601
сделал радикальный шаг в этом направлении, доказав, что способ бытия субъективности является
абсолютной историчностью, то есть он преходящ. Хайдеггеровское произведение «Бытие и
время», имеющее эпохальное значение,— на него обычно и ссылаются — открыло совсем другую,
более радикальную интенцию, а именно: раскрыть несоразмерное онтологическое
предвосхищение, которое господствует в понимании субъективности, «осознании» Нового
времени, и даже в их высшей форме — в феноменологии преходящего и историчности. Эта
критика выполняет позитивную задачу, снова затрагивая вопрос о «бытии», на который греки
первыми дали метафизический ответ. Но «Бытие и время» было принято не в этой своей интенции,
а в том, что у Хайдеггера оказалось общим с Гуссерлем: в нем увидели радикальную защиту
историчности наличного «бытия», которая следовала уже из гуссерлианского анализа пра-
феноменальности преходящего («потоки»). Аргументация приводилась примерно следующая.
Образ существования наличного бытия определяется онтологически позитивно. Это не наличие, а
будущность. Нет никаких вечных истин. Истина есть открытость бытия, данная вместе с
историчностью наличного бытия
42
. Здесь надо было найти основное положение, исходя из
которого можно было воспринимать критику исторического объективизма, проявляющуюся в
самих науках, и ее онтологическую оправданность. Это историзм «второго порядка», который
противопоставляет историческую релятивность всего знания не только абсолютному притязанию
на истину, но и ее основе, историчности познающего субъекта, и потому историческая
относительность не может быть рассмотрена теперь как ограничение истины
43
. Сказанное хотя и
верно, но отсюда отнюдь не следует, что теперь все философское знание — в смысле Дильтеев
ской мировоззренческой философии — имеет смысл и ценность только как историческое
выражение и поэтому оно находится в одной плоскости с искусством, где речь идет о
подлинности, а не об истине. Действительная проблема Хайдеггера состоит не в желании
устранить метафизику в угоду истории, а истину — в угоду подлинности выражения. Скорее он
думает о проблеме, не включенной в метафизическую постановку вопроса. То, что тем самым
история философии обнаруживает новый смысл как глубина мировой истории, а именно как
бытие истории, то есть как история забвения бытия, не означает также того, что речь здесь идет об
исторической метафизике в том смысле, который был обнаружен Лёвитом как форма
Достарыңызбен бөлісу: |