Янко Слава
(Библиотека
Fort/Da
) ||
slavaaa@yandex.ru
205
за тексты, чтобы добиться от них сведений, которых они давать не хотят и сами по себе дать не
могут. И действительно, если пользоваться масштабом, задаваемым отдельным текстом,
все это
выглядит именно так. Историк относится к своим текстам так же, как судебный следователь при
опросе свидетелей. Между тем простая констатация фактов, которые историк словно выманивает
хитростью у предвзятых свидетелей, еще не делает его историком, для этого требуется понимание
того значения, которое имеет эта констатация. В этом смысле с историческими свидетельствами
дело обстоит так же, как и со свидетельскими показаниями на суде. Не
случайно и там, и здесь
употребляется одно слово. В обоих случаях свидетельство является вспомогательным средством
для установления фактов. Однако эти последние не есть подлинный предмет рассмотрения, но
представляют собой лишь простой материал для решения подлинной задачи: в случае судьи —
найти
справедливое решение, в случае историка — определить историческое значение какого-
либо события в рамках его целостного исторического самосознания.
Таким образом, все различие есть, возможно, лишь вопрос масштаба.
Масштаб не должен быть
слишком узким, если мы хотим понять подлинно существенное. Мы уже показали, что
традиционная герменевтика искусственно сузила пропорции герменевтического феномена; то же
самое, по-видимому, можно сказать и об историческом отношении. Что, если также и здесь
подлинно решающие моменты предшествуют всякому применению исторических методов? Если
историческая герменевтика не
ставит в центр всего
сущность исторического вопроса
и не
задумывается о тех мотивах, которые побуждают историка обратиться к преданию, то это значит,
что она утратила свою подлинную сердцевину.
Усвоив это, мы видим, как отношения между филологией и историей внезапно оказываются
совсем иными.
Засилье истории в филологии, о котором мы говорили,— это еще не решающий
аспект проблемы. Скорее
проблема аппликации,
о которой нам пришлось напомнить филологу,
кажется мне
определяющей также и в более сложном случае исторического понимания.
По-види-
мости, конечно, все говорит об обратном, поскольку кажется, что
историческое понимание в
принципе отвергает притязание на аппликацию, выдвигаемое преданием. Мы видели, как в
своеобразном смещении интенции оно лишает значимости собственную
интенцию текста и
рассмат-
Достарыңызбен бөлісу: