Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

28 АВГУСТА

Теперь от кисти нашей руки, положенной на страницу, остались только три пальца... Мизинец, — шестой корпус Благовещенского, уже ампутирован и в счет не идет. Большой палец, — первый корпус Артамонова, — отступает на Сольдау с тем, чтобы пройти позже на Мушакен, повернуть резко к югу и через Яново вернуться на русскую территорию.

В целости остается только центр армии, наши три пальца: указательный — двадцать третий корпус Кондратовича, средний — пятнадцатый корпус Мартоса, и безымянный — тринадцатый корпус Клюева, который стремится с севера, из Алленштейна, на юго-запад, пытаясь слиться с силами Мартоса.

Описываемый день — роковой. К вечеру его совершается решение судьбы.

Но как начинается этот день! Заботами и тревогой для германского командования. На рассвете положение правого крыла Гинденбурга отчаянное. В продолжение утра дело выглядит так, как, если бы германская победа в последнюю минуту грозила выскользнуть из рук командующего восьмой армией. Кажется, что к вечеру и его, и Мольтке постигнет тяжелое разочарование, может быть, решительное поражение.

В продолжении всего времени, пока солнце приближалось к зениту, в руки Гинденбурга попадали только известия о несчастьях. И только тогда, когда оно перевалило через эту точку, и начало склоняться к западу, картина резко переменилась, и Гинденбург мог свободно вздохнуть.

Да, утро 28 августа было трудным для германских войск. Было ясно, что добиться решительного успеха накануне не удалось. Поставленная «Оберкомандо Ахт» цель, — окружение центра второй русской армии XIII, XV корпусов и второй дивизии XXIII корпуса, казалась трудно достижимой. Главным препятствием явился первый корпус Франсуа, на поддержку которого Гинденбург и Людендорф не могли рассчитывать. Франсуа был прикован к Сольдау тяжелыми боями с арьергардами Артамонова. Вследствие этого для задуманной германцами операции оставался свободным только двадцатый корпус Шольца, усиленный частями ландвера и прибывшими пополнениями, которые в продолжении истекшего дня уже дрались с ним плечо о плечо. Далее, Гинденбург располагал третьей резервной дивизией генерала фон Моргена, не участвовавшей со дня битвы под Гумбиненом еще в операциях против второй русской армии. Кроме того к месту решительной битвы спешила ландвер-дивизия фон дер Гольца.

Собственно, эта дивизия должна была уже давно находиться на месте, но русская кавалерия, нарушавшая правильную циркуляцию германских поездов, задерживала переброску, и ей приходилось приближаться к полю битвы окольными путями. Теперь, однако, она спешно выгружалась в Остероде и Бизеллене.

В довершение всего Гинденбург, оставив попытку добить корпус Благовещенского, повернул корпуса Бюлова и Макензена, несмотря на то, что последний рвал и метал, не понимая, почему приказы Оберкомандо Ахт меняются с такой быстротой и так противоречат друг другу. Как бы то ни было, и эти два корпуса повернули на Алленштейн и должны были обрушиться на тыл русской армии, состоявшей всего лишь из двух с половиной корпусов!

Если бы удалось то, о чем задумал Гинденбург, вокруг корпусов Клюева и Мартоса замкнулось бы гигантское кольцо, из которого нельзя было бы найти выхода. Дьявольский план заключался в том, чтобы в первую очередь лишить русских возможности отступления на Нейденбург. Выполнение этой задачи было поручено 41-й дивизии двадцатого корпуса, — дивизии Зонитага, — которая ночью должна была начать поход с юга на север. Достигнув указанных директивой Гинденбурга целей, она должна была образовать барьер, о который вынуждены были бы разбиться русские полки, после того, как их опрокинула бы надвигающаяся с запада и с севера волна германских войск. В случае удачи этой операции Самсонову оставался бы только один выход — отступление на восток, но в этом направлении путь вел через непроходимые леса, бесчисленные озера и болота и, что хуже всего, за этими препятствиями должен был подкарауливать корпус Макензена.

* * *
В семь часов утра нервничающий Гинденбург направляется на наблюдательный пункт в Фрегенау, — околицу деревушки, расположенную неподалеку от Танненберга. Его значок командующего армией развевается в воздухе недалеко от корпусного значка генерала фон Шольца. Густой туман покрывает местность, и с востока слышны тяжелые вздохи ожесточенной канонады.

Гинденбург смотрит на часы. Дивизия Зонитага, — сорок первая, — должна начать атаку первой, но командир ее не испытывает, по-видимому, никакого энтузиазма для начала азартного маневра.

Только из боязни, как бы новый отказ не обошелся дорого, накануне он уклонился от исполнения предписаний. Зонитаг двинулся вперед, нехотя, наткнувшись сразу на сильное сопротивление корпуса Мартоса, и едва рассеялся туман, как его дивизия оказалась отрезанной от тыла ураганным огнем артиллерии русского двадцать третьего корпуса, расположившегося около Буякена. В 9 часов утра сорок первая дивизия перестала существовать. Она бежала, оставив на поле битвы тринадцать орудий и 2 400 человек убитыми и ранеными. Остатки спаслись только потому, что русские не предприняли достаточно энергичного преследования.

Итак, с семи часов утра Гинденбург и Людендорф стоят на холме вблизи околицы Фрегенау и ожидают хороших известий от Зонитага. Однако, этих известий нет. Только оглушительная канонада раздается с того места, где произошла первая схватка, долженствующая в продолжение следующих часов принять характер огромного боя.

Тем временем часы текут, и германский генерал фон Морген на другом конце фронта, высоко на севере, — там, где в бездействии стоит его дивизия, — теряет терпение. На собственную ответственность он отдает приказ своим резервистам наступать. Морген увлекает за собой соседние дивизии, но... увы, его порыв разбивается о стену русских.

Донесение о неудавшейся попытке Моргена опрокинуть русских подействовало угнетающе на Гинденбурга. Некоторое время спустя ему докладывают о другом неутешительном известии. Прибыла записка из дивизии Зонитага, в которой сообщалось, что она разбита под Ваплицем наголову, напоровшись в болотистой долине на неожиданно вынырнувших из тумана русских. Серьезность положения усугублялась тем, что это известие запоздало. В тот момент, когда Гинденбург держал в руках роковую бумажку, дивизия Зонитага уже больше часа находилась в полном беспорядочном отступлении. Единственно, на что он мог надеяться теперь, это — остановить ее между озером Ковнаткен и обширным болотом юго-восточнее Танненберга, но это и все... Сорок первая германская дивизия была выведена из строя.

Столь неожиданный отпор русских опрокинул весь план Оберкомандо Ахт. В том месте, где ожидалось решение участи русской второй армии, открывался свободный выход из подготовлявшегося гигантского кольца.

Пополудни, однако, германцам стало легче. Гинденбург получает три сообщения, которые позволяют в первый раз оптимистически смотреть на исход сражения. Франсуа занял Сольдау, и Артамонов, потеряв голову, поспешно отступает на Млаву, проявляя, однако, при этом большую личную храбрость. Он отступал последним, пропуская мимо себя проходящие войска. Стоя в своем генеральском пальто на мосту через речку Сольдау, и распахнув красные полы, он как будто искал смерти. Затем он перешел мост и остался с ротой лейб-гвардии Литовского полка, прикрывавшей его. Вместе с этой же ротой Артамонов перешел реку и остался на валу окопа, подвергнувшегося сильному обстрелу неприятельской артиллерии. Уже выбыла треть роты, но Артамонов спокойно сидел, выжидая время, когда пора будете мост взрывать. Некоторое время спустя он отдал приказ взорвать мост, и рота стала отходить. Можете быть, этим он думал загладить неудачу своего корпуса. Может быть своей смертью он хотел искупить гибель многих тысяч русских солдат. Но как бы то ни было, Артамонов, если и оказался недостаточно распорядительным командиром, то во всяком случае проявил исключительную личную храбрость.

Второе известие было от Зонитага, сообщавшего, что русские не преследуют его, вследствие чего паника в дивизии постепенно исчезла. И наконец, третье известие о занятии фон дер Гольцем Хоенштейна, несмотря на то, что корпус Клюева устремляется в его фланг и тыл.

В течение этого дня и русские, и германцы продолжают драться ожесточенно и с переменным успехом. И только к вечеру Мартос, изнывающий под напором превосходных сил неприятеля, должен очистить свои позиции и отступить в южном направлении. Потери его корпуса ужасны, но и немцам этот день обходится дорого. К вечеру Хоенштейн представляет собой смесь разбитых и утомленных германских полков.

Удастся ли русским ускользнуть из клещей Гинденбурга, удастся ли им пробиться на юг?

Гинденбург и Людендорф прилагает все усилия к тому, чтобы лишить центр самсоновской армии этого последнего шанса. Они пытаются создать на юге новый барьер, который должен отрезать русских от их родной земли. Этот барьер должен протянуться от Нейденбурга до Вилленберга.

Хорошо... Барьер... Но как создать его!

Генерал фон Франсуа должен, во что бы то ни стало, поспеть туда.

Франсуа обеспечив свой тыл со стороны Сольдау пятой Поммернской ландвер-бригадой, стремится, имея впереди себя кавалерию и дозоры, форсированным маршем на Нейденбург. Пополудни он своей второй дивизией натыкается на части двадцать третьего корпуса Кондратовича, но только к вечеру ему удается оттеснить своего упорного противника. К полуночи Франсуа может дать своим войскам легкую передышку, заняв Нейденбург, но его кавалерия неотступно продолжает движение на восток, в то время как бригада Мметтау, собирающаяся на следующий день достигнуть расположенного в тридцати пяти километрах Виленберга, тоже вливается в Нейденбург.

Но что делают в этот день корпуса Бюлова и Макензена?На этот раз Самсонов едет к Мартосу, который, несмотря на ранний час, уже стоит на своем наблюдательном пункте, вблизи Надрау.

Но прежде, чем покинуть свою ставку, ген. Самсонов посылает телеграмму Жилинскому, в которой сообщает об исключительно серьезном положении своей армии. Он доводит также до сведения, что некоторое время вынужден будет остаться без связи со ставкой главнокомандующего, потому что его радиостанция в Нейденбурге находится под угрозой. Станцию, а также аппараты Юза приходится перенести в местечко, расположенное поближе к границе, может быть даже в Яново.

Во время пути ген. Самсонов усиленно курит, откинувшись на подушки открытого автомобиля. В его мозгу созревает твердое решение: он больше не будет внимать советам сотрудников своего штаба и не намерен в дальнейшем исполнять приказы Жилинского. Генерал решает прислушиваться только к тому, что будут сообщать генералы Клюев и Мартос. Истекший день быль достаточно яркой иллюстрацией того, какова ценность распоряжений Постовского и Вялова.

О, если бы у него были сейчас потерянные первый и шестой корпуса! Эта мысль неотвязно терзает Самсонова, заставляя его мрачно смотреть на будущее. Ему ясно теперь, что план Гинденбурга все-таки не был разгадан в то время, как его планы были разложены на столе Людендорфа. Для германского командования намерения русских генералов были ясны, как простая химическая формула.

Каким образом неприятель был так хорошо осведомлен?

Самсонову и в голову не приходило, что какая-то невидимая рука направляет его телеграммы прямо в немецкие штабы. Такой возможности он никак не мог допустить.

И внезапно острая мысль пронзает его мозг. Боже мой! Да где же Ренненкампф? Почему он не спешит сюда, где собралась вся восьмая германская армия? Почему он не торопится? — ведь, перед ним нет больше никакого неприятеля!

Мысль о Ренненкампфе наполняет Самсонова раздражением. Неужели же этот генерал ставит личную размолвку выше интересов родины? Неужели он забыл рукопожатие, которым они официально обменялись в Знаменке в присутствии великого князя? Неужели Ренненкампф, добившись победы под Гумбиненом, стремится поражением Самсонова только оттенить свои успехи?

Если это так, то Ренненкампф плохой боевой товарищ, и если со второй русской армией случится то, о чем Самсонову не хочется думать, то это на веки вечные ляжет темным пятном на совесть Ренненкампфа, на его имя, на всех его потомков... История не станет искать оправданий, почему Ренненкампф не пошел на помощь. Она констатирует только, что он не пошел, что он не сделал даже малейшей попытки приблизиться, и этого будет достаточно, чтобы заклеймить его на веки позором.

* * *
Было, примерно, половина седьмого утра, когда в сопровождении Постовского автомобиль Самсонова несся по направлению к Едвабно. В Грюнфлисе ему навстречу попался длинный обоз крестьянских подвод с ранеными. Самсонов приказал подводам остановиться. Потрясенный печальной картиной, он вышел из автомобиля и начал обходить повозки, пожимая солдатам руки, подбадривая их. И когда он дошел до последней телеги, он заметил, что несколько его офицеров собрались на полянке вблизи дороги. Он приблизился к группе и предложил офицерам свободно высказать свои мнения. Все сели и разложили на коленях карты. Большинство, в особенности молодежь, пришло к заключению, что единственным решением может быть только отступление, и отступление немедленное, на Яново.

— Нет, — категорически обрывает рассуждения молодежи Постовский. — Мы не можем принять никакого решения прежде, чем не посоветуемся с командиром пятнадцатого корпуса, Мартосом.

Самсонов закусывает губу, но ничего не говорит. С этого момента он больше не считается с возможной помощью Ренненкампфа.

Вся его надежда сосредоточилась на тринадцатом корпусе Клюева, который, в соответствии с его приказами, в данный момент вел энергичные атаки на Хоэнштейн. Если бы Клюеву удалось во время охватить с севера германский фланг, действующий против пятнадцатого корпуса, то положение могло бы измениться, и центр неприятельского фронта, отрезанный от тыла, мог быть уничтоженным. Командующий второй русской армией не был человеком, который оставляет попытки, прежде чем не использует последний шанс.