Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

— Я весьма сожалею, джентльмены, но с доводами маршала Френча согласиться не моту. Я не отрицаю, что перед началом войны состоялись совещания французского и английского генеральных штабов, в результате чего наша страна обещала поддержать Францию всеми сухопутными силами, но Адмиралтейство с этим соглашением ничего общего не имеет. Германский флот за последние годы стал настолько мощным, что мы не можем рисковать экспедициями вплоть до Гельголанда, для того, чтобы драться с их военными кораблями вблизи их баз. Мне кажется, что правильнее было бы обратить все внимание на парализование германского торгового судоходства, и с этой целью сконцентрировать большинство сил в шотландских водах. Принимая, однако, во внимание, что для учреждения подобной блокады потребуются почти все суда Отечественного флота, Англия оказывается под угрозой возможного германского десанта, которому оставшиеся свободными силы, возможно, не успеют помешать высадиться. Поэтому я предлагаю, чтобы во Францию было отправлено не более двух третей нашей армии с тем, чтобы оставшаяся треть могла в любое время ликвидировать десант, если таковой состоится.

Эти слова произносит моложавый человек с квадратной, волевой челюстью. Первый лорд британского адмиралтейства. По континентальному понятию — морской министр, Винстон Черчилль.

Об этом человеке еще до сих пор говорят, и выступает он в парламенте с неизменным темпераментом, выражая самые смелые, иногда овеянные фантастикой мысли. Но, благодаря именно этим качествам, Черчилль сделал в годы перед войной быструю карьеру, выдвинувшись в самые первые ряды руководителей английской политики. В день, который мы описываем, он уже насчитывал третий год деятельности, как министр одного из самых ответственных органов английского государственного организма, как руководитель жизнью мощного, разбросанного по всем семи морям, флота.

Да... Винстон Черчилль сделал быструю карьеру, но консерваторы посматривают на него с опаской. Размах его идей велик, но и эгоизм его, как защитника своего детища, — флота — не меньший.

Подумайте только: Винстон Черчилль говорит о десанте и не хочет выпустить свои стальные корабли на немцев, чтобы заставить выйти их, как крыс, из баз!

Неслыханно!

Консерваторы косятся на морского министра: война начинается недурно! С тем, что только что сказал Черчилль, считались меньше всего.

С каких пор флот, надежда и гордость Англии, не может более заботиться о безопасности ее берегов? Неужели же Англия, которая постоянно уверяет, что уважает свою подпись под договорами, в первый же день войны должна будет отказываться от слова, данного своим союзникам?

Этого себе никто не представлял.

Но... ничего не поделаешь. У англичан первый девиз — safety fiist — безопасность прежде всего, а Винстон Черчилль, почем знать, может быть прав.

Поэтому парламент решает: послать французам четыре дивизии вместо шести обещанных. Остальных двух французы могут подождать...

Но французы, увы, на эти шесть дивизий рассчитывают...

* * *
О, этот Винстон Черчилль! — официально вздыхает английская общественность, но втайне одобряет его.

И вот почему:

Некоторое время спустя, снова в парламенте вмешивается он, охраняющий безопасность.

Престарелый лорд Робертс предлагает высадить английскую армию в Антверпене. Там, соединившись с бельгийской армией, она должна зайти во фланг немцам.

Великолепно! Немцы, при наличии подобной угрозы, будут лишены возможности передвигаться по Бельгии с той скоростью, с которой им хотелось бы пересечь эту страну, и, следовательно, лишатся возможности вторгнуться в северную Францию в тот срок, который предусматривает их генеральный штаб. Браво, сэр Робертс, благодаря вашему плану, генерал Шоффр сможет вздохнуть и привести в порядок свои разбросанный армии.

Но встает Винстон Черчилль:

— Мне очень жаль, джентльмены, но план лорда Робертса невыполним. Наш флот, стационирующий уже у берегов Шотландии, не может бросить начатую задачу блокады Германии и посвятить себя конвоированию транспортов. Я предлагаю упростить перевозку войск тем, что наши войска будут высаживаться в Гавре или в Калэ. Этим самым нам представится возможность выделить значительно меньшее число судов для конвоя.

Многие министры облегченно вздыхают. Им приятно, что план лорда Робертса встречает препятствия, потому что уже за много лет до 1914 года было решено, что в случае войны, англичане будут драться на левом фланге французов, а не бельгийцев.

Вздох, однако, был немного преждевременен. Винстон Черчилль не выиграл пока своей битвы.

— Чем может обосновать достопочтимый первый лорд Адмиралтейства свое предложение относительно Калэ и Гавра? — спрашивает внезапно лорд Китченер.

— Кроме высказанных мною соображений, всем известен план немцев, пройти только через южную Бельгию. Контакт с их армией тем самым не будет столь простым маневром, — отвечает Винстон Черчилль.

— А может ли достопочтимый лорд поручиться, что немцы со свойственным им «дрангом», не преминут использовать и северную Бельгию?

— Разрешите мне заявить, что я немцев изучил, и утверждаю, что они воспользуются именно северным путем, чтобы обойти наши армии с фланга и, больше того, обогнать их. Если наши армии не воспользуются Антверпеном, то они будут топтаться в районах Калэ и Гавра, не имея никакого плана, полагаясь только на гениальность Жоффра, который, как мы видим, не всегда решает вопросы правильно.

В полемику вмешивается Асквит, премьер-министр:

— Досточтимые ораторы касаются вопросов, которые, по моему мнению, относятся к компетенции генерального штаба. Я предлагаю уклониться от обсуждения их, доверив решение нашему командованию, и перейти к обсуждению общих мероприятий, связанных с ведением войны (одобрение па скамьях депутатов).

Поскольку меня информировал генерал Вильсон, война продолжится примерно три месяца, и, насколько мне известно, этого мнения придерживается большинство присутствующих (одобрения). Само собой разумеется, что нам не удастся обойтись имеющимися в наличности шестью дивизиями и придется приступить к формированию пополнений. Будем надеяться, что при столь кратковременной войне нашим резервным дивизиям не придется принять участие в военных операциях. Однако, при заключении мира всегда полезно иметь за собой силу, которой можно угрожать сломленному, но строптивому еще противнику. В силу этого, я был бы склонен просить лорда Китченера принять спешные меры к формированию дополнительных семи дивизий, что будет означать более чем удвоение мощи вооруженных сил нашей страны. Мы знаем, что, поручая эту задачу лорду Китченеру, мы возлагаем на него необыкновенный труд. Тем не менее, обстоятельства подсказывают, что он является единственным лицом, которое сможет удовлетворительно и быстро разрешить выдвигаемую нами проблему...

Внезапно происходит нечто необыкновенное. Лорд Китченер быстро поднимается со своего места и, минуя обращение к спикеру, заявляет премьер министру:

— Сэр. Война продолжится не три месяца, а три года, и я сформирую не семь дивизий, a все семьдесят!

Так же быстро, как встал, лорд Китченер садится, немного покраснев от одерживаема им волнения. В зале на мгновение воцаряется гробовая тишина. Подобно шуму девятого вала, она внезапно переходит в нарастающий возбужденный шепот и превращается в пылкий шум.

— Что сказал лорд Китченер? Три года?

— Три года...

— Три года? ... Три? ...

И вдруг шум спадает. Все депутаты, министры и публика проникаются страшной мыслью:

Действительно: если в действия приведены колоссальные механизмы армий Германии, России, Австро-Венгрии, Франции, Бельгии, Сербии, Черногории и теперь Англии, то взявшая разгон лавина не сможет остановиться перед первым препятствием, которым должно явиться первое поражение.

В души людей внезапно проникает леденящий ужас. Все вдруг понимают, что начата игра не на жизнь, а на смерть, на карту поставлен уже не престиж, а само существование Англии, что испытания будут самыми трудными в всей ее истории, что британский лев выйдет из нее с тысячами ран, и потребуется наивысшее напряжение нации…

И поэтому, когда из Фолькстона отходят первые громадные транспорты, сплошь набитые солдатами в хаки, командующий этими дивизиями маршал Френч стоит на палубе крейсера одиноко, задумчиво, и его взгляд с тревогой следит за дымящими пароходами: он везет на верную смерть авангард смельчаков будущей двухмиллионной армии, из которой на родину вернется только три четверти.

Солнце медленно склоняется к горизонту, с трудом пронизывая красноватыми лучами черные, густые клубы дыма, которые валят из серых труб низких военных судов-конвоиров. «Томми», — солдаты Англии, — задумчиво смотрят на небо, словно наливающееся кровью, и предрекающее их судьбу.

Но сержанты зорко следят, чтобы настроение не падало, чтобы Томми не стали сантиментальными, и коротко приказывают:

— Запевай!

И на одном транспорте вспыхивает песенка о Типперери, которую поют ирландцы северного Уэльса, верные союзники Англии, не изменившие ей даже теперь, 25 лет спустя, при наличии свободного государства де Валери.
... Godbye Piccadilly, farewell Leicester square!

It’s a long, long way to Tipperary

But my heart right there. . .
Молодые, задорные голоса. Они поют с увлечением, во все горло, как гимн нации, словно зная, что «Типперери» скоро завоюет мир.

И не без основания. Не успел замолкнуть первый куплет на первом транспорте, как мелодию подхватывают солдаты второго парохода, третьего, и через мгновенье кажется, что весь Ла Манш поет песенку, которую будут через две недели исполнять в Петербурге, через месяц в Белграде, а в магазинах Парижа и Лондона появятся рубашки «Типперери», воротнички «Типперери», конфеты «Типперери» ...

С песней и футбольными мячами, привязанными к ранцам, вошли Томми Аткинсы в ряды солдат, говорящих на гортанном языке галлов, — солдат, уже обтрепавшихся, усталых и небритых, солдат, уже проклинающих войну.