Война, насилие и человеческая природа

3. Война, насилие и человеческая природа

Вильям Шекспир, Король Лир

Вильям Шекспир, Мера за меру

Вильям Вордсворт, Откровения о бессмертии

ЮНЕСКО (Севилья), «ЗАЯВЛЕНИЕ О НАСИЛИИ»

В ходе своей работы профессионального борца за мир и активиста, я встречалась со многими людьми, чья вера в неизбежность войн основывается не только на мифе, который обсуждался в предыдущей главе, но также на представлении о том, что людям по природе своей суждено уничтожать друг друга. В этой главе я хочу обсудить тему войны и человеческой природы и представить иную точку зрения касательно того, откуда же берутся войны. Начну с рассмотрения вопроса о власти.

ВЛАСТЬ КАК ДОМИНИРОВАНИЕ

Какой вид власти используется в войне? Несомненно, это военная сила; но оружие и стратегия войны это средства использования власти в рамках конкретной модели: модели доминирования (1) – контроля или победы над другими. Это не единственная имеющаяся модель, как я покажу ниже, но, как правило, именно эта модель первой приходит на ум, когда мы слышим слово «власть». (2) Вот почему мы зачастую нам становится не по себе при одной мысли о власти и обладании властью. И пусть втайне мы можем наслаждаться таким могуществом, мы вряд ли признаемся в этом открыто. Отзывы о власти носят весьма нелестный характер.

По этой модели, к власти приходит кто-то один или группа, соперничая с другими и превосходя их в процессе борьбы за власть. По существу, сам процесс и заключается в таком соперничестве. В ходе его не обязательно всегда прибегать к насильственным методам, но замешана эта борьба на власти и желании брать верх над другими против их воли, на том, чтобы навязать им свою волю. Модель предполагает соотношение «победитель-побежденный» (либо мы должны выиграть, и тогда вы должны проиграть, либо наоборот). Обычно, сохраняются такие отношения либо насилием либо угрозой оного. Они ущемляют независимость группы, попадающей в подчиненное положение.

Когда мы задумываемся о насилии, обычно имеем в виду поведение, преднамеренно рассчитанное на причинение вреда другим, будь то психологически или физически. Этого можно добиться посредством агрессивного воздействия определенного рода - например, испугать, причинить боль, оскорбить, унизить, ударить, покалечить или убить. Но подобное воздействие может также включать лишение того, что необходимо для человеческого благополучия: тюремное заключение либо лишение свободы или свобод каким-то иным способом; лишение пищи, воды или медицинской помощи или лишения в более широком экономическом смысле; или отказ в возможностях выражать свои основные ценности или свою самобытность.

СТРУКТУРЫ НАСИЛИЯ

Наряду с тем, что насильственное поведение – прямое насилие – представляет собой форму насилия, наиболее легко подчиняющуюся идентификации, такие видимые посягательства на базовые человеческие потребности поддерживаются «структурами» насилия: (3) то есть организациями и системами, причиняющими ущерб людям – и другим обитателям нашей планеты, и более того, самой планете. Одну такую структуру составляют военные системы и организации. Они зарезервировали за собой возможность обеспечивать прямое насилие против тех, кто угрожает или конкурирует с интересами тех, кто управляет ими самими. Через такую военную мощь, ее персонал и механизмы, в принудительном порядке навязываются экономические и политические системы, попирающие права и посягающие на нужды других людей.

Наша система государств основывается на насилии, поскольку государство практически по определению (за единственным исключением Коста-Рики) является территорией, защищаемой вооруженными силами под управлением правительства. В настоящее время применение вооруженной силы является средством навязывания западной гегемонии всему остальному миру, а в прошлом оно служило средством строительства и расширения европейской и других империй. В конечном счете, оно же использовалось также и для их свержения. Военная мощь позаботилась о том, чтобы насилие оказалось как бы встроенным в структуры, заменившие ее.

Вооруженное насилие является также средством управления угнетенным населением в собственной стране, ведя своего рода боевые действия низкой интенсивности против собственного населения. Если народ восстает против жестокости и несправедливости системы управления, в которой они вынуждены существовать, их оппозиция бывает раздавлена насилием государства или же частными армиями, или же ополчениями, принадлежащими компаниям. А бедняков нанимают пехотинцами в милитаризованную систему проведения действий принудительного характера.

Угнетенные люди также прибегают к насилию, в попытке свергнуть тех, кто ими управляет и жестоко эксплуатирует, таким образом внося свой вклад в развитие динамики насилия и действуя скорее активно, нежели пассивно.

Демократия, напротив, представляет собой правление «народом и для народа», или же по крайней мере с его согласия. И все же, большинство государств, определяющих себя как демократические, видят окончательную гарантию сохранения контроля в руках собственного правительства в своих армиях. Парадоксально, но те самые страны, которые считают себя самыми демократичными, чаще всего прибегают к военному насилию против других государств, с тем, чтобы навязать свои пожелания и соблюсти свои интересы.

В триаде экономического, политического и военного насилия трудно выбрать что-то одно, с точки зрения способности навлекать беду на людей. По сути, все элементы нераздельны.

Использование и воздействие военно-насильственных действий мы обсудили в Главе 2. Экономическое насильственное воздействие заключается в использовании существующего экономического превосходства в совокупности с политической властью и при поддержке военной мощи для того, чтобы подмять под себя системы экономики и организации труда других стран и таким образом эксплуатировать их. Само по себе это воздействие служит причиной большего числа смертей, нежели война, и вполне вероятно, несет гораздо больше лишений. Именно этот метод причиняет бόльшую часть человеческой обездоленности. Военное насилие сдерживает насилие экономическое, но взимает собственную дань страданиями и обнищанием.

Утверждается, что экономика представляет собой науку описательную, которая сама по себе не несет какого-либо морального контента, а просто дает описание того, как функционируют реальные объекты. Но экономисты выдают рекомендации, и раз уж экономический анализ помог нам уяснить, как создаются и управляются материальные ценности, у нас безусловно, возникают и моральные обязательства действовать на основе этого понимания. (4) Подобно тому, как войны не падают на нас с неба, как метеориты, а развязывают их люди, так и экономическая деятельность не случается с людьми сама по себе, но предпринимается ими в рамках их собственного замысла. В экономической области человеческой деятельности и структур, некоторые лица используют свое относительное могущество при поддержке вооруженного насилия, для того, чтобы управлять другими или эксплуатировать их.

В то время как некоторые делают это нелегально и называются «мафиози» или «гангстеры», самые влиятельные поступают таким же образом в рамках системы, попустительствующей им, поддерживающей их и наделяющей такими возможностями. Мало того, что военные структуры обеспечивают им поддержку – они богатеют на производстве и продаже товаров, потребляемых военными структурами, будь то официально или неофициально. Парадокс заключается в том, что большой бизнес поставляет не только оружие, используемое для своей защиты и расширения власти, но также и тем, кто использует это оружие для противостояния ему же. Военную промышленность кормят как алчность, так и недовольство. Термин «военно-промышленный комплекс» оказался удачным сочетанием слов. (5)

Нарастает тревога по поводу того, что транснациональные корпорации вторгаются на территорию политиков, ответственных за принятие решений, и таким образом подрывают демократические устои. Вполне возможно, что власть денег и в самом деле ограничивает демократический выбор, поскольку национальный доход и успех национальной экономики являются существенными ингредиентами успеха политического. Транснациональные корпорации обладают годовыми оборотами, значительно превосходящими «валовый национальный продукт» стран меньше и беднее. Таким образом, может оказаться так, что экономические интересы смогут диктовать условия политикам.

Политиков можно «купить», на них можно надавить. Реальность такова, что они могут вступать в сговор с экономическими магнатами. Хорошо известна тенденция диктаторов к обретению личного громадного богатства. Корыстные интересы «демократических» политиков и те выгоды, которые они приобретают благодаря своей должности, пусть и не полностью скрыты, но заслуживают гораздо большего внимания. (Например, Джордж Буш и многие члены его администрации имеют тесные связи с магнатами в области военной и нефтяной промышленности.) (6)

«Современные демократии» слишком часто предоставляют военную поддержку самым отвратительным диктатурам с тем, чтобы упрочить и продвинуть собственные стратегические и экономические интересы. Случалось так, что они принимали участие в деятельность «дестабилизирующих» режимов, а также противодействовали политическим лидерам, враждебно относящимся к их интересам, или убирали их. США, из-за «необходимости» обезопасить поставки нефти с тем, чтобы снабжать сырьем свое обширное и постоянно растущее потребление, активно участвовали в длительной гражданской войне в Анголе, печальной известностью пользуется вся история их участия в событиях на Ближнем Востоке. Британия и другие европейские страны также имеют бесславную историю вмешательства во многих странах.

В своем недавнем отчете (7) организация Христианская помощь показала, как обнаружение нефти и других полезных ископаемых в странах «развивающегося» мира привело не к росту благосостояния и ускорению развития, но к коррупции власть предержащих, к обширным затратам на вооружение и к дальнейшему обнищанию простого народа.

Такая эксплуатация и злоупотребление властью ранее, по крайней мере, на Западе, тревожили только людей политически грамотных и составляющих (для «рядовых» граждан) несколько подозрительное меньшинство. Недавние события в глобальном масштабе, риторика США касательно «доминирования по всему спектру» и очевидное стремление к использованию подавляющего военного превосходства для достижения оного, выдвинули, однако, эти вопросы на передний план общественного сознания. В настоящее время наш мир описывается как «однополярный», как будто установления контроля США уже завершено.

Однако, «структуры», пусть и охарактеризованные таким образом, не зафиксированы. Системы и отношения, ставшие предметом нашего внимания, не просто сложны – они в динамике. Они находятся в постоянном процессе смещения и изменения. Вся глобальная «система» капитализма в действительности представляет собой мириады организаций, законов, людей, поступков, материалов, транзакций, обмена информацией и субъективных оценок. Невозможно себе представить, что все эти элементы, наряду с целым рядом других эпизодов, не поддающихся прогнозированию, таких как погода, или события, не зависимые от систем (например, когда аэропланы влетают в стратегически важные здания) могут объединиться каким бы то ни было зафиксированным или стабильным способом или могут подчиниться контролю кого бы то ни было. Если думать исторически, то налицо изменчивость систем, созданных человеком.

Арундати Рой (8) описывает эффекты «структурной корректировки» в Индии: программы приватизации и «трудовых реформ», распространившуюся потерю средств к существованию и принесшей страшную нищету. Она говорит: «Пока элита уносится ввысь к своему воображаемому пункту назначения где-то вблизи вершины мира, обездоленные стремительно несутся вниз в пропасть преступлений и хаоса». Это не есть стабильность. Чтобы противостоять растущему недовольству, порожденному нищетой, правительство Индии попыталось восстановить бедняков друг против друга, в качестве отвлекающего маневра использовав примитивный национализм Хинди, участвуя в сговоре, повлекшем кровавые бесчинства, кошмарные как по сути своей, так и по масштабам. Запад проигнорировал это ужасное попрание прав человека, поскольку Индия открыла свой рынок для глобальных инвесторов. Засилье экономической мощи и военного контроля может быть жестким, но такое положение дел нельзя назвать стабильной – а еще меньше желательной – ситуацией.

США И ВСЕ ПРОЧИЕ

В главе 2 я утверждала, что одним из существенных элементов войны, действующим как квази-моральное оправдание для нее, является отделение «нас» от «всех прочих». Эта же дихотомия занимает центральное место в господствующей модели власти в более широком смысле, поскольку этот вид власти непосредственно связан с удержанием контроля перед лицом соперничества, с понятием победителей и побежденных, с теми, кто управляет и теми, кем управляют.

На уровне отдельного человека различные факторы, такие как внешний вид, деньги, образование или общественное положение могут повлиять на то, кем человек станет – победителем или побежденным. На уровне группы властные отношения складываются по нескольким различным направлениям: класс или каста, племя, клан, «этническая» группа или религия (а также половая принадлежность, но подробнее об этом позже). Эти разграничения могут вводиться законодательно, а могут существовать и без закона, но даже в этом последнем случае их воздействие зачастую чувствуется. В Индии и Шри-Ланке где кастовая система объявлена вне закона, она по-прежнему мертвой хваткой держит миллионы судеб. В интервью на радио Би-би-си бывший республиканский губернатор Иллинойса Джордж Райан, говоря о законе как инструменте правосудия, заметил: «Если вы бедны и принадлежите к меньшинству в своей стране, у вас очень мало шансов». (9)

Архетипом разделения можно считать апартеид. Хотя режим в Южной Африке изменился и само понимание «расы» подверглось широкой дискредитации, все же не удалось самым волшебным образом убрать из истории или искоренить из существующих человеческих отношений и структур несправедливость и насилие, окружающие «расизм». К классификации ближних своих как неполноценных или недочеловеков прибегали с тем, чтобы оправдать самые чудовищные преступления, совершавшиеся в масштабах, которые ныне трудно себе представить (10) – учитывая, что они совершались не одномоментно, скажем, при бомбардировке, а более медленными и «трудоемкими» методами.

Эти расистские войны прошлого и последующее разграбление целых континентов и их ресурсов, оставили отвратительное наследство. Во властных структурах сегодняшнего дня и в динамике их развития, былые колонизаторы по-прежнему удерживают экономическое, политическое и военное господство над теми, кого они колонизировали как, в то время как расистские отношения и действия по-прежнему сохраняются на социальном и политическом уровнях, порождая негодование и ненависть.

Термин «глобальный апартеид» был введен в обращение для того, чтобы отразить результаты исследования, что разделение рас в конкретном контексте представляет собой микрокосм более глубокого разделения между богатыми и бедными, что в глобальных терминах означает разделение между Западом и «всеми прочими». Попытки контролировать передвижения населения предпринимаются не столько для того, чтобы сделать жизнь управляемой, но для того, чтобы сохранить это разделение.

Вопиющее неравенство между богатыми и бедными, подобно расизму и иным формам проявления угнетения по модели «мы-они», не является прерогативой Запада. Плохое обращение и жестокость встроены в культуры и структуры других обществ и невозможно списать все на последствия колониализма. Сексизм, внутригрупповое насилие и оккультные практики имеют гораздо более глубокие корни. Но, благодаря собственному неудержимому стремлению к доминированию и своим выдающимся достижениям в технологической и военной областях, страны Запада настолько прочно завладели ресурсами, политикой и экономикой Южного полушария, что они все еще способны сохранять доминирующее положение, дающее им такую нескончаемую власть угнетать других. А уж в военной поддержке такого господствующего влияния никогда не бывает недостатка.

В большей части мира отношение к войнам в Афганистане и Ираке было как к войнам расистским, а они, в свою очередь, подстрекали расистское отношение к «Западным державам». Такова пагубная динамика системы «мы-они». Проигравшие страдают, а победившие живут в постоянном страхе перед возмездием или радикальным изменением ситуации.

Таким образом, граждане США живут в страхе перед ответными ударами, точно так же, как другие живут в страхе перед нападением США. А тем временем, правительство США видит новые угрозы своему господству. Например, новая программа сотрудничества между США и Индией была запущена с тем, чтобы «сдерживать» Китай (при Клинтоне Китай считался «стратегическим партнером», но при Буше превратился в «стратегического конкурента»), чей собственный подход в последнее время был скорее умиротворяющим, нежели агрессивным. Ценой такого сотрудничества для Индии, страны страдающей от недоедания и неграмотности, станет резкий подъем ассигнований на «оборону», и так уже наносящий убыток. Отношения Индии с Китаем станут скорее более, чем менее напряженными. В то же самое время вероятность любой формы партнерства между США и Китаем станет более отдаленной.

Затраты на сохранение контроля над империями колоссальны, и в конце концов ведут к их коллапсу или распаду. (12) Эта посылка остается справедливой для проекта по установлению доминирования в любой области. В бесконечной битве победы с поражением огромное количество энергии уходит на поддержание контроля, нанося тем самым огромный вред.

Примечательно и крайне важно, что выгоды конкуренции так превозносят и с такой регулярностью, тогда как мы видим ее издержки в каждой сфере, от международной до внутренней. Как и в войне, жертвы системы «победа-поражение» не всегда выживают, чтобы поведать свою историю. Точно так же, невидимыми остаются отвлеченная энергия, разбазаренные ресурсы, недостаток взаимодействия и утраченный творческий потенциал.

НАСИЛИЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА

Неужели все-таки частью человеческой природы является безусловное стремление идентифицировать себя с некими группами, объединяясь против других, конкурировать, вступать в борьбу? Утверждается, что эгоизм и агрессия привели нас туда, где мы и находимся, как человеческая раса. Таким образом, мы обречены на то, что, чтобы и впредь продолжать таким же образом, а думать иначе означает обманывать себя.

Если так, то виды на будущее весьма мрачные для большинства населения нашего мира, а на самом деле, так и для всех нас, поскольку мы уничтожаем способность нашей планеты поддерживать наше существование и так или иначе нацелены на самоуничтожение, которое случится раньше или позже, в результате какой-нибудь катастрофы, связанной с оружием массового уничтожения (ОМУ). Род человеческий будет не первым, исчезнувшим навсегда.

Но ведь подобный зловещий «детерминистский» взгляд упускает из вида другие качества человеческой природы, которые побуждают нас вести себя альтруистично, заботиться о других и быть добрыми, сотрудничать ради собственной пользы и на благо других? Нам присущи не только агрессивные наклонности, но также и нравственное чувство.(14) Оглядываясь назад на столетия войн и жестокости, мы видим, что способны также на любовь, отвагу и самоотверженность. В нашей человеческой природе изначально заложены моральные ресурсы, такие как альтруизм, уважение, сочувствие и желание – чтобы мы сами и другие – увидели, что мы поступили правильно. Эти ресурсы человечности способны обеспечить базу для обуздания и трансформации наших разрушительных способностей. Увы, мы создали обстоятельства, в которых наши моральные ресурсы зачастую блокированы и истощены, и в которых слишком легко впасть в динамику насилия. Но эти обстоятельства можно изменить.

Детерминизм игнорирует нашу развитую способность думать, понимать и выбирать. Другие животные приспосабливают свое поведение, каким бы инстинктивным оно ни было, чтобы соответствовать новым обстоятельствам. Они адаптируются – иногда достаточно радикально – чтобы выжить. Было бы печально, если бы мы, со своим большим мозгом, были бы не в состоянии поступать так же. Чем выше наш уровень осознанности, тем больше наша способность выбирать. Когда мой внук сможет сказать родителям, что он намочил свой памперс, он будет готов сделать выбор и воспользоваться горшком. Хорошо это или плохо, мышление, принятие решений и наши действия будут формировать наше будущее, которое представляет собой не жестко зафиксированное конечный результат, но процесс, разворачивающийся в соответствии с решениями, которые мы принимаем. В грандиозном размахе документированной истории мотивации и выборы реальных людей теряются из виду. Но каждый из нас, будь то активно или пассивно, положительно или отрицательно внесет свой вклад в развитие истории человечества, каким бы малым он ни был.

Мы делаем свой выбор не только как отдельные личности: мы видим, что люди вокруг нас поступают как альтруисты или как эгоисты, действуют конструктивно или деструктивно, мудро или глупо. И мы видим, как люди меняются в результате полученного опыта, от встреч с другими людьми, от прочитанных книг. Действительно, отдельные личности являются также частью большей реальности и неотделимы от нее. Но человеческий фактор остается. Мы вносим свой вклад в непрерывное течение реальности. И выборы, которые мы делаем, не определяются нашими биологическими и психологическими предрасположенностями, хотя они, безусловно, играют определенную роль.

Сами ученые играют важную роль в формировании нашего понимания происходящего, и таким образом влияют на поступки на многих уровнях. Они не только наблюдают, они вносят вклад в конструирование реальности на основе собственных предположений, а также на основе эмпирических данных. Их знание неполно и информация, которой они обладают, интерпретируется в свете существующего мировоззрения. По мере того, как возрастает объем знания, меняются интерпретации, что, в конечном счете, влечет изменения в предположениях, лежащих в их основе.

Во взглядах среди ученых-теоретиков – биологов, антропологов, историков, политологов и изучающих международные отношения существует масса расхождений по поводу склонности человеческого рода к войне. Они остаются на противоположных позициях, но маятник качнулся прочь от последователей Фрейда и Лоренца, видящих нас замурованными в деструктивных сторонах нашей животной натуры, по направлению к пониманию того, что человеческая природа сложна и многогранна, и обладает способностью развивать альтернативные модели философии и поведения. В настоящее время наиболее общепринятым считается мнение, что институт войны служит связующим звеном и пронизывает культуру. (15)

РОЛЬ КУЛЬТУРЫ

Мы знаем, что подобно тому, как на нашу жизнь воздействуют структуры, на нас (так же, как и на других), влияют образ мыслей, мнения и поведение, в которых мы живем. Такие наборы моделей можно назвать «культурными моделями». И хотя в настоящее время во многих обществах можно встретить людей самого разного культурного опыта, и в любом случае, ни одна культура не представляет собой монолитное явление, но является предметом с мириадами видоизменений и противоречий, культура все же остается неоднозначным, но важным фактором, с которым приходится считаться. Структуры государства и армии находят свое культурное выражение в гимнах и флагах.

Согласно Йохану Галтунгу, (16) культуры, структуры и действия создают треугольник, основанный на обоюдном взаимовлиянии. Точно так же, как структуры (системы и встроенные в них отношения) – политические, экономические, военные и социальные – оказывают колоссальное влияние на жизни людей, они также играют заметную роль в формировании или изменении культур. А культуры, помогающие направлять то, как мы мыслим и поступаем, в свою очередь влияют на формирование структур. Так, в частности, агрессивные аспекты культуры – «культурное насилие» – «ведет к тому, что прямое и структурное насилие начинают выглядеть и восприниматься как справедливое, или, во всяком случае, недурное дело». (17) Вот так и получается, что мы принимаем доминантные модели власти, которые обсуждались выше, как норму. Таким вот образом и получается, что физическое насилие глубоко укоренилось в наших культурах.

Чтобы проиллюстрировать мысль Галтунга (которую я нахожу вполне убедительной), я возьму в качестве примера домашнее насилие: законы страны могут придавать женщине низший статус, лишая ее права собственности и позволяя мужу «наказывать» ее в определенных обстоятельствах (культурное насилие). Это побуждает его к жестокому обращению с ней (прямое насилие) и лишает ее возможности вырваться из-под его власти. Культура, которая делает такое положение дел приемлемым, подкрепляется поведением пары, наравне с воплощением такого положения дел в законах этой страны.

Во многих странах неуважение к детям и их правам приводит в итоге к тому, что их похищают, чтобы сделать из них малолетних бойцов, а для бедных и обездоленных, будь то взрослые или дети, война может стать единственным очевидным средством к выживанию. Торговля оружием, невзирая на то, что многие полагают ее аморальным занятием, санкционирована законом и оправдана с точки зрения прибыли и занятости. Для тех, кто занимается такой торговлей, она служит дорогой к богатству и власти, разжигая войны по всему миру и внося свой вклад в разработку их мотивации. Во всех этих случаях прямое насилие обеспечивается и закрепляется социальными факторами и нормами.

В «современном» обществе благосклонное отношение к войне и увлеченность ее технической стороной образуют часть более широкой картины «культурного насилия». Вспомните обилие фильмов, книг и игрушек, прославляющих насилие; вспомните культ огнестрельного оружия, эндемичный для США, но начавший внедряться в нравы британской молодежи; взлет популярности «Хамви», вездехода в армейском стиле, ставшего излюбленным автомобилем в США; тот факт, что юрист, специалист по товарным знакам в США, захотел запатентовать слова «Шок и трепет» как торговую марку; подумайте о встроенности насилия в наш язык до такой степени, что военные метафоры, встречающиеся настолько часто, уже не воспринимаются как таковые. (Я не перестану возражать против фразы «целевые группы», пусть кого-то это наверняка раздражает. Хотя никто и не думает об этой фразе, как о словах, связанных с милитаризмом, само отношение, которое они символизируют, превращает названных этими словами в инструментарий для выполнения чьих-то поставленных задач).

За этими современными формами культурного насилия и сосуществующими с ними лежат ритуалы и символы, превозносящие неистовую маскулинность как архетип силы и отваги. Посмотрите, как соотносятся понятие чести и понятие борьбы. Подумайте о копьях как о символах власти; о статусе, придаваемом военной форме и о любви к военным парадам; обо всех этих флагах, памятниках и других символах военизированного национализма.

Вековая культура насилия не только выражается в системе верований и культур, но ниспровергает их, если они указывают иное направление. Иисус Христос проповедовал любовь, смирение и власть безвластных. И все же войны велись, солдат благословляли и корабли «крестили» именем его. (18) Несмотря на то, что пророк Мухаммед учил терпимости и отсутствию агрессивности, джихад противостояния духовного, подобно метафоре Св. Павла для обозначения морального сражения – «Подвизайся добрым подвигом веры» – зачастую подменялся силовыми военными действиями, направленными вовне. Буддизм, сущность которого заключается в ненасилии, нераздельности или единстве, использовался как платформа для национализма.

ПОЛ И НАСИЛИЕ

Концепция «мы-они», являющаяся составной частью культуры доминирования, находит свое самое широкое и возможно самое глубокое выражение в разделении между мужчинами и женщинами. Пример, который я привела для того, чтобы проиллюстрировать, как работает «треугольник» насилия, был примером домашнего насилия, в данном случае насилием мужа по отношению к жене. Подобное явление представляет собой происшествие слишком рядовое, однако во всемирном масштабе оно равносильно повсеместной невидимой войне. В некоторых обществах основная «официальная» культура отошла от одобрения такого положения вещей, но подспудная культура продолжает существовать, и насилие и несправедливость продолжают свое существование вместе с ней. В некоторых других обществах такое положение дел все еще принимается как «нормальное». Женщин считают гражданами второго сорта или даже недочеловеками. Жизнь женщины или слово женщины не считаются равными мужским. К ним применяются разные моральные стандарты: от них ожидают большего, а им приходится ожидать меньшего. Мужчины говорят им, что они могут, а чего не могут делать. Их могут побить, если они «дадут повод» для раздражения, с ними могут обращаться как с «движимым имуществом» или собственностью. Их функция по жизни заключается в том, чтобы выполнять распоряжения мужчин и обслуживать их нужды. У них нет прав даже по отношению к детям, которых они вынашивают и вскармливают.

В Великобритании культурный климат и законодательство изменились, хотя насилие по отношению к женщинам и детям, зачастую с недвусмысленным сексуальным компонентом, остается слишком широко распространенным. В прошлом, однако, для мужчин было вполне «прилично» навязывать женщинам свою волю или контролировать женщин и прибегать к физическому насилию по отношению к ним. Церковь издала руководство касательно орудий наказания, оговаривая толщину палки и тому подобное. В Англии и сейчас все еще возможно выбрать церемонию венчания, во время которой женщина покоряется мужу, обещая подчиняться ему, а во многих других местах в мире такое соотношение доминирования и подчинения принимается как само собой разумеющееся.

Такие отношения базируются на модели власти, предполагающей, что «могущество» или физическая возможность тиранить других дает право именно так и поступать. (Дети тоже страдают от такого аморального допущения – иногда в руках женщин).

Через свое господство над женщинами мужчины традиционно «доказывают» свою «мужественность». Доминантное положение мужчины является важным элементом в широко распространенных моделях маскулинности. На мужчину, не способного командовать женой смотрят как на посмешище, он смешон, потому что он не «настоящий мужчина». С точки зрения контроля он может, собственно говоря, вести себя «галантно», но это уже вопрос noblesse oblige – обладающий властью выбирает проявление великодушия.

Недаром в ведущем языке мира слово «мужчина» (man) эквивалентно слову «человек», и это отнюдь не лингвистическая случайность. (На самом деле это тождество мнимое. Попробуйте мысленно представить себе разницу между «мужчинами» и «людьми». Или попытайтесь подставить слово «женщины» вместо «мужчины» и вообразите язык, в котором слово «женщины» принято за эквивалент слову «люди»).

С немногочисленными, но примечательными исключениями – перечислить их легко, поскольку их немного – женщины невидимы в общественной жизни. (Такое положение дел меняется, но очень медленно, в некоторых странах и обществах заметнее, чем в других). Пойдите купите любую газету и посмотрите на фотографии: политика внутренняя и внешняя, бизнес, спорт. Может быть, там будет одна или две женщины, но все равно их будет немного. (В моей «культуре», возможно, будет фотография самой раздетой, чтобы мужчинам было на что полюбоваться). Часто встречается утверждение, что женщинам и мужчинам не нужны одинаковые роли для того, чтобы считать друг друга равными или прочувствовать равенство. (Это должно зависеть от того, кто распределяет роли.) Однако, дело не только в том, кто что делает, а в том, какие действия и роли считаются ценными – например, достаточно важной считается работа в газете. А это, судя по всему, совсем не женское дело.

Незаметность женщин имеет свою историческую перспективу. Доминантная история, формировавшая наши представления о человечестве, есть не что иное, как история публичных действий доминантных членов доминантного пола – в которой война всегда была самой заслуживающей внимания и «блистательной» формой общественных действий.

В «современных» обществах, в мирной жизни агрессивное поведение взрослых людей менее приемлемо, нежели раньше. Однако же, поведение, считающееся агрессивным у женщин, остается приемлемым и описывается как, скажем, «волевое и решительное» у мужчин. Эти разные стандарты еще более удивительны, когда применяются к детям. Люди смеются, когда маленькие мальчики дерутся и говорят «мальчики есть мальчики», снова и снова воссоздавая представление о том, что быть настоящим мужчиной значит быть агрессивным. Если же дерутся маленькие девочки, на это смотрят как на отклонение от нормы. От девочек наоборот ожидают кротости и заботы. (Матери зачастую играют прискорбную роль в этом противоречии, так же как и школьные учителя). (19)

В большинстве современных обществ агрессивное и антисоциально поведение (некоторых) молодых людей создает проблемы. (На Западе подобное поведение все чаще встречается и среди молодых женщин, хотя его по-прежнему затмевает мужская агрессия). Посему, думая об агрессии (в общем) мы в первую очередь думаем о мужчинах, или о будущих мужчинах. Думая о войнах, об образах войны, мы поступаем аналогичным образом.

Общество готовит молодых мужчин для войны. И здесь я не могу устоять перед соблазном позаимствовать цитату у Джонатана Гловера (20), который в свою очередь приводит слова Тима Линча, ветерана Фолклендской войны Британии против Аргентины. Линч описывает, как моральные нормы повседневной жизни рушатся под напором глубоко укоренившегося представления том, что такое настоящая мужественность:

Возьмем молодого человека, отчаянно стремящегося обрести собственную идентичность во взрослом мире, заставим его поверить, что военная доблесть и есть совершенный образец мужественности, научим его безусловно признавать авторитет командира, дадим ему преувеличенное чувство собственной значимости, причислив его к элите, научим его ценить агрессивность и обезличивать тех, кто не входит в его группу, и разрешим ему использовать любой уровень насилия без моральных ограничений, руководящих им в иных обстоятельствах.

Принимая и применяя агрессивность как трактовку маскулинности, женщины временами подстрекают мужчин к еще большему насилию – например, в годы Первой мировой войны раздавая белые перья тем мужчинам, которые не были на военной службе или указывая на потенциальные жертвы для резни во время геноцида хуту против тутси в Руанде. Через такую демонстрацию поддерживающей агрессии женщины как бы проигрывают «не-женский» аспект собственной личности, но тем самым они подчиняют свою собственную гендерную роль ролям своих мужчин.

Кстати, как подтверждает недавняя дискуссия о военной травме, люди, в большинстве своем, не склонны совершать чрезвычайные акты насилия. Для этого солдат приходится тренировать и «настраивать» психологически, поскольку такие действия вызывают внутренний протест и впоследствии солдаты переживают серьезные психические потрясения. Посттравматический стресс у солдат приобрел статус общепризнанного синдрома. Возможно, что в большинстве своем мы действительно никогда бы не отважились пойти на риск и сделать сами то, что просим их сделать от нашего имени. (В Великобритании, по крайней мере, стало труднее набирать новобранцев в армию на контрактной основе, несмотря на наличие большого количества маргиналов – молодых людей, которые в прошлом видели в службе в армии единственную надежду на получение постоянной занятости и приобретение специальности. Не так давно представитель военного ведомства приписал сложившуюся ситуацию необходимости «конкурировать» с другими потенциальными работодателями, явным образом не рассматривая суть работы, предлагаемой их ведомством, как изначально непривлекательной и выходящей за рамки гражданских норм). (21)

При том, что образ войны ассоциируется у нас с образом мужчин, когда мы думаем о жертвах войны, картина меняется: перед глазами предстают «женщины и дети». Такова их роль. (Мужчины более старшего возраста остаются невидимыми, не подходя ни на роль агрессора, ни на роль жертвы). Наряду с тем, что многие мирные жители погибают «случайно», женщины также становятся объектами специфического и преднамеренного насилия. Как отмечалось во 2 главе, «применение» сексуального насилия – прежде всего по отношению к женщинам – является «актом агрессии», способом, которым преступник утверждает свое господство и унижает мужчину, которому женщина «принадлежит». Ее не просто унижают и насилуют в прямом смысле этих слов, она при этом используется как инструмент унижения. И после войны особо высок уровень домашнего насилия, а также сексуального насилия в отношении женщин и детей.

Модель мужской сексуальности, находящая отражение в таком положении дел, представляет собой модель агрессии и контроля и неразрывно связана с насилием на основе войны. Культуролог и историк Риан Айслер, с концепцией «доминирования» которой я согласна, указывает на глубокую связь между такой моделью сексуальных отношений и невзгодами, постигающими нас на всех уровнях общества, от семейных до международных. (22)

КАЧЕСТВА ВРОЖДЕННЫЕ И ВОСПИТАННЫЕ: СМЕНА ГЕНДЕРНЫХ РОЛЕЙ

Здесь мы возвращаемся к вопросу человеческой природы. Является ли эта модель отношений между мужчиной и женщиной «природной» и таким образом неизбежной? Должны ли мужчины быть агрессивными, а женщины покорными? Среди поборников женского равноправия ведутся нескончаемые дебаты между теми, кто видит мужчин и женщин разными «по существу» и теми, кто считает, что пропасть между ними создана в основном «социальной структурой» пола.

Во всех случаях, когда рассматривается баланс между врожденными свойствами и воспитанием, если перейти от мира теории к миру практического опыта, мы увидим, что значительную роль играет культура. Культура, невзирая на ее нескончаемость, в то же время способна меняться: вспомните наиболее важные перемены, свидетелями которых мы стали в течение нашей жизни. В прошлом также существовали разные модели. В «Кубке и клинке» Айслер утверждает, что существовали процветающие общества, которые строились на кооперативных эгалитарных отношениях. Примечательно, что в них отношения между мужчинами и женщинами характеризовались равенством. (23)

Важно отметить, что в примерах Рианы Айслер равенство полов является уникальным, в своем роде существенным и формообразующим аспектом культуры, опирающимся скорее на сотрудничество, а не на доминирование. Единственным прискорбным элементом, в процессе освобождения от которого женщины в «современных» обществах в общем и целом выиграли, является тот факт, что иногда женщины вовлекаются в культуру агрессии, которая является частью доминаторской модели человеческих взаимоотношений.

Я не вижу культурного прогресса в фактах вовлечения женщин в милитаризм (будь то в роли солдата государственной армии, партизана или террориста-смертника) или же роста антисоциального поведения среди молодых женщин и девушек. Такие факты подталкивают культуру в неверном направлении. Мы все окажемся в положении проигравших, если движение за равноправие и освобождение женщин упрочит, а не подорвет такую культуру доминатора, где сильные управляют слабыми, а большинство – меньшинством. Такое освобождение будет вовсе не освобождением, а всего лишь еще одним шагом по направлению к пропасти.

Парадоксально, но зачастую войны ускоряют перемены в женских ролях, поскольку в отсутствие мужчин, ушедших на войну, женщины берут на себя роли, в мирное время принадлежащие мужчинам. Они становятся главой семьи и единственным кормильцем, часто им приходится покидать свои дома, чтобы избежать насилия, угрожающего поглотить их.

После завершения войны ожидается, что они вернутся к былому статусу в качестве подчиненного партнера. А ведь они уже доказали, что функции, которые они выполняли в отсутствие мужчин, прекрасно вписываются в их возможности, и что отнюдь не природа, а всего лишь культура приписывает им их «обычную» роль.

Подобные сдвиги в типовых вариантах развития событий, независимо от того, являются ли они временными или постоянными, иллюстрируют способность людей воспринимать новые модели отношений и поведения. Я сознаю, что способна к высокому уровню агрессии. Но равным образом я знаю, что могу быть доброй и заботливой. Выражая или подавляя любую из этих способностей, я делаю выбор. При этом на меня оказывают влияние множество обстоятельств, которые в совокупности можно описать как культура. Наряду с тем, что семейная культура, в которой я воспитывалась, сыграла заметную роль в моем развитии, культурные воздействия более широкого общества, в котором я живу, сыграли ведущую роль, даже когда я выступала против них. А ведь эти воздействия менялись на протяжении моей жизни. У нас есть сила, а также и ответственность за то, чтобы менять наши культуры к лучшему. И, принимая во внимание уже сложившуюся, имеющую первостепенное значение роль в воспитании детей, женщины играют в этом исключительную роль.

Пробуждать и вознаграждать брутальную сторону в любом человеческом существе и не поощрять более кроткие, более творческие и неравнодушные стремления, означает не уважать и преуменьшать человеческие качества и подавлять моральные ресурсы. Я полагаю, что культурно доминантные подходы к маскулинности и власти попирают человеческие качества как мужчин, так и женщин. В мужском мире существует огромное давление, заставляющее соблюдать правила и конкурировать. Для тех, чья натура не дает возможности добиваться в этом успеха, это означает постоянное давление, унижение и клеймо «неудачника».

Что нужно нам всем – так это возможность быть самим собой, чтобы выразить себя сполна. Речь идет не об эгоизме или отказе от ответственности перед обществом, что не приносит чувства самореализации. Речь идет о том, чтобы отдать все лучшее, что есть в нас, на службу нашим сообществам, какую бы форму они ни принимали.

РОСТ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ДЛЯ КУЛЬТУРНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ

Культура и структуры насилия, приводящие к деградации столь многих, поджигающие и «оправдывающие» войну, отчаянно нуждаются в переменах. Я полагаю, что культурное изменение носит фундаментальный характер, если нам приходится иметь дело со структурами, поддерживающими неравенство, и объявлять вне закона войну как способ выражения индивидуальности и средство осуществления власти.

Культуры, подобно структурам, не являются объектами неизменными, но комплексными совокупностями позиций, процессов и типов поведения. Они меняются подобно тому, как меняются люди и их обстоятельства. Мы можем оказывать противодействие своей собственной культуре (хотя цена может быть высока) или же мы можем предпочесть, более или менее осознанно, ей соответствовать. В любом варианте наш выбор влияет на нас. Если, следуя своему выбору, мы предпочитаем жить по каким- то иным моделям или нормам, и если таких как мы набирается достаточное количество, тогда наше коллективное поведение и отношения можно описать как «контр-культура».

Даже без таких радикальных отклонений, все культуры открыты для перемен. Иногда изменения происходят очень быстро, а иногда неуловимо медленно. В любом случае перемены имеют место, потому что люди, живущие внутри этих культур, не только формируются ими, но и формируют их. Подобно тому, как врожденные качества влияют на ход наших жизней, но не определяют их, так и культура влияет на нас, но сама по себе не решает, как нам поступать и что нам думать. Люди сохраняют или меняют культуры и структуры, внутри которых живут тем, как они думают, говорят и ведут себя. И при этом неважно, извлекают ли они из них пользу или страдают под их воздействием.

Давайте вернемся к примеру женщины, подвергшейся бытовому насилию. Если она решится реагировать по-иному, например, укрыться в убежище для женщин или найти хорошо оплачиваемую работу, или если кто-то заступится за нее, или же изменится законодательство и либо сделает действия мужа противозаконными, либо даст жене некоторую финансовую власть в их отношениях, а может быть, культурные нормы их общества более не будут одобрять его поведение по отношению к ней, тогда любое изменение из вышеперечисленного – поведенческое, структурное или культурное – повлияет на два других и разорвет мертвую хватку мужа. В конце концов, и его, вероятно, тоже можно изменить.

Меняются люди и обстоятельства – или их меняют - на горе или на счастье. Мы рассматриваем историю с точки зрения ближайших результатов: с этой точки зрения войны и завоевания играют, по-видимому, неизменную роль. Но некоторые исследователи гуманитарных вопросов рисуют иную, более сложную (и более оптимистичную) картину. Историки, такие как Джон Кииган и Риан Айслер, социологи, такие как Элиза Боулдинг, показали, что не все общества использовали войну как средство управления человеческими отношениями. А антропологи, такие как Брайан Фергюсон (чью работу я уже цитировала в Главе 2) и Раймонд Келли (24), показали, что институт войны в человеческой эволюции появился относительно поздно. Даже в сегодняшней пугающей общемировой ситуации, на которую в значительной мере влияют насильственные структуры и культуры, иногда удается избежать войны или положить ей конец, а искоренять несправедливости посредством сотрудничества, не прибегая к насилию. (25) (подробнее об этом в главе 5)

Подобное развитие событий не должно нас удивлять, поскольку в общественной жизни Запада, как и во многих других культурах, многие обыденные дела, организации и действия основываются на сотрудничестве и уважении. Общество - не монолит, а сложная, меняющаяся сеть отношений, систем и динамики их развития. При том, что возможно наличие мощных тенденций в одном направлении, может быть многое (люди, институты, практические методы), ведущее в другом направлении – подобно приливу и отливу. И хотя общая картина способна создавать впечатление доминирования, возможно существование и иных обстоятельств, которые будут такими же «реальными», основанными на уважении и сотрудничестве, а не на конкуренции и эксплуатации.

Эти альтернативные, контркультурные тенденции и субструктуры базируются на иной модели власти, нежели «власть над кем-то». Власть может также означать способность делать – и создавать – обстоятельства добрые, жизнеутверждающие: власть чтобы делать что-то. Она может также означать возможность действовать вместе с другими чтобы достичь общих целей: власть вместе с кем-то. Власть может быть дана нам кем-то, чтобы мы могли выполнять свои обязанности в их интересах: власть для. Сотрудничество само по себе может подразумевать наличие иерархий, но иерархий служения, а не доминирования, причем полномочия возложены на них по приглашению и по согласию. Эти подходы к пониманию природы власти ассоциируются с позитивными человеческими возможностями, особенно с нашей способностью к сотрудничеству.

Во многих странах мы видели, как наши гражданские порядки заметно сдвигаются от ситуации недвусмысленного доминирования, осуществляемого посредством насилия (даже если насильственные методы принудительного исполнения остаются за кулисами и иногда используются достаточно топорно). Например, в Великобритании ношение оружия практически вне закона, и в последнем опросе британских полицейских (несмотря на рост тяжелых преступлений) большинство из них заявили, что они предпочитают не носить оружие. При том, что всех нас чрезвычайно заботит рост популярности культуры пистолета (и ножа) в некоторых районах, я полагаю, что в большинстве своем британцы будут чувствовать себя скорее в меньшей, нежели в большей безопасности, если наша полиция начнет носить при себе оружие. И я думаю, что именно из-за таких позитивных культурных сдвигов так много людей все чаще и чаще начинают испытывать определенное беспокойство по отношению к войне. Они разрываются между привычным принятием войны как феномена необходимого в определенных обстоятельствах и растущим осознанием того, что война противоречит ценностями, которыми они живут в повседневной жизни.

Многие испытывают дискомфорт по поводу принудительного разделения между богатыми и бедными и стараются «внести свою лепту», покупая товары, произведенные в рамках Справедливой торговли и отдавая по крайней мере часть своего дохода на «благотворительность». Эти люди хотят голосовать за политику по распределению богатства и за заботу об окружающей среде, даже если им лично трудно отказаться от пользования унаследованными привилегиями. И, наконец, реально существует заметное, пусть и неустойчивое антивоенное движение. На сегодняшний день все это может показаться довольно неадекватным ответом на проблемы структурного и культурного насилия, но это означает, что их господство далеко не тотально и что есть базис для перемены. Как пишет об этом Айслер, «мы – со-творцы нашей социальной эволюции». (26)

ПСИХОЛОГИЯ И НРАВСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ

В конце книги «Человечество» Джонатан Гловер писал: «Слишком поздно остановить технологию. Сейчас мы должны обратиться именно к психологии». (27) Психологи разными способами описывали нравственное развитие человека от рождения до взросления. Однажды некий автор заявил, что способность к моральным суждениям развивается быстрее у мальчиков, чем у девочек. Однако, Кэрол Гиллиган, в своей книге «Иным голосом» утверждала, что это происходит из-за того, что само моральное развитие рассматривается с мужской точки зрения. У девочек, по ее мнению, иной подход к оценке моральных проблем. В то время, как нравственное чувство у мальчиков сосредоточено на морали справедливости, главная моральная проблема у девочек – это забота. Мальчики склонны разъединять и выбирать, а девочки объединять и интегрировать.

Эти две тенденции представляются мне взаимодополняющими, неважно, рассматриваем ли мы их как «сущностно» либо культурно обусловленными. Способность дифференцировать и выбирать является важным аспектом в реализации нравственных обязательств. Более того, утверждалось, что эта способность имеет существенно значение для мышления в любом виде. (29) Однако, способность объединять разнообразные аргументы и потребности, интегрировать идеи и основы, также имеет большое значение. Причем ценность и стимул заботы жизненно важны для нашего благополучия – как для того, кто заботится, так и для того, о ком заботятся. (По мнению Айслер, существует общепризнанная положительная связь между заботой о других и здоровьем самого опекающего лица.) (30)

Более целостный и всеохватывающий подход к оценке происходящего и к принятию решений могло бы помочь нам модифицировать ныне существующие оппозиционные взгляды и системы в жизни общества. В Великобритании примером тому могут служить шумные прения в Парламенте, «уведомления с тремя подчеркиваниями» для голосования и мажоритарная система относительного простого большинства. Мы можем также увидеть это в принципе состязательности в наших судах. Более целостный подход мог бы помочь нам действовать более продуктивно и мудро; уйти от синдрома противопоставления «мы или они», самым ярким проявлением которого является война.

В главе 6 я вернусь к вопросу идентичности и принадлежности. Здесь же я хотела бы сосредоточиться на нашей очевидной «потребности» с самого детства делить людей на «плохих и хороших» таким образом, который поддерживает дихотомию «мы-они», лежащую в основе доминантных видов поведения, структур и культур. Эта тенденция находит выражение и одновременно укрепляется через мифы и архетипы (как религиозные, так и не религиозные), в которых добро и зло персонифицированы. Даже когда эта персонификация носит сугубо символический характер, я считаю, что она воплощает и побуждает нашу склонность классифицировать других упрощенными и искаженными способами. (Моей собственной популярности не способствовало, когда именно так я высказалась о широко распространенном энтузиазме по поводу «Властелина Колец» Дж. Р.Р. Толкиена).

В «Архипелаге Гулаг» Александр Солженицын бросает вызов такому дуализму:

«Если б это так просто! – что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?..» (31)

Возможно, мы опасаемся нашей собственной способности к злу, и таким образом переносим свои ощущения на других. Возможно, мы настолько недостаточно примиряемся с уделом человеческой хрупкости и смертности, что утешаем себя, обвиняя других, и изо всех сил стремимся управлять ими, поскольку не в состоянии управлять собственной жизнью и смертью. Возможно, каким-то образом на некоей стадии нашего развития подобная паранойя внесла свой вклад в выживание тех, кто страдал ею.

Каким бы ни было объяснение наших психологических неполадок, мы можем принять решение управлять ими и адаптировать их с тем, чтобы они лучше служили нам в нынешних условиях. Все увеличивается количество мнений о развитии человечества, вдобавок к уже существующим теориям, описывающим как само собой разумеющееся развитие отдельных личностей из младенцев во взрослых. Поскольку мы получаем новый опыт, информацию и идеи, расширяются наши собственные понимание и кругозор. Последние исследования предполагают, что опыт и размышления способны изменить даже химические процессы в мозгу и его организацию. Если мы признаем, что господствующие культурные концепции и модели влияют на нас, мы захотим их изменить, точно так же, как меняем себя.

В глазах многих секуляристов (более того, и людей религиозных) религия несет ответственность за многие несправедливости в мире. Действительно, религия использовалась для того, чтобы оправдать и поддержать многие жестокости и насилие. (33) Но материалистические идеологии также оставили свой собственный след человеческих страданий. Я бы хотела подчеркнуть, что религия, равно как и прочие культурные влияния, может быть источником поддержки как для творческих, так и для деструктивных мыслей и поступков. Какими бы ни были наши системы верований, нам необходимо брать на себя ответственность за них и соразмерять их с нашими самыми основополагающими и всеобщими стандартами, нашими собственными глубочайшими ценностями и совестью. (34)

Тексты основных мировых религий содержат многочисленные призывы к своим читателям уважать и заботиться друг о друге и воздерживаться от насилия, но наравне с ними есть и отрывки, которые со всей очевидностью поддерживают доминирование и жестокость. Они отражают мировоззрение авторов и по-разному интерпретируются людьми, живущими в разное время и в разных обстоятельствах. При этом, разные люди выбирают разные отрывки, дабы поддержать собственные ценности. Религии, так же как и их адепты, параллельно помогают формировать культуру и формируются ею. Разными людьми они понимаются по-разному и используются для того, чтобы поддерживать или вдохновлять различные точки зрения.

Во имя религии люди мучили, убивали и шли на завоевания. Они угнетали женщин, учили ненависти и взрывали себя и других на куски. Но равным образом во имя религии люди посвящали свои жизни служению другим, уничтожению рабства, учили освобождению и выступали за справедливость. Религия – могущественная культурная сила, а иногда и серьезный мотиватор. Подобно другим идеологиям, религия предлагает прочную основу для размышлений и действий. Но, как однажды заметил мой друг мусульманин, озарение так же важно при интерпретации того, что написано, как оно было важно и при создании этого текста.

Айслер утверждает, что культура направляет нас скорее к поглощенности грехом и болью, нежели творчеством и удовольствиями. Она указывает на религиозные источники этой тенденции, а также на новое мышление, которое возвращает к жизни то, что наиболее позитивно в наших религиозных и прочих традициях, и заполняет наличествующие в них лакуны по отношению к женщинам и удовольствиям. (35)

Теория Айслер способна предложить некоторое объяснение той печальной реальности, в которой добродетель может показаться очень скучной. Может быть, кое-кто из читателей помнит экзаменационные вопросы к Милтоновскому «Потерянному раю»: почему Адам по сравнению с Сатаной выглядит таким скучным? (Ева показана полной простушкой, хотя, по правде говоря, ее довод в пользу того, чтобы съесть яблоко, имеет свою «изюминку»!) Недавно я услышала такую пословицу: «Лучше прожить один день львом, чем сто лет овцой». Хотя это высказывание пришло к нам из другой культуры, оно напомнило мне мой периодически повторявшийся детский сон, что я оказалась в раю, приговоренная к вечности быть хорошей девочкой в обществе хороших людей!

Похоже, что возбуждение нам необходимо, и, безусловно, тому есть весомые эволюционные причины. Война, вне всякого сомнения, событие волнующее. Она приводит участников на грань жизни и смерти, и дает воюющим возможность испытать обладание божественной силой. Во время войны в Ираке я слышала, как телевизионный репортер, задыхаясь, оживленно говорил: «Чтобы вообразить себе нечто столь же неистовое, мне пришлось вспомнить о Вьетнаме». (36)

Неужели современная жизнь представляет некоторым из нас слишком мало задач повышенной сложности? Неужели ей не удается давать выход нашей потребности действовать отважно и решительно – потребности, описываемой как «агрессия», ведь латинский корень этого слова означает скорее продвижение вперед, а не нападение, полагая тем самым, что это энергия, которую можно направить в позитивное русло. Может быть, нам нужно больше задач такого рода. Возможно также, что наша максимальная неспособность контролировать свою собственную судьбу или победить бренность бытия делает разрушение столь привлекательным, поскольку именно оно дает нам власть «решать проблемы», а это гораздо легче созидания. Вот почему победить в войне легче, чем выиграть мир. Может быть, военный миф черпает силу из нашей неспособности принять реалии человеческого существования, мириться с чувством безысходности от того, что силы наши ограничены и что мы беззащитны – тогда как подростку, от которого все отвернулись, лучше сжечь школу или застрелить нескольких одноклассников, чем оставаться беспомощным.

Может быть. Но, снова хочу повторить, что нам необходимо найти безвредные способы удовлетворения этой потребности. Преодоление ощущения отчужденности, отторжения и беспомощности могло бы стать началом. Есть масса вариантов для проявления героизма и возможности рисковать без войны. Если в нас живет потребность рисковать, доходить до той точки, где жизнь и смерть находятся в равновесии, то для этого имеется несколько очень хороших каналов – например, спасать других людей, пострадавших в разного рода бедствиях. Ведь такие события будут и дальше оставаться частью нашего человеческого существования, даже если мы избавимся от собственноручных катастроф, созданных нашими руками.

Мы можем и должны раскрыть и развить собственные творческие силы и обрести возбуждение и удовольствие в том, что можем делать и в чем можем участвовать вместе с другими. Мы должны дать нашим детям и нашей молодежи ощущение их собственной ценности и места в обществе. Мы должны обеспечить их заботой и поддержкой, показывая, как мы их любим, и создать новые формы общины, где общество преодолеет свою раздробленность. Мы должны научиться крепить собственное чувство идентичности и благополучия, оценивая по достоинству и укрепляя благополучие других. И мы можем смягчать чувство безысходности, обусловленное нашими ограничениями и страхом смерти, смиряясь с тем, кто мы и что мы во вселенной. Мы можем научиться находить трансцендентальность в стойкости и общечеловеческих реалиях, которые мы открываем для себя даже в быстротечности нашего собственного меняющегося мира и коротких жизней.

Для того, чтобы жить согласно тем ценностям, которые мы, что особенно важно, называем «гуманитарными», и ради выживания нас и нашей планеты, нам необходимо развивать другие способности, которые также являются частью нас самих, а именно: эмпатию, информационное взаимодействие и сотрудничество. Нам нужно использовать свои интеллектуальные способности в служении друг другу, в общении друг с другом.

Точно так же, как люди могут научиться думать и действовать жестоко, также они могут научиться думать и действовать с заботой и уважением. Их можно воспитать готовыми к борьбе и конкуренции, или готовыми играть и сотрудничать. Границы между этими двумя подходами никогда не станут постоянными или закрытыми наглухо – иначе их невозможно будет изменить. Но мы можем избрать путь отхода от акцентирования различий и антагонизма и направить наше внимание на поиск общей платформы и взаимно поддерживающих методов работы.

Системы, которые мы разработали (например, глобальный капитализм и милитаризм) настолько устоявшиеся, что трудно увидеть выход. Наша человеческая природа всегда может ниспровергнуть наши утопические устремления. Но точно так же, как мы в своей мирной жизни ухитряемся управлять собственными «антисоциальными» побуждениями, точно так же мы можем – вне всякого сомнения – научиться управлять нашими экономическими и международными отношениями более справедливо и конструктивно. История говорит нам о самых разнообразных переменах, и вызваны они были – по крайней мере, частично – человеческим фактором. Политики могут эволюционировать в соответствии с меняющимися ценностями и в свою очередь модифицировать или строить системы заново. И поскольку все мы являемся частью целого, каждый из нас может внести свой вклад в перемены.

«Если нас разделить, мы погибнем». Так сказал бывший Генеральный секретарь НАТО Джордж Робертсон. (37) Его слова относились к выживанию НАТО, но он высказал гораздо более великую истину.