Первая Последний Рубеж

Однако за два дня до этого мою жизнь нельзя было назвать радостной.

18 апреля у меня начались схватки. Я позвонила Тодду и попросила его приехать домой пораньше со своей недельной работы на Норт-Слоупе – всего лишь 858 миль – в один конец, чтобы встретиться со мной, моей мамой и Бланш в доме моих родителей. Я обосновалась там, надеясь обрести комфорт, игнорируя папины попытки шутить: «В последующие несколько дней я буду держаться поближе к дому», - сказал он своему приятелю по телефону. - Сара скоро отелится».

Я была довольно самоуверенной молодой будущей мамочкой. Я прошла необходимые занятия для будущих мам (мы должны были воспользоваться методом Ламаза) и, будучи спортсменкой, которая привыкла к боли, я думала: «Насколько это тяжело - родить ребенка?»

О, боже! Я думала, что я умру. На самом деле, я стала молиться о том, чтобы умереть.

Лазероподобная жгучая боль прокатывалась волнами через мое тело – от коленей до пупка. Хоть какой-нибудь женщине было так же больно? Я так не думала. Я скрежетала зубами и сдерживала себя, чтобы не закричать.

Он припарковал машину, помог мне выйти, и мы вошли через задний вход. С трудом пробираясь из коридора в коридор, останавливаясь в подсобных помещениях, когда начинались схватки, я видела, как Тодд у комнаты инвентаря говорил обслуживающему персоналу: «Вам, ребята, нужны указатели получше, чтобы люди нормально могли добраться до родильного отделения!»

Так как я думала, что умираю, мне было все равно, что мы были в складской части больницы. Я подумала, что просто умру там, у транспортных тележек. Я даже была близка к мысли о том, что однажды мы посмеемся над этим.

Так как моя беременность протекала великолепно, и я была здорова, я вообразила себе мирные роды Матери Земли, приглушенный свет в родильном зале, возможно даже, на фоне звуков музыки природы. Как женщина-первопроходец, я смело рожу первенца, Тодд будет стоять и улыбаться где-то поблизости, а дикая природа Аляски будет находиться в ожидании принять сына - новейшее добавление к торжественному шествию Природы, состоящему из существ – больших и малых.

Вместо этого, когда медсестры подготовили меня, я потела и пыхтела, пытаясь сделать те чертовы дыхательные упражнения, тогда как на самом деле мне хотелось громко визжать и умолять дать мне обезболивающее. Слава Матери Иисуса, наконец, мне его дали!

В родильном зале царил хаос: врачи и медсестры суетились вокруг. Тодд и моя мама говорили ласковые, успокаивающие и раздражающие слова. Моя свекровь наклонилась, чтобы получше заснять происходящее на видео, а я проклинала ее всякий раз, когда она наводила камеру.

Через несколько часов хаос все же испарился, когда на свет появился Трэк Си Джей Пейлин. Мир исчез, и в одно кристаллизующееся мгновение, я поняла свое предназначение.

Когда акушерка аккуратно подала мне сына, чтобы я взяла его на руки, мы с Тоддом вместе смеялись и плакали. Это был проникновенный момент, неожиданный, всепобеждающий. В считанные минуты мы превратились из двух индивидуумов в семью.

В тот весенний день мой папа, который так любил природу, стал дедушкой в первый раз. Он сказал, что никогда не забудет этот день, так как именно в этот день начинается миграция гусей, и они возвращаются на север. Ему нравилось имя Трэк, но он ошибочно предположил, что оно означало «приключение».

«Трэк, так ведь? – спросил он. - Это как tracking an elephant - выслеживать слона?»

Я объяснила, что нет, это потому что мы оба любили спорт, и оттого, что ребенок родился во время весенних соревнований по легкой атлетике.

«Что если бы он родился в период соревнований по борьбе? – спросил папа. - Вы бы его что, Рэсл⁵¹ назвали?

«Нет, - сказала я, улыбаясь. - Мы бы назвали его Мэт».⁵²

«А если бы во время соревнований по баскетболу?»

«А хоккей?»

Мы с Тоддом считали дни, чтобы встретиться с сыном, все время называя его Трэк, и поэтому мы привыкли к тому, как звучит его имя. Потом мы поняли, что имя звучало чудно для других. После того, как многие приходили в замешательство, мы вздыхали и сдавались, в шутку говоря, что его настоящее имя: «Трэк? О! … Трэк!»

Как-то Трэк, придя домой из детского сада, заявил, что хочет сменить имя. «Мама, ну, назови меня каким-нибудь нормальным именем!»

«Хорошо, сынок, и какое же имя мы должны тебе дать взамен твоего?»

Он поднял вверх маленькое личико, его карие глазки блестели. «Ну, я же говорю – как-то по-нормальному. Я хочу, чтобы меня назвали «Кольт»!»

«Нормально» – понятие субъективное.

С самого начала я была «вверх тормашками влюблена» в него, и была убеждена, что я была для него самым важным человеком в его мире. Он владел моим сердцем (да, и сейчас тоже). Став матерью, я созрела для того, чтобы стать выдающимся спортивным обозревателем. Я ни с кем не хотела оставлять Трэка, и потому работала только по выходным в паре анкориджских филиалов радиотрансляционных сетей. Хитер сидела с Трэком в своем доме возле студии и приводила его, когда я чувствовала, что уже не могла прожить ни минуты без того, чтобы вдохнуть аромат его мягких волос и его нежной детской кожи.

Когда Трэку было два месяца отроду, начался сезон коммерческой рыбной ловли. Тодд был человеком маленьким на тотемном столбе BP, поэтому он не мог взять большой отпуск, чтобы работать на нашем арендованном участке на берегах Бристол Бей. Мы зависели от сезонной добычи, так как она была частью нашего годового семейного дохода, поэтому мы с папой вместе с нашим партнером по рыболовецкому промыслу, Ником Тимурфи, чистокровным эскимосом, рыбачили в отсутствии нашего капитана. Ник часто говорил со мной на языке юпик, особенно когда я медлила с тем, чтобы вытаскивать рыбу.

«Amci! Amci!» – орал он. Это означало: «Скорей! Скорей!»

Ник иногда приправлял это эскимосскими полу-ругательствами. Когда я бросала не тот буй через нос лодки или спотыкалась в попытке вытащить якорь, он кричал: «Alingnaafa, Сара!». Это означало «Боже мой, Сара!». Во всяком случае, он так говорил.

Однажды летом (до того, как мы с Тоддом поженились) мои волосы были слишком длинными, и моя грязная челка мешала мне работать на воде. И Ник обрезал мои волосы карманным складным ножом. Позже он выстругал мне колечко из слоновой костив виде тюленя. В день нашей с Тоддом «тайной» свадьбы я надела то кольцо в качестве обручального.

Я отправилась в Бей работать на участке, когда Трэку было всего лишь десять недель. Мама согласилась посидеть с малышом. Сердце мое разрывалось – мне так не хотелось оставлять его на целые дни в то время, когда я занималась тем, что вытаскивала лосося из сетей, но я делала то, что должна была делать.

Как раз перед рождением Трэка мы с Тоддом переехали в маленькую квартирку в Василле по соседству с нашим хорошим другом, Куртисом Менаром Младшим, который к тому времени стал стоматологом, как его отец. Куртис для меня был как брат. Мы попросили его быть крестным отцом Трэка. Мы с Тоддом пользовались одним автомобилем, и мы любили наш маленький мирок и нашу совместную жизнь в нем, даже не смотря на то, что с работой на Норт-Слоупе и рыболовным промыслом мы по-прежнему виделись не часто. Я была удивлена тем, как я полюбила материнство. Мы отчаянно немедленно хотели второго ребенка, и я была взволнована, когда узнала, что снова беременна. Мы были уверены, что это будет тоже мальчик, и мы решили назвать его Тэд, это было сочетанием Тодда и Трэка.

Я была рада, что мы все так замечательно спланировали, и что в нашей хорошо распланированной жизни события четко встают на свои места. У наших детей будет разница в один год, прямо по расписанию. В начале второго триместра беременности я пошла к гинекологу на ежемесячный осмотр. Тодд был на Слоупе. Он всегда был так мил, что оставлял мне короткие записки с выражением любви перед тем, как уехать, но когда я направлялась на автомобиле в больницу, его последняя записка звучала у меня в голове, потому что в ней были особенные слова: «Я люблю тебя, Тэд!»

В ходе осмотра врач послушала сердцебиение ребенка. Когда на ее лице не появилась улыбка, я не стала беспокоиться. Она славилась своей добродушной манерой держаться. Но я заметила, что она водила стетоскопом вокруг. И она не подала мне его, как это по обыкновению делают доктора, чтобы будущая мама могла послушать звуки жизни.

«Давайте быстренько сделаем эхограмму», - сказала она.

Я согласилась, желая убедиться в том, что Тэд был мальчиком, или же удивиться.

Мы перешли в другой кабинет, и я легла на кушетку, застеленную простыней. Врач полила мой живот гелем и начала водить трансдуцером вперед-назад. Я ждала в предвкушении знакомых звуков сердцебиения сердечка ребенка «шуш-шуш-шуш».

Но их не было слышно. А изображение эхограммы выглядело пустым.

Доктор сухо сказала: «Тут нет ничего живого».

Ее эмоциональная отрешенность шокировала меня. Я почувствовала тошноту и пустоту и разрыдалась.

«У вас есть два способа, как от этого избавиться» – сказала она.

«От этого». Так она назвала мое дитя, которое мы уже три месяца называли Тэдом.

Она продолжала объяснять, что я могла пойти домой и подождать, пока все «это» само пройдет. Или же пройти через процедуру выскабливания.

Я не слушала. Я молились. Ну, почему, Господи, почему?

Я была ошарашена и чувствовала себя невероятно опустошенной.

Впервые я почувствовала вкус личной трагедии, которая может пошатнуть относительно неиспытанную веру. Я оделась, потом в оцепенении прошла через комнату ожидания, направилась на парковку и сама доехала на машине до дома. Мама согласилась присмотреть за Трэком. На минутку заскочила подруга. Но я лишь лежала на кровати, и у меня было ощущение того, что мир перестал вертеться.

Как мама и предупреждала меня много лет назад, каждый проходит через испытания. Моя подруга Мэри Эллан позвонила, чтобы повторить те же соображения и помолиться за меня. Часто выкидыш игнорируют, считая это тем, от чего женщина должна быстро избавиться, но не возможно объяснить то чувство опустошения и боль утраты, если вы не испытали это на себе.

Тодд вылетел домой, чтобы быть со мной, когда мне будут делать операцию. Когда в почтовом ящике появился счет из больницы, оказалось, что в нем закралась ошибка. В графе, где шло описание процедуры, кто-то написал «Аборт». Вместо того, чтобы заполнить новый бланк, они замазали это слово толстым слоем корректора и снова напечатали «Выкидыш». Отчего-то ощущения при этом были такие, словно мне посыпали соль на рану.

К тому времени я потеряла трех бабушек и дедушек и близкого друга, но мое сердце болело сильнее из-за этого нерожденного дитя, нежели о чем-то ином. Выкидыш глубоко ранил мое сердце, и в нем появилась новая глубина. Я стала в меньшей степени Полианной, немного менее наивной в том, чтобы быть неуязвимой и в контроле над событиями. И я стала намного острее чувствовать боль других людей.

Когда Тодд уезжал, я была занята с двумя энергичными детьми в нашем первом доме, который мы приобрели на Arnold Palmer Drive на чистом небольшом разделе земли под названием Mission Hills. Трэк был приставучим, и всегда нуждался в том, чтобы я была в поле его зрения, тогда как Бристоль была довольно независимой по характеру. Когда она подросла, она показала лучшие грани своего сердца маленькой мамы, заботясь о своих родных, а так же двоюродных братьях и сестрах, и всегда умоляла разрешить ей посидеть с кем-то из них. Однажды вечером прямо перед тем, как ей исполнилось восемь лет, Бристоль расположилась на моей кровати – так часто делали дети, когда Тодд был на Слоупе. Я лежала рядом с ней и читала, а она перевернулась и, прищурив глазки, посмотрела на меня взглядом командирши.

«Ты, - приказным тоном сказала она, - возьмешь для меня в аренду ребеночка ко дню моего рождения!»

Она была чудачкой и перфекционисткой. Она научилась пользоваться горшком в четырнадцать месяцев. А вот Трэк был чудесным и неугомонным метеором, который демонстрировал приступы гнева, когда бы я его ни оставила, даже перед своими кузенами из Дилингхэма, когда наступал ход рыбы, и мне нужно было ехать на воду. Бристол, с одной стороны, бросала на брата раздраженный взгляд и спокойно спрашивала, когда я вернусь. Наделенная своего рода зрелой душой, мудрая не по годам, она выросла с редким отношением к труду и стойким презрением к драме. Она не любила сплетничать или тратить время впустую.

Я уволилась из телевизионной редакции спортивных новостей, когда Трэк и Бристоль были маленькими, направив свою энергию на них. Как и большинство мамочек, я тоже искала способ, чтобы не сойти с ума от суеты, и я по-прежнему жаждала куда-то ходить, чтобы попотететь. И то, и другое я обрела в спортивном зале с группой будущих лучших подруг. Наши дети росли вместе, и в нашей девичьей группе все поддерживали друг друга в час беды, развода, смерти и разделяли радость победы, рождение детей и дни рождения. И в политике. Я люблю своих подруг, «элитную шестерку», как кто-то из них шутливо прозвал нас, потому что мы полная противоположность «элиты» - наша группа состоит из двух демократок, двух республиканок, независимой особы и одной дамы, которая так и не призналась нам, из какой она партии. Нашей дружбе уже двадцать лет. Мы можем говорить о чем угодно, и мы не кричим друг на друга, особенно из-за политики.

Я продолжала заниматься журналистикой, работая пару дней в неделю корректором в Frontiersman, и периодически готовила колонку спортивных новостей. Поэтому я не испытывала сильное чувство вины, оставляя детей одних на несколько часов.

Трэк вырос бесшабашным удальцом, который был зациклен на спорте. Он начал играть в хоккей, как только научился ходить, и я часами просиживала с ним в прихожей. Я прочитывала газету от начала до конца, бросая ему «шайбы» из изоленты, а он отбивал их как вратарь NHL. Он никогда не уставал от этого.

Очевидно, что чем старше он был, тем менее зависимым он становился. В его первый день в школе, как говорят американцы «с более потрепанными завязками на фартуке», т.е. став опытнее и мудрее, я кусала локти из-за того, что порой меня раздражали его дотошные призывы: «Мам, посмотри на меня! Посмотри на меня, ну, пожалуйста!» Я думала, что видела каждый трюк на велике и сальто на скейтборде и порой недоумевала, зачем ему нужно было, чтобы я увидела еще один. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы останавливалась всякий раз, когда он просил меня, и давала бы ему все мое внимание и поощряла бы его каждый раз как в первый раз.

В Страстную Пятницу 24 марта 1989 года я испекла пирог в честь пятьдесят первого дня рождения папы. Так начался великий день, который обернулся затем в один из тех моментов, которые можно назвать: «Где же ты был, когда…?» Когда Рональд Рейган был ранен, я услышала об этом по селекторной связи на верхнем этаже в библиотеке в школе Wasilla High. Когда взорвался шаттл «Челленджер», я увидела это по телевизору в своей комнате в общежитии Университета Айдахо.

В тот день я находилась в нашей квартире на Peck Street в Василле, и вдруг зазвонил телефон.

«Сара, включи телевизор!»

Это была Бланш. Напряжение в ее голосе возвещало о плохих новостях.

Теперь, впрочем, на телевизионном экране Саунд появился в виде широкого темного поля движущегося гудрона. Нефтеналивное судно Exxon Valdez село на мель в районе рифа Блай, и его груз в 53 миллиона галлонов нефти из Норт-Слоупа проливался в воду.

Аляскинцы немедленно подумали о местах лова рыбы. Почти все жители в районе Валдеса-Кордовы зависели от рыбной промышленности как средства пропитания и существования. Вдобавок к покупным продуктам у них был экологический чистый лосось, палтус и другие морепродукты. В рыбной промышленности были заняты тысячи людей – на самом деле, рыболовные хозяйства являются крупнейшими нанимателями частного сектора экономики штата. В работе с морепродуктами занято большее количество людей, чем в нефтегазовой промышленности, туризме, горнодобывающей и лесной промышленности вместе взятых. Коммерческие рыболовы в Саунде вели практически такой же образ жизни, как наша семья рыболовов в Бристол Бей.

Я помню, Тодд отозвался о репортаже, который он посмотрел, как о «душераздирающем». Для коренных жителей земля и море священны, и им, кажется, внушают особенную связь с творением Бога, которую можно описать лишь как духовную. «Как? – громко вопрошал Тодд. - Как вообще все это можно расчистить?»

И хотя эпицентр разлива ударил по сообществам около Саунда, последствия прокатились по штату как повторный толчок землетрясения. Тодд сразу понял, что это ударит по природным рыбопродуктам Аляски, которые сейчас представляют собой индустрию в 8 миллиардов долларов, производящей более 62 процентов природных морепродуктов Соединенных Штатов.

«На нашей рыбе тоже будет клеймо позора, Сара, - сказал он мне, указывая на улов в Бристол Бей, так же как в местах лова рыбы, расположенных севернее. - Покупатели сделают вывод, что вся рыба на Аляске пропитана нефтью. Посмотри, как упали цены этим летом».

Он был прав. Рыбаки беспомощно наблюдали за тем, как те, кто был занят в обработке рыбы, выставляли цены на лосось, пойманный нами в том сезоне. Цены стремительно упали на 65 процентов – с 2,35 долларов до 80 центов за фунт. Рыба по-прежнему стоила в десять раз дороже на рынках Lower 48 и заграницей, но обработчики рыбы настаивали на том, что могут заплатить рыболовам лишь минимальную цену за продукт, который воспринимался как «неполноценный». Наряду с загрязненным, лишенным рыбы Саундом и исчезнувшими доходами, банки отняли десятки коммерческих рыболовных судов, оставив безработными сотни людей, которые не способны были выплатить кредиты и оплатить другие счета. После катастрофы все коммерческие лососевые и селедочные рыбные промыслы были закрыты. Нежелательные последствия породили еще больше нежелательных последствий: не только банкротства и изъятия банками заложенного под ипотечный кредит имущества, но (из-за неверно принятых решений перед лицом неблагоприятных обстоятельств) разводы, злоупотребление алкоголем и даже самоубийства.

После долгих усилий по очистке, так как дни превратились в недели, потом в месяцы и годы, аляскинцев переполнило чувство безысходности, когда Exxon-Mobile неизменно отказывался пойти навстречу и выплатить штрафы по решению суда за разрушение средств к существованию и образа жизни стольких семей и сообществ. И никто из местных чиновников, правительства штата или страны, казалось, не мог привлечь эту крупную корпорацию к ответу.

Судебные разбирательства Exxon Mobile осложнили и без того бедственное положение рыболовов, особенно в Кордове и Валдесе. Судебная тяжба затянулась на два десятка лет. Чтобы победить, Аляске понадобилось двадцать лет. Будучи губернатором, я направила нашего генерального прокурора предоставить экспертное заключение от имени истца в данном деле, и благодаря квалифицированным аргументам, представленным аляскинскими прокурорами перед высшей судебной инстанцией края, в 2008 году Верховный Суд Соединенных Штатов принял решение в пользу населения. Наконец, аляскинцы получили возможность частично возместить свои потери.

Когда танкер Exxon Valdez сел на мель на рифе Блай, я была молодой мамой, за мужем за «синим воротничком» (рабочим), который работал на Слоупе. Пока что я не рассматривала возможность баллотироваться на выборную должность. Но оглядываясь назад, я осознаю, что та трагедия запала мне в душу: если когда-нибудь мне представится возможность поработать на благо моих сограждан, я так и сделаю. И я буду трудиться ради простых работящих людей – как и все, кто был частью моего простого мира трудолюбивых людей.