Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

КРУШЕНИЕ

Солнце подымается все выше. До этого мгновения Самсонов мог еще надеяться. До полудня ждал он, что генерал Клюев обойдет неприятеля с фланга, и разгоревшийся бой к вечеру закончится успехом русского оружия.

Полдень остался позади. Солнце перевалило через зенит и начало постепенно склоняться к западу. Внезапно офицеры штаба Самсонова услышали новый шум, гул новой битвы, где-то далеко, далеко на севере, в направлении Хоэнштейна, — гул, который мощно и неуклонно нарастал. В первое мгновение нервы Самсонова сдали, и слезы радости навернулись на его глаза. Он был убежден, что этот гул является ничем иным, как боем, который с большим порывом начал Клюев, несомненно обрушившийся на фланг неприятеля.

Бежали минуты, часы... Столь нетерпеливо ожидаемые донесения от Клюева тем не менее не поступали. Самсонов посылал в расположение корпуса Клюева офицеров, верховых, но ни офицеры, ни солдаты не возвращались обратно.

И вот, Самсонов и Мартос стоят на холме, смотрят на север, где все сильнее и сильнее грохочут орудия, и им кажется, что этот гул даже приближается к ним.

Оба становятся беспокойными, оба не знают, что можно предпринять. С минуту Самсонов думает, не нужно ли ему поспешить к месту, где решается судьба операции, с тем, чтобы, собственными глазами убедиться, что там происходит, отдать нужные распоряжения, если Клюев находится в замешательстве?

И вдруг...

Глаза Самсонова расширяются от ужаса. Он видит на дороге, обтекающей с севера холм, бегущую массу солдат, бросающих в канаву сумки, скатки, винтовки, — бегущих людей, — не колонну, не батальон, не полк, нет — словно стадо, объятое паникой, — свои собственные войска!

Подавленное восклицание вырывается из груди Самсонова. Ошеломленный, он хватается за кобуру, расстегивает ее, чтобы выхватить револьвер, но прежде чем он успевает это сделать, несколько молодых офицеров, без всякого приказа с его стороны, вскакивают на лошадей вонзают шпоры и галопом несутся навстречу бегущим войскам.

— Стой! Сто-ой!

Офицеры кричат, пинками кулаков и ножен, ударами рукояток револьверов, стараются остановить человеческое стадо, вертятся среди него, и глаза их читают на погонах номера полков, принадлежащих к одной из бригад Клюева, той бригаде, которая должна была нанести первый удар во фланг неприятеля.

Да, это было бегство, ужасное бегство истощенных, изголодавшихся людей, внезапно потерявших стойкость нервов. Бросив на землю свою фуражку, Самсонов стоял на склоне холма, грозил кулаком, призывал поддать образумиться, но расстояние было слишком велико, чтобы солдаты могли разобрать его голос, понять, то, что им приказывает командующий армией.

Лишь с большим трудом удалось внести в поток обезумевших людей некоторое успокоение. Выяснилось, что бригада Клюева, которая должна была нанести фланговый удар, напоролась на западню, на давно подготовленную Гинденбургом преграду. Бригада была взята под ужасный артиллерийский обстрел и буквально расстреляна.

Самсонов поспешил на вершину холма, подозвал к себе первого попавшегося под руку полковника генерального штаба и приказал ему: карьером нестись к Клюеву, чтобы узнать, каково положение остальных полков на участке тридцатого корпуса, не осталось ли у Клюева еще достаточно силы, чтобы все-таки завершить обходный маневр.

Полковник умчался, а Самсонов, с холма, крепко стиснув руки, наблюдал как по тыловым дорогам неслись тарахтящие обозные повозки, как обозные нахлестывали обезумевших лошадей, как распылялось имущество его армии.

У подножия холма нарастал хаос. Все перемешалось: повозки, кавалеристы, пехотинцы, санитарные двуколки неслись без определенной цели, — от солнца, на восток.

— Я остановлю этот кабак! — злобно, сквозь зубы, выкрикивает Самсонов и, вырвав из кобуры револьвер, спускается на дорогу, останавливается поперек ее.

— Стой! — кричит он мощным голосом, покрывающим шум бегущих. Левой рукой он хватает за грудь то одного, то другого солдата, сталкивает их прочь с дороги. Вокруг него собирается группа взволнованных офицеров, с револьверами в руках, готовых на все и повторяющих действия своего командира. В несколько минут удается остановить батальон Нарвского полка и другой — Копорского. Самсонов подзывает их офицеров и приказывает выстроить батальоны фронтом вдоль дороги. Среди копорцев и нарвцев быстро восстанавливается порядок, их офицеры занимают свои места, потупив глаза, стыдясь происшедшего. Батальоны стоят, ожидая, что Самсонов прикажет, но время для приказаний еще не наступило. Генералу все еще приходится бороться с бегущим потоком, бранясь и увещевая. Он пытается остановить его, указывает, что бегущие ведут себя позорно по отношению к знамени и родине.

— Я сам поведу вас в бой, если это будет необходимо! — кричит он охрипшим голосом.

И предоставив офицерам водворять порядок, он снова взбегает на холм, как раз в тот момент, когда возвращается посланный к Клюеву полковник с донесением:

— Командир тринадцатого корпуса доносит, что он не может выполнить боевой приказ обойти немцев, потому что немцы сами атакуют его превосходными силами и он больше не располагает свободой действия.

— Заметили ли вы сами что-нибудь важное? — спрашивает Самсонов.

— Да, ваше превосходительство: между нашими позициями, — то есть между расположением пятнадцатого корпуса и корпусом Клюева, —уже движется сильная германская пехота....

В этот момент к говорящим подходит Мартос, который слышит последние слова. Побледнев, он прикладывает руку к козырьку и прерывисто говорит:

— В таком случае, ваше превосходительство, мне кажется, нам пора отступать... Постараемся вырваться из этого чертовского котла, прежде, чем нам будет нанесен смертельный удар.

Самсонов молчит. Потирая подбородок, он некоторое время смотрит на носки своих запыленных сапог, затем переводит взор на выстроенные у подножия холма батальоны, обводит взором затянутый дымом и пламенем горизонт, и обращается к Постовскому, который стоит с удрученным выражением лица поодаль.

— Что скажете вы на это, Постовский?

Постовский угрюмо молчит. Тогда Самсонов делает знак кивком головы Мартосу следовать и подходит к Постовскому.

— Я предлагаю вам высказаться, — угрожающе говорит он своему начальнику штаба.

И вдруг, в тот момент, когда Самсонову нужна моральная поддержка, нужны ясные советы, когда требуется опора, Постовский начинает говорить дрожащим голосом, плаксиво, что отступать нельзя, — трудно, ведь, попросту оборвать бой, невозможно отряхнуть с себя вцепившихся немцев. Он заявляет, что наступил кризис, но что он еще не видит в данный момент трагедии. По его мнению, не все еще погибло...

Но по мере того, как он говорит, его голос крепнет и с убеждением прибавляет:

— Конечно, корпус Клюева ведет тяжелый бой, но на участке корпуса Мартоса дела вовсе не стоят так плохо. Нельзя отрицать, конечно, что и корпус Матроса изнывает, но все может перемениться. Отступление обоих корпусов было бы равнозначащим потере сражения.

Мартоса это взрывает и он кричит:

— Вы правы, ваше превосходительство, мы проиграли битву.

Он хочет еще прибавить, что в конце концов во всем этом виновата Постовский, виноват и Жилинский, но, считая в данную минуту бесполезным делать укоры, только с отчаянием отмахивается рукой.

Чувствуя, что между двумя генералами нарастает ненависть, которая может окончиться ужасной вспышкой, Самсонов приближается к ним и вмешивается:

— Вы же знаете, Постовский, как я внимательно прислушиваюсь к вашим указаниям. И еще теперь я склонен выслушать их с полным доверием. Примите во внимание, что приказ об отступлении мы можем отдать в любой момент, и при данной обстановке многое зависит от того, будет ли он отдан на пять минут раньше, или на пять минут позже. Выскажитесь, что вы думаете...

Возникает оживленное совещание трех генералов, из которых нервничают только Мартос и Постовский. Самсонов спокойно выслушивает мнение обоих, и в конце концов присоединяется к мнению Постовского. Клюев должен, несмотря на все, еще раз попытаться наступать, должен броситься вперед, не щадя ни себя, ни своих солдат. И если этот последний удар не удастся, тогда уже придется примириться с худшим... Битва под Сольдау будет проиграна...

Снова подзывается полковник генерального штаба, который уже раз ездил к Клюеву. Тот получает приказание вторично направиться туда и сказать, что все, именно все зависит от того, опрокинет ли Клюев немцев, или нет.

И полковник опять уносится на гул битвы и скрывается за густыми клубами пыли. А Самсонов и его помощники стоят на холме и вслушиваются в перекатывающуюся, крепнущую канонаду, которая то вспыхивает, то замирает на участке тринадцатого корпуса. Проходит добрый час, прежде чем полковник возвращается и доносит, что войска Клюева по-прежнему ведут тяжелый бой, но продвинуться не могут, и что за счастье можно почитать, если Клюеву удастся вообще сдержать натиск немцев.

— Неприятель в ужасном перевесе, ваше превосходительство, — заканчивает полковник, — немцы бросаются вперед, как сумасшедшие, словно понимая, что в настоящее время борьба идете не на жизнь, а на смерть!

Мартос вторично и настойчиво обращается к Самсонову:

— Мы должны быть готовы к крушению всех наших надежд. Я все-таки предлагаю начать отступление на Хоржеле, на юго-восток.

Постовский злобно взглядывает на Мартоса, но не произносит ничего.

— Нет, — говорит Самсонов, если уж отступать, то на Нейденбург, на юг. Мы попытаемся удержать этот город.

— На юг будет опасно, ваше превосходительство, — с сомнением говорит Мартос.

— Тем не менее попытаемся все-таки на юг, — настаивает Самсонов и предлагает выписать необходимый приказ.

И в тот момент, когда адъютант начинаете записывать директиву отступления, на холм вскарабкивается покрытый пылью мотоциклетист. Лицо его окровавлено, — несчастный по-видимому, упал и сильно разбился, — он слезает с седла, отирает рукавом с лица кровавую грязь, подходит к Самсонову, вытягивается и протягивает конверте.

— Незадолго до того как свернулась радиостанция в Нейденбурге, была принята еще последняя телеграмма от командующего фронта, — докладывает он.

Самсонов нетерпеливо вскрывает конверте и читает:

«Командующему второй армией:

Доблестные войска вверенной вам армии выдержали тяжелое испытание, которое выпало на их долю во время боев 25, 26 и 27 августа. Я приказал генералу Ренненкампфу, который продвинулся уже до Гердауэна, войти с вами в кавалерийскую связь. Надеюсь, что 29 августа вы, объединившись с Ренненкампфом, отбросите неприятеля.

ЖИЛИНСКИЙ».

Самсонов с досадой усмехается и вторично пробегает ироническое послание судьбы. Мартос, заметивший странное выражение лица своего начальника, спрашивает:

— Какие-нибудь неприятные новости, ваше превосходительство?

— Хуже, — с ноткой печали отвечает Самсонов и передает ему радиограмму.

Мартос со вздохом перечитывает строки и возвращает бумажку. Самсонов методически разрывает ее на мелкие куски, подымает ладонь и следит за тем, как ветер разносит послание Жилинского. И когда последний кусочек улетает с ладони, он подходит к офицерам своего штаба. Но едва ему удается произнести первое слово, как в воздухе внезапно раздается резкий визг, затем земля вздрагивает от удара, и в нескольких десятках метрах от холма к небу взлетает мощный фонтан земли. После этого один за другим по холму начинают бить гранаты, долина и дорога начинают кипеть, в воздухе вспыхивают мягкие облачка шрапнельных разрывов и на холм обрушивается целый ливень снарядов.

Самсонов поднимает бинокль и видит, как по направлению к дороге катятся серые человеческие ряды. Немцы...

Нет, так просто они этого холма не возьмут!.. На мгновение Самсонову хочется стать во главе двух собранных вдоль дороги батальонов, самому взять в руки знамя какого-нибудь полка и погибнуть под огнем винтовочных и пулеметных выстрелов. Он пытается внушить это инстинктивное желание каждому храброму солдату, и спокойными шагами спускается с холма.

На полпути, навстречу ему поднимается командир одного из бежавших полков, запыленный, усталый, осунувшийся. С подлинным страхом в глазах он подносит руку к козырьку и начинает рапортовать что-то бессвязное. Самсонов смотрит на несчастного командира, останавливается и глухо говорит:

— Вам, собственно говоря, надо было бы сорвать погоны за такие дела, но, к сожалению, обстановка не дает времени для патетических разжалований. Во всяком случае с этого момента считайте, что вы больше не являетесь командиром вашего полка.

Заметив вблизи себя молодого подполковника саперных войск, в глазах которого, как кажется Самсонову, горит преданность и отвага, он подзывает его и говорит:

— Возьмите оба собранных там, внизу, батальона и покажите, что может сделать молодежь. Смотрите: там, впереди, неприятель. Он в десять раз сильнее вас, но он не смеет прорваться в образующуюся брешь. Пусть нарвцы и копорцы загладят свою вину! Пусть покажут, что они являются отпрысками тех солдат, которыми командовал Суворов! Вперед!!

Радость вспыхивает в глазах подполковника. Поспешно отдав честь, он, придерживая левой рукой ножны шашки и выхватывая на ходу из кобуры револьвер, спешит к обоим батальонам.

— Влево по линии в цепь! — на ходу кричит он. — За мной, вперед, бегом, марш! Ура!!

Солдаты медленно и нехотя рассыпаются. Подполковник, не оборачиваясь на них и уверенный, что все за ним следуют, меняет направление и бежит навстречу немцам, — пять, десять, двадцать шагов. Затем он оборачивается и видит... что за ним не следует никто! Резко повернувшись, он возвращается к солдатам, хватает одного за грудь и, наливаясь кровью, кричит:

— Трусы! Мерзавцы! Немцев испугались? Вперед, говорю я!!

Командир взвода, поручик с землистым от переутомления лицом, глухо говорит:

— Не только солдаты не могут, но и мы, полковник. Пять дней без еды, сутки без воды...

В этот момент перед фронтом появляется Самсонов.

— В чем дело? — резко спрашивает он. — Почему вы не наступаете, как я это приказал, полковник?

— Одну минуту, ваше превосходительство, — торопливо отвечает тот и, повысив до предела голос, хрипло кричит:

— За мной, ребята! Вперед, бегом марш!

Он снова бросается вперед, снова останавливается и видит, как солдаты угрюмо начинают бросать на землю винтовки.

И когда фронт нарвцев и копорцев расстраивается, когда солдаты начинают по одиночке самовольно покидать строй, полковник понимает, что люди измотаны в конец, что с ними ничего не предпримешь... Он поднимает свой наган, смотрит в упор на Самсонова, вытягивается в струнку и, глубоко вздохнув, нажимает гашетку. Пуля пробивает голову навылет, и подполковник, как сноп, падает перед ногами командующего армией.

Фигура Самсонова, всегда такая прямая, в это мгновенье в первый раз сутулится. Кажется, будто последние силы покинули этого человека, на которого невыносимым грузом навалились и ответственность, и беспомощность. Сняв фуражку и подставляя голову освежающим струям ветра, он тяжелыми шагами возвращается на стоянку штаба и тихим, разбитым голосом обращается к безмолвствующим офицерам:

— Отправимся в Нейденбург.

Мартос, оживившись, поспешно отдает приказы: его корпус и корпус Клюева должны, наконец, начать отступление. Самсонов садится на коня и, не дожидаясь, пока приказы будут разосланы, кивает Мартосу головой, съезжая с холма первым и намереваясь организовать под Нейденбургом сопротивление, прежде чем туда подойдут отступающие корпуса. Мартос следует за ним некоторое время спустя и нагоняет Самсонова по пути. Он видит пустой, открытый автомобиль с замершим у руля шофером, а немного позади на краю дороги сидящего на траве Самсонова, охватившего лицо руками.

Мартос подходит к своему командиру. Тот тяжело поднимается и задумчиво говорит:

— Если нам удастся во время сконцентрировать под Нейденбургом ваши корпуса, я, кажется, еще смогу повернуть дело к лучшему.

После этого он крепко жмет руку Мартосу и садится в автомобиль. Шофер рывком трогает машину. С этого мгновения генералу Самсонову больше не суждено увидеть своего верного боевого товарища, храброго и решительного генерала Мартоса...