывал создание «преступлений без жертв», на- пример, использование наркотиков, азартные игры или аборты, а Ховард Беккер выдвинул концепцию «моральных предпринима- телей» для анализа маневров тех официальных лиц, которые пыта- ются создать и навязать другим свои концепции девиантности. Символический интеракционизм принял сторону изгоя и бе- долаги, которая резко расходилась с благодушными официальны- ми банальностями, которые высказывались в отношении обще- ства и которые поддерживал Кули. Траектория исследовательских интересов последних 70 или 80 лет была движением от поверхно- сти нормального общества к андеграунду, а блумеровская крити- ка официальной социологии стала поворотным пунктом на этом пути. В последние годы символический интеракционизм даже со- лидаризовался, по крайней мере, в лице некоторых социологов, с марксистской традицией конфликта. Это, конечно, относится не ко всем формам теории конфликта — особенно он мало совместим с жестким материализмом, — но символический интеракционизм оказался прекрасно совместим с антипозитивистской и антинауч- ной формой марксизма, которая ведет речь о переходных и произ- вольных чертах капиталистического социального порядка. В этой конвергенции даже есть своя глубокая идейная логика, так как обе традиции имеют своих предшественников в лице германских идеа- листов и историцистской философии Гегеля и Дильтея. Однако не все последователи Мида пошли этим путем. Сущест- вует и другое направление, которое тоже называет себя символиче- ским интеракционизмом, но иногда оно также называется теорией ролей. Это направление пытается разработать общую научную тео- рию я в отношении к социальной структуре. С точки зрения этого 274 подхода, социальные институты состоят из ролей, подходящих ин- дивидам. В семье есть роли отца, матери, детей, братьев и сестер и так далее. Такие роли предшествуют всяким переговорам участ- ников. Эта теория связана с функционалистским взглядом на обще- ство, особенно в описании ролей, которые создаются на основе ин- ституционализированных норм и ценностей. Одна часть этой тео- рии пытается анализировать эмпирически различимые вариации в индивидуальном поведении. Наиболее развитая часть этой тео- рии обращается к множественности ролей, которые индивид может принимать в «серии своих ролей» (этот термин был введен Робер- том Мертоном, который интегрировал теорию ролей в свой функ- ционалистский анализ). Таким образом, один и тот же индивид мо- жет быть одновременно женой (для своего мужа), матерью (для сво- их детей), дочерью (для своих родителей), работником (для своего работодателя), лидером (какого-то комитета) и так далее. Возникает вопрос: как люди действуют в случае конфликта интересов различ- ных компонентов их сети ролей? В самой утонченной части этой те- ории Ралф Тернер предложил группу пропозиций, которая пытает- ся предсказать, с какими ролями человек наиболее тесно сживается и идентифицируется, или другими словами, в каких из них он чув- ствует себя дома, а какие из них наиболее поверхностны. Два направления символического интеракционизма очень от- личаются своим тоном. Теоретикам ролей нравятся банальные до- машние темы вроде тех, что были описаны выше (материнская и так далее), а более радикальные ситуационисты-блумерианцы предпочитают темы, связанные с андеграундом. Ролевые социоло- ги много занимались построением теорий, в то время как ситуа- ционисты критиковали абстрактное теоретизирование от имени спонтанности и текучести реальной жизни. Тем не менее эта тради- ция загнала себя в теоретический тупик. Ситуационисты часто пре- небрегали теорией в пользу анализа конкретных социальных про- блем, таким образом возвращаясь к атеоретической позиции, ко- торая господствовала в начале XX века. Теория ролей продолжает развивать научную модель, которая, впрочем, изрядно сузила свой охват и свелась к вопросу о том, как я встраивается в свои соци- альные роли. Такой подход упускает динамическую составляющую индивидуума, которую акцентировал Мид, и превращается только в частичную теорию я. Мид разработал модель разума и уточнил состав внутреннего аппарата сознания: внутренний разговор I, Me и «Обобщенного Другого», которые составляют социологическую теорию мышления. Теория ролей больше не интересуется этой 275 4. \ внутренней структурой и просто указывает на те пути, которыми я привязывается к различным частям общества. В терминах Мида это только теория Me. С моей точки зрения, потенциал теории разума Мида еще дале- ко не исчерпан. На самом деле в этом направлении сделаны толь- ко первые шаги. Как теория ролей, так и ситуацианистская вер- сия символического интеракционизма отвлекли внимание от глав- ного вклада Мида, подлинно социологической теории мышления. Это одна из причин, по которым теоретический импульс социо- логии был подхвачен в последние годы другим теоретическим на- правлением, которое никак не было связано с американскими кор- нями Пирса, Кули и Мида. Это совершенно другой подход к социо- логии сознания, который выступил под флагом этнометодологии и феноменологии. : ' , В 1966 году Питер Бергер и Томас Лукман опубликовали книгу с крас- норечивым названием «Социальная конструкция реальности». Ав- торы, американец и немец, были учеными в области теологии и фи- лософии. Их аргументы шокировали представителей магистраль- ного течения социологии, которые привыкли смотреть на мир как на нечто объективное и независимое от людей. Еще более ради- кальная декларация такого рода появилась годом позже — это была книга Гарольда Гарфинкеля «Исследования по этнометодологии». Книга Гарфинкеля была сборником его старых статей, которые уже широко изучала группа его последователей-энтузиастов, встречаясь частным образом. С публикацией этой книги это «подпольное» дви- жение вдруг оказалось в центре внимания. Группа эпистемологиче- ских радикалов бросила вызов социологии, провозгласив ее наи- вной, необоснованной наукой, которую надо заменить на новую дисциплину, «этнометодологию». Нет необходимости говорить, что этого не случилось, но все по- няли, что старый социологический истеблишмент больше не вызы- вал всеобщей преданности и что среди соперничающих фракций новой идейной сцены была одна открыто революционная группа. «Этнос», как их теперь называли, не был революционным в чисто политическом смысле. Марксизм в их глазах принадлежал к тому же старому способу мышления, иго которого надлежало свергнуть. Чего они требовали? Многие не совсем хорошо это понимали. Гарфинкель и его последователи обычно писали сложным языком, 276 используя только им понятную терминологию. Обычно они встре- чались частным образом и не прикладывали особых усилий к то- му, чтобы ввести в курс своих занятий коллег, работающих в этой области. Многие социологи рассматривали их поэтому как осо- бый культ. Частью проблемы было то, что этнометодологи пыта- лись ввести сразу два новшества. С одной стороны, они пытались сделать социологию более философской, чем она была за предше- ствующие 60 лет, и с другой стороны, та философия, которую они хотели использовать, была недостаточно известна в США и уходи- ла своими корнями в немецкую феноменологию. Но если бы этнос был чисто философским течением, им было бы гораздо легче пре- небречь. Но этнометодологи также претендовали на куда больший эмпиризм по сравнению с конвенциональной социологией. Одним из их главных возражений против существующей социологии бы- ло обвинение в том, что она не добирается до основного массива фактов, на которые нужно обращать внимание. Исследовательские опросы просто задавали вопросы и принимали ответы на них за ре- альные формы жизни людей. Историческая социология основыва- лась на документах, имеющих еще меньшее отношение к реальной жизни. Символические интеракционисты вроде Блумера уже вы- ступали с подобной критикой, но этнос обратил на них их же ору- жие. Символические интеракционисты просто оглядывали поверх- ность взаимодействия. Они выступали с его интерпретацией, но не добирались до его сердцевины и не сумели достаточно вниматель- но на него посмотреть. Неудивительно, что символические интеракционисты были в ярости от такой критики. В течение многих лет они боролись про- тив тяжеловесного холодного позитивизма американской социоло- гии, указывая на важность ситуаций и текучесть социальных отно- шений. Теперь их критиковали из того лагеря, откуда они меньше всего ожидали критики. Им твердили, что они недостаточно ради- кальны и что они являются частью того же самого истеблишмен- та. Многие символические интеракционисты реагировали на это утверждением, что в этносе не было ничего нового: сами интерак- ционисты уже давно говорили обо всех этих проблемах. Они также утверждали (и это не совсем последовательно), что этнос пошел слишком далеко и совсем разрушил социальную реальность. Однако если немного отрешиться от ситуации фурора, можно го- ворить о том, что этнометодологи все же чем-то отличались. Их фи- лософские и теоретические утверждения, а также их эмпиризм были отличны от всего того, что делалось в американской социологии. 277 4. \ Для начала посмотрим на процесс философского наследова- ния. Интеллектуальная история, которая ведет к идеям Гарфинке- ля, Бергера и Лукмана, довольно сложна. Учителем обоих был не- мецкий философ Эдмунд Гуссерль, которого ни сам Гарфинкель, ни кто-либо другой раньше вообще не рассматривали в контексте со- циологической традиции. Гуссерль был современником Кули и Ми- да, и его работы охватывают период с 1890-х годов по 1930-е. Самы- ми известными его учениками были Мартин Хайдеггер и Жан-Поль Сартр. Теперь история была переосмыслена, и эти мыслители вне- запно стали частью социологической традиции. Это, конечно, бы- ла социальная конструкция или реконструкция реальности! И тем не менее в ней была своя логика. Другим учеником Гуссерля был Альфред Шюц, который бежал от нацистов в 1930-х годах и стал пре- подавать в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке, которая была основана немецкими интеллектуалами из иммигран- тов. Именно в Новой школе в 1950-х годах Бергер и Гарфинкель слу- шали лекции Шюца. Таким образом, в период подъема этномето- дологии и социальной феноменологии в конце 1960-х годов прои- зошло своего рода возрождение Шюца: был опубликован сборник его статей, и он сам попал в исторический пантеон. В чем заключается важность Гуссерля для социологии? Гуссерль был чрезвычайно амбициозным философом: он рассматривал всю предшествующую философию необоснованной и хотел воссо- здать весь корпус знаний на основе абсолютной определенности. Гуссерль начинал как математик, и его идеалом была философия, столь же определенная, как и идеалы математики. Но и саму матема- тику он считал недостаточно строгой наукой: даже эту науку необ- ходимо было поставить на новое основание. Так как Гуссерль рас- сматривал философию как основу всякого знания, он считал, что основания всех наук будут шатки до тех пор, пока он не осуществит свой проект. Этот подход объясняет и позицию Гарфинкеля в отно- шении социологии: ее основания будут шаткими, пока этнометодо- логия не осуществит свою работу по применению к ней гуссерлева феноменологического метода. В чем состоит уязвимость эмпирических наук? В том, что они опираются на натуралистический метод. Они предполагают суще- ствование внешнего мира, который можно наблюдать и на основе которого можно делать индуктивные обобщения. Но никакой объ- ем индуктивных выводов из эмпирической конкретики не может дать нам совершенно достоверного знания: мы знаем, что нечто произошло множество раз в прошлом, но это не дает нам гаран- 278 тии, что то же самое случится в следующий раз и в каждом последу- ющем случае бесконечного будущего. Точно так же разработка пра- вил логики в общепринятом смысле не даст нам вполне обосно- ванных правил для любого рассуждения, так как она не дает своих собственных оснований, почему правила должны быть именно та- ковы. Истинная логика должна была бы быть гораздо более уни- версальной и охватывать не только конкретные виды рассуждений, но все возможные типы рассуждений. Как можно видеть, у Гуссерля были чрезвычайно строгие критерии знания, и он отвергает все, что не может им удовлетворить. Он предпочитает начать все сна- чала своим новым методом, который дает совершенно определен- ные результаты в каждом конкретном случае. Этот метод он назы- вает феноменологией. Фундаментальный принцип феноменологии гласит, что мы мо- жем добраться до истинной сути вещей, не опираясь ни на какие эмпирические доказательства. Никакой эксперимент или научное наблюдение, включая психологию, не может опровергнуть (или доказать) эти сущности, так как они предшествуют всякому опыту. Эти сущности можно обнаружить наблюдением, но наблюдением особого рода. Для этого Гуссерль призывает пользоваться методом, который он называет эпохе, или вынесением за скобки: содержание сознания берется как оно есть, и суждение о том, истинно оно или ложно, выносится за скобки. Другими словами, опыт берется не как опыт, а как чистая форма сознания. Гуссерль был убежден, что эти опыты содержали в себе чистые формы, или сущности. Человек каждый раз видит вещи в качестве универсалий, в то время как эмпи- рическая реальность всегда являет себя в форме конкретных вещей. Например, когда человек видит два объекта, оба из которых крас- ные, он знает, что у них один и тот же цвет, хотя это никак нельзя вывести из опыта. Опыт всегда относится к какому-то конкретно- му объекту, и если у человека уже нет общей и универсальной кон- цепции красного, то он не смог бы провести сравнение и признать оба объекта красными. Таким образом, Гуссерль пытается инвентаризировать все чи- стые сущности, которые составляют абсолютную структуру мира. Хотя он и отвергает эмпирический метод в обычном смысле, в сво- их рассуждениях он продвигается, тем не менее, вполне «эмпири- чески». Философ заранее не знает, каковы эти сущности: он нахо- дит их, заключая в скобки одну форму опыта за другой, и, таким образом, инвентаризирует свои находки. Именно так можно при- йти к законам, которые должны быть абсолютно достоверными 279 4. \ везде и при любых обстоятельствах. Например, применяя этот ме- тод к изучению времени, Гуссерль приходит к принципу о том, что «временные отношения асимметричны». Однако время от времени Гуссерля одолевают сомнения в том, достаточно ли глубоко он продвинулся и достаточно ли универсаль- ны его принципы для того, чтобы считаться абсолютной структу- рой мира. Можно также усомниться в том, что немец, анализирую- щий в 1910 году занесенные в скобки формы своего собственного сознания, придет к тем же формам, что и буддистский монах в Ин- дии в 400 году до н.э. Тем не менее метод Гуссерля дал огромный им- пульс будущим поколениям его последователей. Он положил начало поиску сущностей вещей, законов и всего мира, по крайней мере, мира, ограниченного человеческим опытом в различных сферах. Мартин Хайдеггер, самый знаменитый ученик Гуссерля, положил начало современному экзистенционализму своими поисками сущ- ности человеческого бытия. В результате он пришел к драматиче- скому выводу: человеческое существование, по сути, происходит во времени, и его высшая сущность — это «бытие к смерти». Сущность человека состоит в том, что у него нет сущности. Человек логиче- ски не подкреплен: нет никакой причины, по которой он должен существовать. Человек просто «заброшен в мир» без всякой причи- ны. Поэтому время — это фундаментальная категория существова- ния. Логическая необоснованность существования, в конце концов, обнаруживается в своем завершении в форме смерти. В 1940-х годах Жан-Поль Сартр выступил с еще более резкой формулировкой это- го положения: человеческое существование есть чистое отрицание, и поток нашей жизни — это бесконечная вереница актов Ничто, вы- резающая пустое будущее из мертвых кусков прошлого. Это, конечно, весьма драматический комплекс идей. Но как пе- рейти от них к этнометодологии? К ней ведет более прямой путь, который проложил своими идеями другой ученик Гуссерля, Аль- фред Шюц. Тем не менее экзистенционалистов не следует забывать, так в своей основе настроения Гарфинкеля гораздо ближе к хай- деггеровским, чем к Гуссерлю или Шюцу. Гарфинкель привносит в социологию драматический привкус, а также страстную интен- сивность, подобную экзистенционалистскому angst (беспокойству), которую Хайдеггер считал самой важной человеческой эмоцией. Если, с точки зрения Хайдеггера и Сартра, человеческая жизнь бы- ла лишена оснований и зависала на краю забвения, с точки зрения Гарфинкеля, то же самое отсутствие оснований было характерно и для самого общества. 280 Но для начала возьмем все-таки более надежный путь через со- циальную феноменологию, которую ввел в обиход Альфред Шюц. Шюц начал исследование с установления тех сущностей, которые могут быть обнаружены в особом типе опыта, человеческом опыте социального мира. В этом предприятии он просто применял метод Гуссерля к новой специализированной сфере. (Ему также казалось, что этим он как бы воспроизводит то, что должен был бы делать Макс Вебер, если бы он следовал своему методу verstehen.) В резуль- тате Шюц сформулировал группу принципов, которую он считал законами: принцип о том, что социальное сознание должно испы- тывать напряжение и быть бодрствующим; о том, что социальное сознание должно опустить все сомнения и принять ту реальность, которая перед нами; мы предполагаем взаимность перспектив — те- бе мир кажется тем же самым, чем он представляется мне; наиболее распространенной является позиция человека, нацеленного на до- стижение определенной цели, и мы ощущаем наше «я» как наше ра- бочее «я». Эти законы могут быть правильными или неправильными. На- пример, Ирвинг Гофман считал их неверными и говорил (как мы еще увидим), что его собственные исследования привели к более сложным и нетривиальным интерпретациям жизненных позиций повседневной жизни. Конечно, идея о том, что первичный опыт человеческой личности связан с перспективой достижения опре- деленной цели, является неправомерной экстраполяцией анали- за собственной личности Шюца (в течение многих лет он работал в банке и не мог получить академической должности) на всех лю- дей. Гарфинкель принял некоторые из принципов Шюца, но толь- ко после того как он по-новому взглянул на этот предмет. То, что для Шюца оставалось кабинетной социологией, Гарфинкель вновь поставил на эмпирическую основу, хотя и весьма новую и экстра- вагантную. В этом процессе Гарфинкель пришел к некоторым но- вым открытиям, которые шли гораздо дальше того, что увидели Гуссерль и Шюц. Гарфинкель заслуженно считается самым известным социоло- гическим последователем гуссерлевской феноменологии. Бергер и Лукман ввели общее понятие «социальной конструкции реаль- ности», но феноменологический мир, о котором они повествова- ли, еще слишком похож на обычный прозаический мир. Он постро- ен субъективно или скорее интерсубъктивно, но это почти тот же самый мир обыденных верований, имеющий много общего с идеа- лизированным миром бой-скаутов, который описал Кули. Гарфин- 281 4. \ кель живет в другом мире. Его мир упирается в бездну. Он явля- ется социально сконструированным, прозаическим и само собой разумеющимся, но отнюдь не потому, что так оно и есть. Наобо- рот. С точки зрения Гарфинкеля, реальный мир неизъясним и не- прикосновенен. Он присутствует, но только как мистический фак- тор X, на который мы смотрим с помощью наших социальных ин- терпретаций. Наш самый сильный социальный принцип состоит в том, чтобы вообще оставить интерпретации для того, чтобы по- нять, насколько они сомнительны, и раскрыть их внутреннюю не- обоснованность. Я назвал Гарфинкеля радикальным эмпириком. Это верно в том смысле, что он считает невозможным делать выводы о мире на основе каких бы то ни было внешних источников. Нужно обяза- тельно пойти и посмотреть самому; необходимо включить себя са- мого в процесс наблюдения. Только собственные методы осмыс- ления опыта являются главным объектом исследования. Именно такой подход и подразумевает сам термин «этнометодология»: «эт- но», или «этнография», — исследование через наблюдение над чем- то; «методология» — методы, которые люди используют, чтобы при- дать смысл опыту. В определенный период своей карьеры Гарфинкель прославил- ся тем, что посылал своих студентов из Калифорнийского универ- ситета в Лос-Анджелесе на проведение «экпериментов», которые предполагали «проникновение сквозь» само-собой-разумеющуюся поверхность повседневной жизни. У себя дома его студенты будут стараться почувствовать себя чужаками, будут вежливо спрашивать, можно ли им пойти в туалет и тому подобное. Другие студенты по- лучат задание пойти в магазин, купить тюбик зубной пасты за 99 центов и попытаться уговорить продавца уступить его за 25 центов. Идея состояла не в нарушении заведенного социального порядка и уклада, которые сложились дома или в магазине (или «заключе- ние их в скобки» в терминах Гуссерля), для того, чтобы противо- поставить себя ему. Проблема состояла в самой общей структуре «естественного отношения»: каковы ожидания людей по поводу ор- ганизации их повседневной жизни. Метод Гарфинкеля был скорее преподавательским приемом, чем экспериментом для научной ауди- тории. Объект изучения феноменологии — изучение структур соб- ственного сознания. Участие в таких экспериментах, говорил Гар- финкель, «благоприятно для души». Тем не менее Гарфинкель колебался в вопросе о том, могут ли эти эксперименты быть обобщены и описаны. С одной стороны, он 282 придерживается программы Гуссерля: достичь абсолютной опреде- ленности и продемонстрировать наиболее общие и универсальные структуры опыта. В этом случае можно было бы докладывать о них в форме научного дискурса и писать о них книги. Но с другой сто- роны, Гарфинкель исходил из своего собственного важного откры- тия: мир не поддается такого рода обобщениям. Доклад о нем не- избежно искажает его истинную природу. Вероятно, именно из-за этой идеи Гарфинкель считал, что единственным путем рассказать о своих принципах студентам было послать их на выполнение экс- периментов самих. Эта идейная позиция, более чем что-либо дру- гое, укрепила репутацию этнометодологии как своего рода культа. Тем не менее мы все-таки сможем рассказать что-то об этномето- дологии аутсайдеру, сосредоточившись на той задаче формулиров- ки общего знания, которую поставил сам Гуссерль. В своей поздней терминологии Гарфинкель говорит о мире «объектов Lebenswelt», которые превратились в «подписанные объекты». Lebenswelt, тер- мин германских феноменологов, буквально означает «жизненный мир», мир, в котором мы живем, когда мы получаем его опыт. С дру- гой стороны, «подписанные объекты» — это мир, который мы об- суждаем или на который ссылаемся в социальном смысле. Кажется, что это одно и то же, но тут есть фундаментальное различие: стоя- щая перед нами софа, печатная машинка на столе, машина, припар- кованная на улице, — нечто одно, когда мы принимаем их как нечто само собой разумеющееся, используем их, живем с ними или игно- рируем их, и нечто совсем другое, когда мы используем вербаль- ные знаки для их описания. Кроме того, мы оказываемся в свое- го рода ловушке из знаков. Мы не можем выпрыгнуть из своей вер- бальной кожи. Когда мы начинаем обращать внимание на вещи, мы превращаем их в подписанные объекты и теряем их как «объекты жүктеу/скачать 1.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|