603
шенно не рефлектируя об историчности собственной современности и историчности
человеческого наличного бытия. Образец космического порядка, в котором все отклоняющееся и
противное норме было мимолетным и сильно сглаживалось дальнейшим естественным ходом,
давал возможность, конечно, описать и ход дел человеческих. Лучший порядок вещей, идеальное
государство, есть, по идее, столь же длительно существующий порядок, как и Вселенная; и если
даже идеальное осуществление порядка не продолжается, а наступает новый беспорядок и
сумятица (как нам известно из истории), то последнее есть следствие ошибок расчета разума,
знающего законы. Правильный порядок не имеет истории. История — это история разрушения и,
пожалуй, восстановления настоящего порядка
47
.
Таким образом, при взгляде на действительную человеческую историю может быть оправдан
только исторический скептицизм — впрочем, конечно, в его христианско-реформаторском
понимании. Таковы были замысел и понимание, которые скрывались за раскрытием Лёвитом
теологических, особенно эсхатологических предпосылок европейской истории философии в
«мировой священной истории». Мыслить единство мировой истории — ложная, с точки зрения
Лёвита, потребность модернистского христианского духа. Ни о вечном Боге, ни о святом плане,
который он преследовал в человеке, согласно Лёвиту, мыслить нельзя, если по-серьезному
воспринимать конечность человека. Нужно смотреть на вечный бег природы, чтобы учиться у нее
хладнокровию, которое только и является соразмерным ничтожности человеческого бытия во
Вселенной. Таким образом, «естественное понятие мира», которое Лёвит выдвигает как против
современного историзма, так и против современного естествознания, носит, как мы видели,
отпечаток стоицизма
48
. Никакой другой греческий текст, по-видимому, не иллюстрирует столь
хорошо намерение Лёвита, как псевдоаристотелевская (эллински-стоицистская) работа «О мире».
И неудивительно. Очевидно, что современный автор, как и его эллинский предшественник,
интересуется естественным ходом лишь настолько, насколько он является другой стороной
ужасающего беспорядка человеческих дел. Тот, кто таким образом защищает естественность этой
естественной картины мира, исходит — точно так же, как и Ницше,— отнюдь не из вечного
возвращения того же самого, а просто из конечности человеческого наличного бытия. Его отказ от
истории есть отражение фатализма, то есть разочарование в смысле
Достарыңызбен бөлісу: |