Первая корни глава 1

Парал­лельно правому берегу Куры проло­жен поперек склона Святой горы ³⁰ Головинский про­спект длиной в полтора километра. Это цен­тральная и самая оживлен­ная улица города ³¹, характерная черта которой - беззаботность. По этому широкому проспекту по вече­рам прогуливалась публика, от­дыхая от дневного зноя. От про­спекта на север – протянута Оль­гинская улица ³² – начало Военно-гру­зинской дороги, связавшей кратчайшим путем город с Влади­кавказом через главный Кавказский хре­бет. С середины Ольгинской улицы шла большая Цхнетская улица ³³, которая вела к новой части го­рода Ваке, что по-грузински означает «плоская возвышен­ность». По левой стороне Головинского проспекта находятся здание Казен­ного театра и чуть по­дальше – те­атр «Артистического Общества»», Александровский сад, Военно-ис­торический музей. На правой сто­роне проспекта расположены «Во­ронцовский дворец», Александро-Невский военный со­бор, 1-я муж­ская гимназия, «Храм Славы» в память окончания кавказской войны.

В общих чертах Головинский проспект сложился к середине XIX века при наместничестве князя М. С. Воронцова ³⁴ и состоял из двух частей – Дворцовой улицы (очень короткой, начало проспекта) и соб­ственно про­спекта. Параллельно Дворцовой улице и Головинскому проспекту идет улица Петра Вели­кого ³⁵; на ней находилась канцеля­рия наместника. По правой, нечет­ной стороне, на Эриванской площади около Караван-сарая Тамам­шева располо­жен сквер с фон­таном и памятником А. С. Пуш­кину, открытый 25 мая 1892 г. на деньги, собранные горожанами. Этот сквер получил название П
Улица Пушкина со сквером его имени. Здание Караван-сарая (слева) и Духовной семинарии (справа, ныне Музей искусств Грузии). Из коллекции старых фотографий XIX века

уш­кин­ский. Сначала бюст был обращен к трактиру, в ко­тором ос­танавливался поэт в 1829 г. во время сво­его путе­шествия в Арзрум, в доме Цуринова. Этот трактир (его давно уже нет, на его месте построен «Пушкинский пас­саж») находился на Эриванской площади. В наше время бюст повернут к мас­сивному зданию с пор­тиком и колоннадой (гостиница Зубалашвили, 1835). Раньше в нем помещалась Тифлисская ду­ховная семинария, а ныне здесь Музей искусств Грузии.

На Эриванской площади стоит здание Городской Думы (управы). На площади ³⁶ при наместнике М. С. Во­ронцове был по­строен театр ³⁷, где премьеры итальянской оперы шли лишь на полгода позже Па­рижа. При нем в пер­вый раз грузины услышали драматические представления на своем родном языке. Здесь ставились спектакли русской драматической труппы. В 1874 г. здание пострадало от по­жара, и в нем был уст­роен «Караван-сарай» известных купцов Тамам­шевых – массивное здание в мавританском вкусе с внутренним двором и бассейном посредине, внутри которого располагались ря­дами лавки с товаром в темных крытых гале­реях.

Эриванской площадью заканчивалась европейская часть города. Далее в старой части Тифлиса начинался Армянский базар ³⁸, вечно деятель­ный и шумный, куда любил захаживать А. С. Пушкин. Тут, как и везде, ежедневно происхо­дило сближение Азии с Европой. Нико­гда неунывающая толпа всевозмож­ного люда кишела здесь це­лый день по всем переулкам. В верх­ней части базара преобладали фрук­то­вые лавки. Улица, обра­зованная из приземистых одно­этажных лавок, вела напрямик на торговую площадь - татар­ский Май­дан ³⁹. Во времена грузинских царей на этой площади соверша­лись наказания и казни преступников. Позже площадь служила складом съестных припасов, которыми окрест­ности го­рода снабжали базар. На этой тесной площади, как и на Армян­ском базаре, стоял шум-гам. Здесь также можно было наблю­дать житей­ские сценки своеобразного театра под южным небом, ослепи­тельную пестроту то­варов, разнообразие лиц и одежд. Майдан слу­жил также местом у
Тифлис. Городская Дума. Арх. Павел Штерн.

Из коллекции старых фотографий XIX века

Описание Майдана и Армянского базара оставил также уроженец этих мест Вас. Не­мирович-Данченко: «…Майдан — тол­чок, рынок Тифлиса, своеобразный восточный Сити, где вся тор­говля, промысел и мастер­ство — на открытом воздухе, где по узким, заваленным всевозможными плодами, ово­щами и зеленью улицами то тянутся длин­ной цепью верблюды, то топчутся ослы ту­лухчей (водо­возов) с бурдюками, то такие же манглисцев, доставляющих сюда уголь. Скрипят арбы, разукрашен­ные коврами, влекомые силь­ными буйволами. На площади Майдана расположились караваны вечно жующих что-то верблюдов, гарцуют на зо­лотистых карабах­ских конях кахетинцы, стоят громадные, сбившиеся шерсть к шерсти стада осетинских овец, и толпами неведомо чего ждут сошедшиеся здесь люди из разоренных горных аулов. Сюда же вы­ходят и татарские рестораны. Чад выносится столбом оттуда, из-под плиты багровыми языками стелется пламя, чуть не задевая бритого татарина, сную­щего от одной кастрюли к другой, здесь мешающего чихиртму, там опрокидывающего рис в решето, снимающего пенку с варенья из алычи, выхватывающего из самого пекла кебаб, чтобы его, пышущим огнем, подать таким же бритоголовым потребителям.

А его помощник невозмутимо вертит шашлык над мангалами с угольями, красными пятнами пы­лающими в чаде этой открытой кухни. Хмурые горийские сапожники заняли линию клетушек-лавок, и оглушительно стучат молотками в металл медники...» ⁴¹ <…>

«Как оригинален этот уголок. Направо и налево расходятся, разветвляются многочисленные ко­ридоры, в стенах которых, точно ниши, зияют маленькие лавочки. Повсюду вывески на русском, грузинском, армянском, персидском и татарском языках. Темные магазины сверху донизу загромож­дены всевозможной пестрядью яркого и фантастически-оригинального Востока. Тут же жаровни, во­круг которых густится голодный люд. Валит чад пригорелого масла, запах жареной говядины так и щекочет носы всей этой ободранной публики, терпеливо ожидающей кебаба или двух-трех кусков шашлыка с жирным пловом; невдалеке, просто на прилавке, торчат корзины с луком, алычей, чесно­ком, черешней, черемшой, тутом, шишками и другими южными плодами и овощами. Посреди разно­образной снеди спят, сидя на корточках, толстые, как арбузы, и красные, как спелый гранат, армяне в чухах, расшитых позументами, с неизбежными кинжалами в аршин. Другие — худощавые красноно­сые, с острыми, лукаво бегающими глазами, юрко суетятся перед ними, произносят им речи, неис­тово размахивают руками. Спящие только порою качнут головами в такт красноречивому оратору и опять погружаются в дремоту. А дальше целый ряд лавок, откуда слышится стук и визг. Это оружей­ные мастерские. Вся лавочка шага в три в длину и ширину, но в ней сидят человек пять грузин в па­пахах, лихо заломленных набекрень. У всех в руках кинжалы. Один оттачивает уже готовое острие, другой наводит глянец на клинок, третий золотит надпись на нем, у четвертого рукоятка, и он забот­ливо украшает ее бирю­зой или просто производит насечку по серебру, пятый пробует го­товые клинки, врубая их в железную полосу, и в то же время все эти работники неистово, как-то в одно и то же время болтают между собою. Иногда из болтовни разом вырвется и также разом потухнет визгли­вый напев, более похожий на крик... А вот и пер­сы — недавний ужас грузин. При Воронцове они явились сюда уже как скромные купцы и деятельно сколачивают деньгу, пользуясь тем, что здесь, под покровительством русских законов, ни шах, ни его чиновники, ни сарбазы ⁴² у них не отнимут ни­чего. Они молча­ливо сидят в лавчонках, черные, словно обгорелые, с крашенными в красное ног­тями и бородами. Высокие барашковые шапки сдвину­лись на затылки, за ушами, какими-то запя­тыми завиваются тра­диционные локоны. Сухие черты словно замерли в одном выражении раболеп­ного смирения, веки глаз постоянно опущены, только порою из-под них сверкает на минуту острый, насквозь пронизывающий взгляд черных глаз с кровавыми белками, и опять вы ничего не прочтете на этих восковых лицах. Персы или шьют золотом по красному и зеленому сафьяну, или тамбуром от­делывают яркие сукна разноцветными шелками. В каждой лавке хозяин — толстый, сонный, непод­вижный... Вокруг мальчики и работники» ⁴³. <…>

Любопытное описание Тифлиса 50-х гг. XIX века оставил дед поэта Александра Блока, ботаник Андрей Николае­вич Бекетов ⁴⁶. Тифлис был первым ме­стом его работы. Окончив в 1849 году Казанский университет с ученой степенью кан­дидата естественных наук, он полу­чил место учи­теля биологии, физики, сельского хозяйства в 1-й тифлис­ской гимназии, где проработал 5 лет. Моло­дой учитель много путешество­вал по Кавказу, бывал в Кахетии, изучал окрестности Тифлиса. Из его обширных путевых очерков приве­дем лишь для наглядности один лишь отрывок, написанный в 1856 г.: «Майдан и армянский базар, с выхо­дящими из них переулками и тем­ными рядами, всего более характери­зуют его, как азиатский город, не говоря об Авлабаре, представляющем нечто вроде Каль­кутты или Каира. Майдан, или татарский базар, есть тесная площадь, постоянно набитая народом. Если смот­реть на нее с обрывистого, каменистого Сололакского хребта, ограничивающего город с юга, то, кроме голов человеческих, лошадиных, буйволовых, бычачьих, ослиных и даже верблюжьих, почти ничего не видно. Зловонные испарения подымаются над Майданом густою тучею; грязь редко высы­хает. Тут представители разнообразного населения Тифлиса: татары, в рыжеватых шапках и бурках, с черными, седыми, красными и белыми бородами; дородные армяне, с наклонными шеями, в чистых чухах и московских картузах; молодцеватые грузины, перетянутые, часто засаленные и обор­ванные, с шапками, заломленными набекрень; кабардинцы, дико смотрящие исподлобья и продаю­щие оружие и бурки; мулла в белой чалме; персияне с красными ногтями, в аршинных шапках и ши­роких кафта­нах, или абах своих; на ногах у них пестрые носки и маленькие туфли, надетые на одни только пальцы.

Тулукчи (водовозы) и работники в валеных конических колпаках; ра­чинцы ⁴⁷, муши в папанаки ⁴⁸, греки в красных фесах, пестрых небольших чалмах, куртках и синих шальварах. Хевсур со щитом и луком пробира­ется также сквозь толпу; мелькает круглая шляпа европейца; извозчик кричит во все горло: кабарда! (по-грузински: берегись), то же взывает всадник, которого лошадь машет го­ловою, прыгает, садится назад и бря­цает посеребренными побрякушками сбруи. Тянутся двуколесные арбы, да какие разнообразные! Грузинские, у которой угловатые колеса вертятся вместе с осью: она запря­жена парою, четвернею или даже шестернею буй­волов; на ярме сидит оборванный мальчик: он коло­тит тяжелую скотину палкой; на арбе огромный бурдюк, торчащий вверх ногами, или целое семей­ство с женщинами и детьми, под прикрытием полосатого, ярко-цветного ковра. Вот арбы осетин и лезгин, с саженными скрипящими колесами: они запряжены лошадьми; греческие арбы, с низкими сплошными колесами без спиц, обитыми железными выпуклыми шинами: их везет классическая пара волов. Справа, из пе­реулка, ведущего на мост, выступает караван верблюдов: вожатый татарин тянет первого из них за ноздри веревкою; верблюд жалобно рычит, машет косматой головой, загибает шею назад, лениво опускается на колени. Тут же идет из Эривани персидский караван на вьючных лоша­дях, стройных, хотя малорослых. Особенно красивы их головы. Все они обвешаны кистями, бубенчи­ками и коло­кольчиками.

В лавках продают плоды, живую рыбу, муку, свечи, сыр, масло, битых фазанов, турачей ⁴⁹, джейра­нов. Дикие козы висят так и сям и гниют среди жаркого воздуха; тут же вход в темные ряды, или крытые галереи, в которых расположены армянские лавки, наполненные московскими товарами, так же как коврами, войлоками и другими произведениями Закавказья и Персии.

Пройдя чрез одну из этих галерей, вы входите на Армянский базар — длинную, узкую и кривую улицу, где все дома построены на грузинский лад, то есть без крыш, и заняты открытыми лавками и мастерскими. Эта улица еще пестрее Майдана: она начинается от Эриванской площади, среди кото­рой стоит большое здание с колоннадою: это театр, в соединении с гостиным двором — род Пале-Рояля. Другим концом армянский базар примыкает к банной площади, уже полной серных испарений минеральной воды, заменяющей здесь простую во всех банных бассейнах. К этим испарениям при­мешиваются другие, совершенно иного свойства: испарения от шашлыка, плова, босбаша, провесной, вареной рыбы и проч.

Тут, так же как и в других местах базара и примыкающих к нему переулков, помещается множе­ство татарских ресторанов: нельзя сказать, чтоб они плохо стряпали, нельзя сказать также, что куша­нья их безвкусны; но так как все жарится и варится публично, да притом с приемами далеко не чис­топлотными, то не советую долго оставаться перед этими общественными кухнями. Вот обыкновен­ное устройство лавки: передней стены не существует — вместо нее род прилавка с широким входом; за этим прилавком купец или мастеровой. Если это повар, то у него пылает огонь в очаге; котлы, имеющие совершенно подобие наших кучерских шапок, поставленных вверх полами, кипят и трещат: в них смешение жирной баранины, нутреного сала, виноградного сока, разных ароматных трав, — все это разведено водою и составляет чахир-тму; отымите виноградный сок — получите босбаш. На сковородах жарится картофель и даже котлеты — российское нововведение. На железных палках на­низаны небольшие куски баранины: это шашлык в тесном смысле слова; птица и большие куски мяса жарятся на таких же вертелах: это шашлык в обширном значении слова. Всем этим заправляет жир­ный, лоснящийся грузин: он то и дело шныряет в разные концы своей смрадной лавки, снимает пену с босбаша, отбрасывает на цедилку рис для плова и тому подобное.

В татарских лавках подобного рода видите вы вместо грузина татарина или персиянина с зюль­фами и в валеной шапке. У грузина на прилавке множество маринованных трав и чуреки (грузинский хлеб), у татарина вместо чуреков лаваши (татарский хлеб).

За кухнями следует целый ряд фруктовых и овощных лавочек; они также довольно интересны. Плоды и овощи расположены в широких и низких деревянных чашах; тут виноград синий, белый, ро­зовый, с крупными и мелкими зернами; разнообразные гроздья его виднеются отовсюду; персики, курага (абрикосы), алучша (круглая, зеленая слива), груши, между которыми особенно замечательны гулябы, небольшие, чрезвычайно сочные и ароматические, и проч. Тут же морковь, цветом больше походящая на свеклу, картофель, белые и красные бобы, горох самых разнообразных форм: есть го­рошины круглые, продолговатые, четырехугольные, угловатые; ароматные и острые травы — эстра­гон (по-грузински тархун) и еще другой вид полыни, кинза (bifora radians), цицматы (кресс), марино­ванные ростки и цветы жонжоли (Staphylleae), жесткий салат, изюм, кишмиш, мед в горшках, осетин­ский сыр в виде небольших грязных лепешек; тут же сверху висят сальные свечи, сахар, стручковый перец, провесные балыки. В свое время появляется множество арбузов и дынь. Арбузы здесь вообще не хороши, но дыни, особенно эриванские дутмы, отличаются необыкновенною сладостью и нежно­стью мяса. Аромат их, впрочем, не может сравниться с ароматом хороших канталуп.

Продавцы кричат во все горло, немилосердно стучат весами, отвешивая на одной и той же чашке мед, персики, сыр, масло, сметану, и все это прямо на железе или на меди: оберточной бумаги не употребляется. Около этих лавок скитаются жующие, засаленные, дородные фигуры, повара, хозяйки и проч. Недалеко отсюда табачный ряд: вы видите, как крутят папиросы, как крошат табак; далее в лавке сидит грузин, разматывающий шелк: для этого он употребляет не только руки, но и одну из ног, на которую надет одним концом моток блестящих нитей.

Загляните в переулки: там увидите, как куют железо, серебро, шьют чухи и папахи, долбят дере­вянные трубки. Вся эта индустрия не прекращается и с наступлением вечера: одни зажигают фонари, другие вонзают сальные свечи в кучи изюма и других продуктов; крики и шум не умолкают. Пустите на эту улицу такую же пеструю толпу, как на Майдане, прибавьте несколько лавок со стеклянными дверьми и большими окнами, сквозь которые виднеются московские товары, представьте, что мосто­вая на армянском базаре самая ужасная, грязь изредка сменяется пылью, вспомните, что на низких крышах домов гнездятся группы женщин в белых чадрах или катибах ⁵⁰, что извозчики здесь скачут беспрестанно, и будете иметь полное понятие об армянском базаре» ⁵¹.

От Эриванской площади, по Пушкинской улице путь шел на Сол­датский базар ⁵², весьма занима­тель­ный по разнообразию своих това­ров, который работал по воскресным дням. Продавалось реши­тельно все, начиная со стоптанной подошвы и дешевых пряников и кон­чая живыми цве­тами. Сюда приходили предпри­имчивые тифлисцы с жела­нием сбыть с рук какую-нибудь ненужную вещь, не представлявшую никакой ценно­сти. Торговцы здесь платят незначитель­ный сбор в пользу города. Можно было наблюдать, как суе­тился в толпе какой-то солдатик, предла­гавший купить у него ма­ленький молоточек ценою в пятак. Грузин в бурке и с большим достоинст­вом прода­вал старую ноч­ную рубашку. Мальчишка выкрики­вал визгливо свой товар – два куска мыла, издающих вонючий за­пах. Писк пробуемых губных гармо­ник сливался с выкриками продав­цов и гулом толпы в невообра­зимый концерт под открытым небом. «А вон и продукт российской цивили­зации: распластавшись по­среди тротуара, спит себе солдатик. Рубаха на выпуск, сапоги лезут под ноги прохожих, на лицо кто-то швырнул огуречную корку, так она и залепила ему щеку. Должно быть, выпил в ближайшем ду­хане молодого вина, растомила его жара, он и заснул себе здесь, в лег­ком воздухе и в прохладе, под крытыми сводами базара. Рыжая бурка татарина мелькает где-то вдали, а там целые группы грузин, перетянутых в рюмочку, с залом­ленными набекрень папахами и с улыбающимися чему-то лицами, на которых словно посторонние, чужие, не иду­щие к делу, совер­шенно уж неприлично выдаются вперед громадные, но тонкие, как лаваш, носы. Грузины пересмеи­ваются, перебрасываются остротами, бойко подбоченившись, и во­обще шу­мят на весь базар. Видно в их головах еще не перебродилось только что выпитое за обедом кварели» ⁵³. Старый шарманщик в картузе, одетый в широкие шаро­вары со множеством складок, заправ­ленные в сапоги, и в подпоясан­ном красном архалуке, дополнял этот концерт традиционными мелодиями. Весь его облик и звуки заигран­ной мелодии вызывали вос­тор­женное веселье подвыпив­шей компании.

Помимо мушей пора назвать среди этого пестрого люда еще двух разных между собой типов ста­рого Тифлиса — кинто и карачохели. Без них не обходились народные игры и раз­влечения на улицах и базарах города. Кинто – это уличный бездельник, шарманщик, балагур и насмешник, да к тому же беспардонный мошенник и мелкий воришка. Кинто – кутила, компанейский человек, способный по­следнюю рубаху пропить в компании с друзьями. Человек абсолютно бескорыстный, не заинтересо­ванный в приобретении богатства и общественного положения, не стремящийся к личной выгоде.

А жена моя Аннет, -

Ночью девушка, утром нет…

Стихи о кинто, которые написал с натуры сотрудник «Тифлис­ского листка» Б. Ф. Эргардт ⁵⁴, а также рисунки О. И. Шмерлинга ⁵⁵, позво­ляют более четче пред­ставить этого завсегдатая тифлис­ских улиц.

И Пушкин наш обидел;

Меж тем, кто на Кавказе был,

Кинто без счета видел.

И право ж, – это ли не тип?!

Никем хоть не воспетый:

О