Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.25 Mb.
|
|
2 Оссиан, I, 324: «он видит облак, долженствующий принять тень его; он видит туман, из которого должна быть соткана его (посмертная) одежда. 3 «Laume gul ant skilvio» — лаума лежит на животе = давит. В одну избу, сквозь небольшое отверстие в стене, прокрадывалась по ночам лаума и душила молодого парня, так что он совсем извелся. Знающие люди научили его, как изловить лауму; следуя их совету, он приготовил дубовый клин и, когда явилась ночная гостья — тотчас же заколотил отверстие. Целую ночь слышал он, что кто-то возится и царапает в углу, а поутру увидел перед собою прекрасную, но печальную деву. Молодец женился на лауме и прижил с нею двух детей. Впоследствии, уступая ее просьбам, он вынул дубовый клин — и вслед за тем лаума исчезла и более не возвращалась к мужу; только в продолжение года каждый четверг приносила она своим малюткам по белой сорочке (сравни стр. 96—с преданием о виле). 4 Латышские swethas jumprawas представляются с прялками в руках. — Ахрив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезнев., 119. окрестностям: поверье, указывающее на поэтическую картину грозы, когда небесные девы, при звуках громовых ударов, полощут в дождевых ливнях свои облачные ткани (см. гл. XXVI). Только удары плети (= молнии) могут разогнать лаум и остановить их шумную работу. Как мифические пряхи, лаумы поступают в разряд вещих дев, заведующих рождением и смертию, а следовательно, и судьбою человека. В старинном словаре laime (laima) объясняется словом fortuna (доля, счастие), а laume (множ. число laumes) толкуется: Lucina, dea partus — богиня родов; lemti — судить, определять, назначать. С одной стороны — лаумы помогают родильницам, заботливо ухаживают за грудными младенцами, купают их, баюкают и укачивают в колыбели, почему и присваивается им прозвание mahmina (мать). До сих пор в Литве свято соблюдается обычай «обмывать новорожденного в поту лаумы», т. е. в холодной воде1. С другой стороны, — как девы, определяющие не только начало, но и конец жизни, лаумы похищают детей (= увлекают души в свой таинственный мир) и поражают род людской внезапными смертельными ударами: когда лаума показывается в зеленой одежде — это знак будущего урожая; если же она облекается в красное платье, то предвещает кровавую, губительную войну, а если в черное, то сулит всеобщий голод и мор; в последнем случае ее называют моровою девою2. Как предвестница войны, она сближается с германскими валькириями, на которых возлагалась печальная обязанность забирать души убитых воинов. Если ребенок расплачется ночью, то литвины советуют класть его за спиною матери — в полной уверенности, что невидимая покровительница детей накормит и усыпит его; но как скоро дитя успокоится, сейчас же следует переложить его в люльку; иначе оно может заспаться до смерти3. Соответственно характеру облачных дев, то дарующих живую воду дождя и пробуждающих природу к жизни, то насылающих разрушительные бури, град и стужу, с ними необходимо сочетались противоположные идеи рождения и смерти. Опираясь на эти различные воззрения, народные предания представляют лаум то благотворными юными красавицами, то злобными и безобразными старухами (см. II, 392—3). Собственно о рожаницах мы не встречаем свидетельств, чтобы они пряли жизненную нить; думаем, однако, что и с ними в старину соединялось подобное же представление и только позабыто в течение последующих веков. На эту мысль наводят нас хорутанские сказки, отождествляющие рожаниц с вилами. Едва народится младенец (рассказывают хорутане), как тотчас же — Бог знает откуда и как — являются в избу три сестры-роженицы (rojenice), садятся за стол и в кратких изречениях определяют судьбу новорожденного; произнеся свои предсказания, они тихо удаляются, и если на ту пору светит сквозь окно месяц, то озаренные его лучами — бывают видимы их легкие, воздушные образы и радужные покровы. В верхней Краине их называют чисте, беле деклице и жене (чистые, белые девы и жены), в Каринтии — желкинк, жельне жене, от глагола желкти (желать, заботиться), подобно тому, как валькириям давалось прозвание «wunschmädchen»; в других местностях — живицы, суженицы и судицы (sujenice = sojenice, sudice = sodice), т. е. девы жизни и судьбы. Последнее имя известно также лужичанам (sudzicke), словакам и чехам (sudice, sudičky). По поверью, уцелевшему между истриан, роженицы обитают в горных пещерах (= в недрах облаков); поселяне доныне носят им хлеб и кладут его 1 Шейхер, 91—97; Lituanica, II, 24; Зап. Р. Г. О. по отдел, этногр., I, ст. Микуцк., 555; Рус. Сл. 1860, V, 19, 82; Вест. Р. Г. О. 1857, IV, 258; D. Myth., 387-8, 832. 2 Москв. 1846, XI-XII, 249. 3 Черты литов. нар., 95. у входа в пещеру1. В сборнике Валявца2 находим целый ряд любопытных приповедок о роженицах, являющихся «sudit deteta», т. е. определять новорожденному его будущую судьбу. Одетые в белые одежды («vu belech opravah oblecene»), они подходят к постели только что разрешившейся матери; каждая из них держит в руках по горящей свече = знамение того светоча, которым возжигается в ребенке пламя жизни (душа), почему и называют их кресницами (возжигательницами, от крес — огонь)3. Чтобы облегчить страдания родильницы и скорее призвать в сей мир новую душу, на Руси принято во время родов зажигать венчальную свечку4. Совещание рожениц главнейшим образом сосредоточивается на определении той смерти, какою некогда должен скончаться новорожденный, или, как выражаются хорутане: «to su ove babe, koje sudiju sako dete s kakvum smrtjum prejde iz ovoga sveta». Отсюда объясняется общеизвестная у нас и в Германии примета, что три зажженные свечи предвещают чью-либо смерть в доме5; отсюда же становится понятным, почему самая Смерть является в преданиях с характером богини судьбы. Подобно роженицам, она, по свидетельству народных сказок, воспринимает новорожденных младенцев, и как те называются у чехов кумами (kmotričky), так то же название кумы присвояется и Смерти; в своих пещерах она хранит светильники человеческой жизни и определяет срок их горения (см. выше стр. 104—105). Из трех сестер-рожениц, установляющих судьбу младенца, мнение последней постоянно принимается за окончательное решение; она есть действительная владычица смертного часа и потому соответствует злой парке, перерезывающей жизненную нить человека, или Смерти, погашающей огонь его души. То, что присуждено роженицами, нельзя ни изменить, ни устранить никакими силами: это приговор всемогущего, непреложного рока! Что бы ни делал человек, каких бы предосторожностей ни принимал, он не может воспрепятствовать божьей воле — «božji' jakosti zaprečiti». Предрекут ли вещие жены смерть от волка — зверь этот явится в урочный час к своей жертве, хотя бы она скрывалась за каменными стенами; присудят ли человеку погибнуть в воде, и хотя бы кругом на далекое расстояние не было ни единого источника — он задохнется в луже. Одной царевне было предсказано, что она умрет от укушения змеи. Царь устроил стеклянный терем, куда даже и муравей не мог пробраться; заключил там свою дочь и приказал не выпускать ее из терема. Когда наступил «сућен дан», царевна пожелала винограду; слуга принес ей большую кисть, в которой скрывалась малая ядовитая змейка, — и предсказание исполнилось!6 Подобные рассказы существуют и в нашем народе, хотя древние краски в них более или менее уже стерлись. Такова, например, сказка про Марка Богатого7. Жил-был Марко Богатый; так везде прозывался он, потому что у него было несметное богатство. И Марко тем весьма величался и был непомерно горд своим прозвищем. Во сне и наяву ему грезилось только его богатство. Однажды, стоя в церкви, Марко сказал своему соседу: «что это, сосед! как ни богат я, а хоть бы раз Господь Бог пожаловал ко мне в гости!» — Что ж, — отвечал сосед, — приготовься получше, и Господь посетит тебя своею благодатию. Сосед разумел по-христиански, а Марко понял по-своему: изготовил роскошный обед, пышно разубрал свой дом, устлал всю дорогу от ворот до 1 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезнев., 107—8. 2 Стр. 76—91. 3 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезнев., 107. 4 Труды Владимир, губ. статист, комит., VI, 86; Поэт. Воззр., II, 10. 5 Записки Авдеев., 142—3; Владим. Г. В. 1844, 49; Пузин, 159; Beiträge zurD. Myth., I, 214; D. Myth., 1028: в той комнате, где горят три свечи, ведьмы могут творить злые дела. 6 Срп. pjeчник, 724; knjZevnik 1866, вып. II, 249. 7 Н. Р. Ск., I, 13; II, 35; Н. Р. Лег., стр. XXVI; Денница 1834, 5-21. церкви парчами и бархатами и стал дожидаться гостя. Прошла обеденная пора, а Марко все ждет... Вот и солнце стало садиться; Марко не выдержал и приказал слугам своим собирать парчи и бархаты. В это время приходит на его двор седенький старичок и просит ночлега. «Не до тебя мне! — сказал ему с сердцем Марко. — Ради Бога, Марко Богатый! укрой меня от темноты ночной». И Марко, чтоб только отвязаться, велел впустить его в избу, где лежала у него при смерти хворая тетка. На другой день видит Марко, что идет к нему тетка совсем здоровая. «Как это тебя угораздило?» — спросил он с удивлением. — Ах, Марко Богатый! — отвечала тетка, — знаешь ли что? Виделось мне, будто сам Господь ночевал в моей избушке и будто прилетал к нему ангел с вестию, что в эту ночь родилось три младенца: один у купца, а другой у крестьянина, третий у нищего, и спрашивал: какой талан присудишь им, Господи? И Господь провещал: купеческому сыну обладать отцовским таланом, крестьянскому сыну обладать землепашеством, а беднякову сыну — Марковым богатством. «А еще что?» — спросил Марко. — Да вот еще какая благодать: как проснулась я, то встала совсем здоровая! «Ладно, — сказал Марко, — только с бед-някова сына много будет обладать Марковым богатством!» По другому варианту, Господь приходит в виде убогого старца, в худом рубище и ночует в скотной избе. В ту пору, когда надо быть заутрене, затеплилась у иконы сама собой свечка; Господь встал, облекся в ризы и начал совершать службу. Прилетает ангел: «Господи! в таком-то селе, у такого-то крестьянина родился сын; как ему повелишь нарещи имя и каким наделишь его счастием?» — Имя ему, — отвечал Господь, — нарицаю Василий, прозвание — Бессчастный, а награждаю его богатством Марка Богатого. Не желая покориться божьему суду, Марко покупает беднякова сына и бросает его в открытом поле в сугроб снегу; но в тот же день проезжали мимо купцы, заприметили, что из сугроба пар подымается, подошли и видят: посреди снегов проталинка, на проталинке трава зеленеет и цветы красуются, а в цветах лежит младенец и кротко улыбается. Купцы взяли его и увезли с собою; когда узнал про то Марко, он в другой раз купил ребенка, перерезал ему брюшко, положил в ящик и пустил полою водою. Волны прибили ящик к берегу, на котором стоял монастырь; монахи достали ребенка, заживили его рану, вскормили его и воспитали. Случилось Марку Богатому лет через пятнадцать заехать в тот монастырь; сведал он про Ивана Бессчастного, уговорил его поступить к себе в услужение и послал с письмом к жене, а в письме отдал приказ, чтобы затравили его собаками (или сварили в кипучем котле). На полдороге утомленный юноша заснул; в то время прилетел ангел-хранитель, взял у него Марково письмо и заменил другим, в котором тою же рукою было написано, что Марко нашел жениха для своей единственной дочери и велит тот час же выдать ее за Ивана Бессчастного. Свадьба была сыграна, и после того что ни делал Марко, а богатство его все-таки досталось беднякову сыну. Сказка о Марке Богатом, несмотря на то что многие подробности в ней переработаны в христианском духе, несомненно, принадлежит глубокой доисторической старине. Она основана на древнейшем веровании в предопределение Судьбы, которая при самом рождении младенца уже наперед решает его будущность, и притом так окончательно, что решения этого не в состоянии изменить никакие человеческие усилия. Вопросы, обращенные к Богу: каким счастием наделит он новорожденного? — в других народных рассказах обращаются к самой Судьбе (см. ниже). Древность означенной сказки подтверждается и ее повсеместным распространением у различных индоевропейских народов1. Наиболее важными представляются нам редакции: хорутанская2, в 1 Н. Р. Ск., I, примеч. к № 13. 2 Сб. Валявца, 87—89. которой будущую участь ребенка предсказывают «tri belo oblecene ženske, pak saka je imela v roki svečo, a to so bile sojeniče», и чешская1, в которой выведены sudicky — «tri stare babičky, celé bilé každa mela v ruce svici rozsvicenou»; они-то и подменивают письмо, написанное с целию погубить их любимца. В норвежской редакции2 вещие девы заменены звездочетами — ради той связи, в какую народные верования ставят судьбу человека с расположением звезд при его рождении; а в русском — они уступили свое место христианскому Богу и ангелу-хранителю. По рассказам чехов, судички — три белые жены; в полночный час являются они под окно избы или в самую комнату, где лежит новорожденное дитя, и совещаются о его будущей судьбе; при их приближении все, что обитает в доме, погружается в глубокий сон. Они держат в руках зажженные свечи и тушат их не прежде, как произнеся свой непреложный приговор. В некоторых деревнях думают, что судички садятся ночью на кровле дома, возле дымовой трубы, и предсказывают судьбу младенца по звездам3. Хорутанские приповедки смешивают рожениц с вилами. Однажды убогий пришел в избу, где только что разрешилась хозяйка от бремени, и сел возле печки. На ту пору явились три sojenice: «bile so čisto belo oblečene, imele so na glavi bele velike robce, a okol vrata grole samih demantov, zlata i srebra, lica bile so okrogloga, velekrasne žene kakti vile». Подошли к столу и уселись около него с разных сторон. Первая изрекла: «пусть, когда сравняется новорожденному семнадцать лет, станет он зимою рубить дрова, и в то время набежит зверь и растерзает его». — Нет! — возразила другая, — пускай будет солдатом и умрет на службе. — Не так! — сказала третья, — пусть он утонет на двенадцатом году. Убогий все выслушал и передал матери, и как та ни оберегала своего сына, а приговор совершился. Когда наступил роковой час, мальчик «miništruval (vu cirkvo), stane se ide doli, gde je bila blagoslovlena voda pak porine noter glavo i tak vumre»4. Итак, роженицы столь же прекрасны и носят такую же белую одежду, как и вилы. Из одной приповедки можно заключать, что они, подобно вилам, владели смертоносными стрелами; так, однажды присудили они младенцу, что когда исполнится ему 13 лет, 13 дней, 13 часов и 13 минут — . ударит с ясного неба стрела и поразит его смертию5. Но этого мало; мы имеем прямые указания, что вилы заступали место рожениц и играли ту же самую роль вещих дев, определяющих судьбу человека. При рождении одной знатного рода девочки, рассказывает хорутанская приповедка б, позваны были на пир вилы. Они явились в золотых одеждах, с серебряными поясами; чудные золотые волосы их ниспадали до самой земли; каждая из них одарила новорожденную дорогим даром (= добрым предвестием будущего), а одна «злочеста» дала ей шкатулку, в которой было написано, что дитя будет прекрасно, но рано погибнет. И вот, когда девочка выросла и наступило время выдавать ее замуж, злая вила пришла в замок, ударила ее волшебным прутом (= молниеносной стрелою), и в тот же миг красавица окаменела, т. е. сделалась жертвою смерти. С тем же значением выступают вилы в переводной с латинского сказке, писанной на сербо-болгарском наречии (XIX века), отрывок которой напечатан покойным Востоковым в «Описании рукописей Румянцовского музеума»7; «оуведевше то (брачное торжество короля Пелея) три вилы-пророчицж, кож бехж 1 Эрбен, 1-7. 2 1, 5. 3 Громанн, 7. 4 Сб. Валявца, 85—86. Перевод: прислуживал в церкви, подошел туда, где стояла освященная вода, опустился в нее головою и умер. 5 Ibid., 81-82. 6 Ibid., 56-57. 7 Стр. 385—7. наилеиъшжя в морскыих отозех, и доидошж на оно веселие, разве единж, жж, незва, зане беше свадлива, именем Диевошькордиа; где идеше — все свадж строаше, за то не хотехж я звати». Эта свадливая вила, оскорбленная тем, что ее не позвали на пир, дает злое предвещание, и есть Discordia, о которой говорится в древней повести о Пелее. В сербских песнях вилы являются пророчицами1 и указывают смертным присужденную им долю: Jynaк ми кон(ь)а jездаше, Предрагу cpeћy искаше; Виле ми н(ь)его вићеше, Jyнaкa сташе дозиват': «Овамо cвpaћaj, jyнaчe! Teoja ce cpeћa родила, Сунчаном ждраком повила, Mjeceцeм cjajним гоjила, Зв'jездама cjajним росила»2.
Болгары верят, что ко всякому новорожденному являются три (иногда две и четыре) чудесные девы и присуждают ему счастливую или несчастную долю; одна из 1 Кукулевич, 91, 94. 2 Срп. н. njecмe, I, 191. Перевод: ездил юнак на коне, искал дорогую долю; увидали его вилы, стали звать юнака: «поворачивай сюда, молодец! твоя доля родилась — солнечным лучом спеленалася, ясным месяцем воскормлена, ясными звездами воспоена». 3 Рус. Вест. 1862, 1, 352. 4 D. Myth., 407. 5 Показалец Раковского, 1, 3. 6 Гануш, 206. 7 Могил. Г. В. 1852, 4. 8 Нар. сл. раз., 162. 9 Ibid., 164. них — старшая, которой и принадлежит окончательно решающий голос. Дев этих они называют: а) орисници или урисницы и b) наржчници. Первое название: орис(з)ници имеет при себе в болгарском языке выражения: «тжй му било урисано», т. е. предопределено1, и ризик = рисик — счастие, судьба2. Наржчниците, «кои наржчват колку и како ке живят родено-то, и що ке наржчат третья-та, това ке би-дит»3. В первую ночь после родов приходят урисницы в дом разрешившейся матери и предвещают ее младенцу: сколько лет он проживет, какова будет его жизнь — счастливая или бедственная, с кем вступит он в брачный союз, какими болезнями будет страдать и какою смертию умрет. Рассказывают еще, что есть три урисницы добрые и три злые, что те и другие никогда не бывают согласны и ведут между собою вечную борьбу. Из трех добрых урисниц первая дает младенцу ум и знание грамоты, вторая наделяет здоровьем, красотою и даром слова, а последняя руководит его в продолжение всей жизни, учит ремеслам и доставляет случаи разбогатеть4. Показываясь взрослому человеку, они предостерегают его от угрожающего несчастия. Всех урисниц много; они всегда юны и прекрасны и живут на Heбe5; по свидетельству народной песни6, они нисходят за душой умирающего человека в туманах (мгле) и вихрях: Задале се силни-не ветро'и, Задале се мжгли и пра'о'и, По ним идет силни виулици. Большею частию урисницы являются в дома невидимо; но иным удавалось и видеть, и слышать их. Так однажды какой-то путешественник остановился ночевать в доме, где хозяйка родила девочку. В полночь — когда все уснули, только не спал приезжий — явились урисницы; первая сказала, что девочка должна прожить 50 лет; вторая — что она будет терпеть бедность; третья — что на тридцатом году она сильно заболеет, но через четыре месяца выздоровеет; наконец четвертая сказала, что она выйдет замуж за этого самого путешественника, которому тогда уже было тридцать лет от роду. Услышав такое предсказание, он подумал с горечью: «я и так оставался неженатым до тридцати лет; неужели еще буду ждать, пока вырастет эта девочка?» В досаде схватил ребенка, выбросил вон и потихоньку удалился из дому. Поутру нашли окровавленную девочку у забора; жизнь ее была спасена, но остался небольшой знак на спине. Прошло двадцать лет; тот же путешественник, проживая в другом городе, приискал себе невесту, сосватался и повенчался; заметив у жены знак на спине, он расспросил ее — и узнал, что судьбы своей не минуешь7. Некоторые женщины в Болгарии и Македонии уверяют, что они, после родов, видели урисниц при своей постели и что одна из них мерила нить, а другая отрезывала ее8, т. е. первая отмеривала нить человеческой жизни, назначала ее продолжение (= долготу земного существования), а вторая пересекала ее = определяла минуту 1 Каравел., 140. 2 Архив ист.-юрид. свед., II, стат. Срезнев., 108; Germ. Mythen, 582: ризик, рисик = новогр. ρίζιχό, итал. rischio, исп. riesgo, от др.-греч. όριζω — tennino, decerno, statuo. 3 Миладин., 525. Перевод: которые нарицают (изрекают), сколько и как жить новорожденному; что изречет третья, то и сбудется. 4 Каравел., 171. 5 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезн., 108. 6 Миладин., 16—18. 7 Ж. М. Н. П. 1846, XII, 210-1. 8 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезн., 108. смерти. Англосаксонское имя богини судьбы было Mëten (mettena = die abmessende), т. е. измеряющая; тонкие нити паутины, развевающиеся осенью (в Бабье лето) по заборам и кустам, признаются за работу искусно прядущих эльфов и дев судьбы и в Нижней Саксонии называются metten, metjen, sommermetjes, mettkensommer; в Дитмархе говорят про них: «de Metten hebt spunnen». Если такая паутина повиснет на чьем-либо платье — это принимается за предвестие счастия1. Славянским рожаницам соответствуют греческие мойры, римские парки, романские феи и германские норны. Так как главная, существенная обязанность дев судьбы состояла в определении начала и конца человеческой жизни, т. е. рождения и смерти; то отсюда и самые названия, приданные им, указывают на один из этих пунктов, ограничивающих земное существование человека. У славян, как мы видели, осиливает мысль о начале жизненного поприща. Напротив, греч. μοίρα образовалось из μόρια , от корня mor, mar, снскр. mr — умирать, и значит: умерщвляющая, убивающая; сходно с этим, и римлянин первоначально называл свою парку morta. Такое значение слова μοίρα было позабыто уже в глубокой древности, и из понятия могучей смерти возникло общее представление судьбы — точно так же, как μόρος ; (mors, мор — не только смерть вообще, но и соединенная с насилием) у Гомера употребляется в смысле «жребия жизни», предназначенного человеку со дня рождения; почему и понадобилось дополнять означенные речения приставкою слова υάνατος : « υάνατος χαι μοίρα χραταιη », « υάνατος τε μόροςτε ». В поэтических сказаниях мойра является как олицетворение губительной смерти: она участвует в битвах, нападает на человека, душит и убивает его, схватывает его руками, повергает наземь, опутывает крепкими узами2 и застилает ему очи безысходным мраком. Таким образом, смерть принималась за непреложный закон природы, за требование неумолимого рока, и в каждом отдельном случае — за жребий, выпавший по воле враждебной богини. Древнейшее народное верование знало многих прядущих ( χαταχλώυες ) и разящих смертию ( μοίραι ) жен судьбы; наряду с мойрами выступали и убийственные керы; и тех, и других, по свидетельству Гезиода, породила черная Ночь. Число мойр у него ограничено тремя: первая Κλωυώ (die spinnerin) прядет жизненную нить, вторая Λάχεόις (lossung) бросает жребий, решающий направление и исход грядущих событий, а третья Άτροπος (die unabwendbare), старейшая и ничем неотвратимая, перерезывает выпряденную нить и прекращает биение жизни; она выражает собою неизбежный конец, ожидающий каждого человека, заведует его смертным часом, и потому Άτροπος ; есть мойра по преимуществу, в первоначальном значении этого слова3. По указанию Платона (de republ. ), три мойры — дочери Судьбы ( Άνάγχη ); они восседают в белых одеждах и венцах, и под жужжание вертящегося веретена поют свои предвещания4. Всякая — и счастливая, и печальная участь человека определяется ими при самом его рождении, и все, что ни случается с смертным, уже наперед вплетено в его жизненную нить пряхою жүктеу/скачать 4.25 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|