Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.02 Mb.
|
| — albere, album esse; латышек. кв1тет — flimmern, blitzen; лит. швисти, наст, швинту — рассветать (об утре), швести, наст, швечю — светить». Обл. Сл., 200; болезнь золотуха в Новгородской губ. называется цветуха. — Доп. к обл. сл., 296.
2 D. Myth., 923; Der Ursprung der Myth., 22. 3 Lud Ukrain., II, 64. 4 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 10-12; Приб. к Изв. Ак. Н. 1853, 179. 5 Москв. 1844, XII, 28—23, ст. Якушкина. Рассказ, записанный в Воронежской губ., упоминает о двух бородачах белом и черном, которые предстали кладокопателям и потом вмиг исчезли. — Ворон. Г. В. 1850, 28. нос, то он тотчас же рассыпается серебром1: предание это белорусы относят к Белуну (см. т. I, 49), в образе которого олицетворялось ясное небо и который поэтому соединяет в себе черты бога-солнца и бога-громовника; как первый прогоняет ночь, так последний — темные тучи. Имя деда равно придается и Дажьбогу, и Перуну (см. гл. XIX). В зимний период это светлое божество утрачивает свой блеск, дряхлеет, рядится в грязные нищенские одежды и является неопрятным Неумойкою; сопли = метафора сгущенных туманов, и надобно утереть их, чтобы золотые лучи солнца могли просиять из-за облачных покровов (сума = облако — т. I, 158; см. гл. XXVI). Согласно с метафорическим названием огня и дневного рассвета — петухом, клады являются в виде этой птицы или золотой курицы; другие животненные превращения кладов объясняются тем, что небесные сокровища, облекаясь в тучи, необходимо принимают на себя и их мифические образы. Этим же сказочным животным приписывается и охранение кладов, ибо в их облачных шкурах затаено, спрятано от взоров смертных золото солнечного света и грозового пламени. Удар, наносимый такому оборотню, заставляет его рассыпаться деньгами, т. е. громовый удар, разрывая темные покровы туч, выводит из-за них сверкающие молнии и яркие лучи солнца; подобно тому, о чудесной драконовой плети (= молнии) рассказывают, что всякий удар ее заставляет прыгать золото (I, 144). Поэтому лужичане и чехи советуют бросать нож или огниво (метафоры молнии) на то место, где горит клад, и думают, что в таком случае подземные богатства не уйдут от рук человека2. Между немцами существует поверье, что удары грома приносят с неба золото, и в Тироле тот, кому удастся, вслед за пронесшеюся грозою, найти монету, носит ее на шее, чтобы быть счастливым3. Итак, обретение клада возможно только при условии, чтобы молния поразила оборотня-тучу. По мнению немцев, кладокопатель, для успеха в своем предприятии, должен на том месте, где зарыто сокровище, убить черного козла или черную курицу; позднее этот символический обряд получил значение жертвенного приношения подземным духам; в некоторых деревнях думают, что для обретения клада необходимо обнести вокруг церкви черную кошку4. Похищение ярких лучей солнца и громовой палицы совершается демонами зимы, туманов и туч; отсюда — верование, что клады захватываются чертями, змеями, великанами и карликами, этими обитателями облачных гор и подземелий и хитрыми кузнецами, искусными в обработке всяких металлов. Такой воровской, хищнический характер, присвоенный демоническим духам, дал повод назвать их разбойниками, грабителями и вместе с тем, по низведении старинных мифов на землю, побудил народную фантазию связать предания о кладах с рассказами про славных разбойников; на этих последних, взамен древних великанов и демонов, были перенесены басни о зарытии и оберегании кладов. Наконец, по связи зимы с идеею смерти, облачных подземелий с загробным миром (см. стр. 186), а стихийных духов с тенями усопших (см. гл. XXIV), клады охраняются и мертвецами (привидениями), и самою Смертью. Землетрясение, звуки цепей, свист, гам, неистовый хохот, которыми сопровождается добывание клада, суть метафоры, означающие раскаты грома и вой грозовой бури; быстрое погружение клада в глубь преисподней — поэтическая картина наплыва новых облаков, которые заволакивают только что 1 Lud Ukrain., II, 68. 2 Neues Lausitz Magazin 1843, III—IV, 352; Громанн, 215. 3 Die Götterwelt, 204; см. т. 1, 000—о золотых монетах, приносимых радугою. 4 D. Myth., 929; Beiträge zur D. Myth., II, 420. проглянувшее солнце, или живописное изображение молний, исчезающих во мраке туч. До весенней поры клад лежит сокрытый в темных пещерах, зачарованный или заклятый нечистою силою, и добывается оттуда не прежде, как после убийственных ударов, нанесенных Перуном демонам-похитителям; говоря, мифическим языком, клад заклинается на известное число голов, и пока не будет совершено это жестокое душегубство, пока не будет пролита кровь (= дождь), до тех пор сокровище не доступно обладанию смертных. Благородным металлам принадлежит одна из самых видных ролей в системе языческих верований. Язык и мифы приписали им способность светить и гореть, поставили их в ближайшее соотношение с божествами света и наделили целебною силою (см. I, 105, 220). Доставляя человеку много жизненных удобств, металлы эти представлялись ему божественным даром. Но вечно враждебная нечистая, сила и злые колдуны стали похищать их так же, как похищают они свет и плодородие, и скрывать от людского пользования. Вместе с этим родилось убеждение в несчетные богатства, обладаемые чертом. В народе ходит множество рассказов о том, как отчаянные грешники продают свои души дьяволу за серебро, золото и драгоценные камни, и тот наделяет их несметными сокровищами1. На Украине говорят: «срибло — чортове ребро», «и чорт богато грошей мае, а в болоти сидит», «богач гроши збирае, а чорт калитку (кошелек) шие»2. Богатства эти состоят под проклятием, и приобретение их причиняет человеку бедствия и гибель. По нашим поверьям, редко кому удается отыскать и добыть клад, да и то — не на радость: большею частью люди эти чахнут и умирают безвременно, со всеми своими родичами и домочадцами, или на целую жизнь теряют память и остаются немы и слепы = как бы оглушенные громом и ослепленные молнией. Припомним, что знаменитый клад карлика Андвари привел к гибели всех тех, которым доставался в обладание3. Указанное выше (стр. 190) сродство понятий: светить и цвести заставило наших отдаленных предков усматривать в молниях красные цветы, вырастающие на дереве-туче. До сих пор во всех славянских землях верят, что без огненного цвета папоротника ни за что нельзя добыть клада. Этот фантастический цветок — метафора молнии, что очевидно из придаваемых ему названий и соединяемых с ним поверий4. У хорватов он прямо называется Перуновым цветом5, у хорутан — suncec6 = солнечник, ибо, по их рассказам, он расцветает тогда, когда весеннее солнце победит черного волка (демона зимы), и хотя нечистые духи силятся не допустить его до расцвета, но усилия их постоянно бывают безуспешны. На Руси ему дается название светицвет7; народная же сказка8 упоминает о жар-цвете, который когда цветет — то ночь бывает яснее дня и море (= дождевая туча) колыхается. О 1 Маяк, XVI, 18—29; XV, 20; Пов. и пред., 66—70. 2 Номис, 9, 31, 57: «сидить, як черт на грошах в болоти». 3 Несмотря на то, желание вдруг разбогатеть и вера в существование кладов так сильны в простолюдинах, что и доныне есть много кладоискателей; в народе обращаются разные тетрадки с описанием мест, где кроются клады и по каким приметам можно до них добраться. — Записки Общ. слав. археолог., I, 33; Lud Ukrain., II, 72—78; в некоторых губ. подобные записи называют завещанием Стеньки Разина. — Дух Христианина 1861—2, XII, 280. 4 Народная загадка на вопрос: «что цветет без цвету?» (т. е. что, не будучи цветком, подобно ему, расцветает?) — отвечает папороть (Ч. О. И. и Д. 1864, 1, галиц. песни, 83). 5 Переново цветке — ст. Срезневского в Москв. 1851, V, 64. 6 Ж. М. Н. П. 1846, VII. 45. 7 Доп. обл. сл., 239. 8 Н. Р. Ск., V, 13, а. папоротнике рассказывают, что цветовая почка его разрывается с треском и распускается золотым цветком или красным, кровавым пламенем, и притом столь ярким, что глаза не в состоянии выносить чудного блеска1; показывается этот цветок в то же самое время, в которое и клады, выходя из земли, горят синими огоньками. Так в ночь на Светло-Христово Воскресенье, когда запоют в церквах: «Христос воскресе!» — развертывается дивный цветок во всей своей красе и в тот же миг увядает: листочки его осыпаются и бывают расхватаны нечистыми духами, т. е. в весеннюю пору воскресает и цветет молния во мраке ночеподобных туч, но едва заблестит — как тотчас же рассыпается и исчезает в темных облаках, как бы похищаемая злыми демонами (Херсонск. губ. ). Другая ночь, в которую цветет папоротник, бывает среди лета — на Ивану Купалу, когда Перун, по древнему представлению, выступал на битву с демоном-иссушителем, останавливающим колесницу Солнца на небесной высоте, разбивал его облачные скалы, отверзал скрытые в них сокровища и умерял томительный зной дождевыми ливнями (I, 107). «В Ивановскую нощ, по свидетельству памятника прошлого столетия, поклажев стрегут»2. Сверх того, папоротников цвет распускается и в бурно грозовые летние и осенние ночи, известные под именем воробьиных или рябиновых. В Мосальском уезде существует поверье, что в каждом году непременно бывают три «рябиновы» ночи: одна в конце весны, другая в средине лета, а третья в начале осени, или первая — когда цветет рябина, вторая — когда начинают зреть на рябине ягоды, и третья — когда ягоды эти совершенно поспеют. Усматривая в тучах небесные сады и рощи, фантазия сближала это мифическое представление с различными земными деревьями, и между прочим с рябиною, красные ягоды которой напоминали молниеносный цвет Перуна; потому бурногрозовая ночь (= первоначально: мрак от застилающих небо сплошных облаков) получила название рябиновой, а ветка рябины, как увидим ниже, принималась за символ Перуновой палицы. Другое название: «воробьиная ночь»3 стоит в связи с старинными сказаниями о птицах, как мифических спутниках грозы и вихрей. Воробей (др. слав. врабий, пол. wróbel, илл. vrabaz, чеш. wrabec) = санскр. vara от уг — optare, с суффиксом bha, т. е. птица, с избытком наделенная силой любовного жара4; у греков она, наравне с голубем, была посвящена Афродите5. По южнорусскому поверью, в темные воробьиные (или осенние) ночи черт меряет воробьев: часть их отпускает на волю, а другую предает смерти^, что указывает на враждебное отношение его к этим птицам. Но, вероятно, еще в эпоху язычества с воробьем стали соединять то же демоническое значение, какое присваивалось ворону, сове и другим хищным птицам, в которых обыкновенно олицетворялись грозовые бури (I, 269). Если влетит в избу воробей — это служит предвестием смерти или несчастия, и крестьянин считает обязанностью открутить ему голову. Когда жиды преследовали Спасителя, чтобы предать его на распятие, то (по народному сказанию) все птицы, особенно же ласточка, старались отвести их от того места, где укрывался Христос; но воробей указал на это место своим пискливым чириканьем (Харьков, губ. ). И 1 Черещ., V, 89; Молодик 1844, 92; Полтав. Г. В. 1845, 24; Каравел., 234; Slov. pohad., 212-4; Громанн, 97. 2 Оп. Румян. Муз., 551. 3 Малорос. горобиная ночь; горобец — воробей: в изменилось вг, как в словах корогод, ягор вм. хоровод, явор и др. 4 Пикте, I, 484. 5 Griech. Myth. Преллера, I, 290—1. 6 Киев. Г. В. 1851, 22; Послов. Даля, 995. когда предали Христа на страдания — воробьи беспрерывно кричали: «жив-жив-жив-жив!», вызывая жидов на новые мучительства; напротив, ласточки чирикали и голуби ворковали: «умер, умер!» Ласточки даже старались похищать приготовленные мучителями гвозди, а воробьи отыскивали их и приносили назад. Потому Господь проклял воробья, мясо его запретил употреблять в пищу, а ноги его связал невидимыми путами, отчего он может только прыгать, а не ходить. Изо всех птиц один воробей не чтит праздника Благовещенья и вьет в этот день свое гнездо1. Из-за такой легендарной обстановки в приведенных поверьях сквозит древнеязыческая основа; как ласточка, вестница весны, почиталась сопутницею воскресающего божества света и плодородия, так воробей — птица, которая постоянно и лето, и зиму остается в холодных странах и опустошает сады, огороды и нивы — получила противоположный характер; она не радуется возврату весны и потому признана проклятою. В темную, непроглядную ночь, ровно в двенадцать часов, под грозой и бурею, расцветает огненный цветок Перуна, разливая кругом такой же яркий свет, как самое солнце; но цветок этот красуется одно краткое мгновение: не успеешь глазом мигнуть, как он блеснет и исчезнет! Нечистые духи срывают его и уносят в свои вертепы. Кто желает добыть цвет папоротника, тот должен накануне Светлого праздника отправиться в лес, взявши с собою скатерть, на которой хотя раз святили пасху, и нож, которым ее разрезывали; потом найти куст папоротника, очертить около него ножом круг, разостлать скатерть и, сидя в замкнутой круговой черте, не сводить глаз с растения; как только загорится цветок, тотчас же должно сорвать его и спешить домой, накрывши себя скатертью, а дома тем же самым ножом разрезать палец или ладонь руки и в сделанную рану вложить цветок. Тогда все тайное и скрытое будет ведомо и доступно человеку (Херсон. губ. ). Вместо ножа круг может быть обведен страстною четверговою свечою, если она была принесена из церкви зажженною, а вместо скатерти — разостлано полотенце, которым священник обтирал церковный престол; огненный цветок сам свалится на это полотенце2. Накануне Иванова дня также можно добывать цвет папоротника; круг советуют обводить рябиновой палкою или остатком перволучины, горевшей накануне Нового года3; сидя в кругу, следует зажечь свечу, которая горела в Христовскую заутреню4, и читать молитву: «да воскреснет бог и расточатся врази». Нечистая сила всячески мешает человеку достать чудесный цветок; около папоротника в ночь, когда он должен цвести, лежат змеи и разные чудовища и жадно сторожат минуту его расцвета. На смельчака, который решается овладеть этим цветком, нечистая сила наводит непробудный сон, или силится оковать его страхом; едва сорвет он цветок, как вдруг земля заколеблется под его ногами, раздадутся удары грома, заблистает молния, завоют ветры, послышатся неистовые крики, стрельба, дьявольский хохот и звуки хлыстов, которыми нечистые хлопают по земле; человека обдаст адским пламенем и удушливым серным запахом; перед ним явятся звероподобные чудища с высунутыми огненными языками, острые концы которых пронизывают до самого сердца. Пока не добудешь цвета папоротника — Боже избави выступать из круговой черты, или оглядываться по сторонам: как повернешь голову, так она и останется навеки! А 1 Иллюстр. 1846, 262, 333; Маркевич., 77; Дух Христианина 1861—2, XII, 274; Черты литов. нар., 95: в день Рождества Христова литвины советуют топить печи до зари, чтобы воробьи не увидели выходящего из труб дыма; где не исполняют этого, там воробьи опустошают нивы. 2 Пассек, 1, 106—7; Громанн, 97. 3 Сравни с теми чудесными свойствами, какие приписываются бадняку. 4 По мнению словенцев, при этом необходима свеча, освященная па světio Marinje. — Иличь, 124. выступишь из круга, черти разорвут на части. Сорвавши цветок, надо сжать его в руке крепко-накрепко и бежать домой без оглядки; если оглянешься — весь труд пропал: цветок исчезнет! По мнению других, не должно выходить из круга до самого утра, так как нечистые удаляются только с появлением солнца; а кто выйдет прежде, у того они вырвут цветок1. Те же условия: очертить себя кругом и не оглядываться необходимо соблюдать и при добывании клада. Замкнутая круговая черта служит преградою, за которую не может переступить нечистая сила; нож, четверговая свеча, рябиновая палка и лучина — эмблемы молнии, поражающей демонов, а скатерть — облачного покрова, одеваясь которым становишься невидимкою; на те же облачные покровы опадает и цвет-молния. В одном рукописном «травнике» (каких довольно обращается в среде грамотного простонародья) о добывании папоротникова цвета сказано: «в то время приходят множество демонов и великие страхи творят, что уму человеческому непостижимо. Цвет папороти, когда отцветет, осыплется на то, что постлано, и ты тот цвет смети перушком в одно место бережно и залепи воском (от свечи, горевшей у запрестольного образа Богородицы); тот цвет завсегда цел будет. А если не залепишь, то нечистые унесут у тебя; для того людям не дают его взять, что он очень им противен и всю их силу разрушает. Если кто его возмет, то никакой диявол, и ворожея, и грешник укрыться не может, и дьявольская сила вся ему будет видна и знатна и ни с какой своей пакостию от него не укроется... Тот цвет носи на лбу: узнаешь и увидишь, где какая поклажа (клад) лежит и как что положено и сколь глубоко, и можешь взять без всякого вреда и остановки — для того, что ты уже демонов увидишь; а с ним тебя жестоко бояться станут, и когда ты куда ни поедешь, если нечистые тут на месте есть, то они отходить с того места станут, и можешь всякие поклажи с тем цветом получить — не заперто! Все узнаешь, что где есть, или лежит, или делается, и как, куда и в коем месте; просто сказать — все будешь знать, хотя и в чужие города и иные государства дороги и пропуски. Тот цвет положи в рот за щеку и поди куды хошь: никто тебя не увидит; что хошь — делай!.. Тот же цвет носить на голове — все видеть и знать станешь, и вельми счастлив будешь и достоин всякому начальству, во всякой чести будешь. А сия трава самая наисильнейшая над кладами — царь над цветами, трава-папороть!»2. Из приведенных нами поверий видно, что расцветание папоротника сопровождается всеми торжественными знамениями грозы; демонские крики, стрельба, хохот, удары хлыстов, землетрясение — все это метафоры грома, огненные языки — языки грозового пламени, серный запах, обыкновенно следующий за появлением и исчезанием нечистых духов, — подробность, возникшая из древнейшего уподобления молниеносных туч котлам кипучей смолы (см. гл. XXII). Та же могучая сила, какая присвоялась Перуновой палице, принадлежит и цвету папоротника: обладая им, человек не боится ни бури, ни грома, ни воды, ни огня, делается недоступным влиянию злого чародейства и может повелевать нечистыми духами; для этих последних цвет папороти так же страшен, как и громовые стрелы: завидя пламенный цветок, они, по одному представлению, стараются овладеть им и запрятать в облачные пещеры, а по другому — в ужасе разбегаются от него по своим трущобам и болотам. Цветок этот отмыкает все замки и двери (только приложи его — и железные запоры, цепи и связи вмиг распадаются!), открывает погреба, кладовые, 1 Терещ., V, 74—75; Иллюстр. 1846, 136; 1848, № 28; Семеньск., 143; Москв. 1844, XII, 32; Вологод. Г. В. 1852, 35. 2 Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 73—74. казнохранилища и обнаруживает подземные клады — подобно тому, как удары молнии, разбивая облачные скалы, обретают за ними золото солнечных лучей; кто владеет чудесным цветком, тот видит все, что кроется в недрах земли: темная земная кора кажется ему прозрачною, словно стекло1. Так как молния есть проводник живой воды и так как вода эта называлась небесным вином, то отсюда возникли поверья, наделяющие папоротник целебными свойствами, и мнение, будто с помощью его цвета можно черпать из рек и колодцев вместо воды славное вино, т. e. добывать дождь из небесных источников. Так думают чехи; у них же в обычае, для охраны скота от злых духов и околдования, вытирать ясли корнем папоротника, известным под именем svatojanská ručička2. Русская сказка приписывает жар-цвету исцеление трудных болезней. С живою водою миф связывал духовные дары предвидения и мудрости; потому всякий, кто достанет цвет папоротника, становится вещим человеком, знает прошедшее, настоящее и будущее, угадывает чужие мысли и понимает разговоры растений, птиц, гадов и зверей. Сверх того, он может по собственному произволу насылать в сердце девицы горячее чувство любви, для чего заговоры постоянно обращаются к богу-громовнику и его молниеносным стрелам (I, 228). Наконец, соответственно представлению быстро мелькающей, неуловимой для глаз молнии — невидимкою, создалось поверье, что всякий, кто носит при себе цвет папоротника, делается незримым для всех присутствующих3. Один крестьянин искал накануне Иванова дня потерянную корову; в самую полночь он зацепил нечаянно за куст папоротника и чудесный цветок попал ему в лапоть. Тотчас прояснилось ему все прошлое, настоящее и будущее; он легко отыскал пропавшую корову, сведал о многих сокрытых в земле кладах и насмотрелся на проказы ведьм. Когда крестьянин воротился в семью — домашние, слыша его голос и не видя его самого, пришли в ужас; но вот он разулся и выронил цветок — и в ту же минуту все его увидали. С потерею цветка окончилось и его всеведение, даже позабыл про те места, где еще недавно любовался зарытыми сокровищами4. Рассказ этот заканчивается и так: к мужику, который и сам не понимал, откуда далась ему мудрость, явился черт, купил у него лапоть и вместе с лаптем унёс и папоротников цвет5. У словенцев те же чудесные свойства придаются зерну папоротника, которое зреет и опадает на Иванову ночь, а взамен черта является вила и уносит это дорогое зёрнушко6. В немецких сагах упоминается wunderblume, glücksblume — белый, синий или пурпуровый цветок; кто его отыщет и воткнет в свою шляпу, тому открыты входы ко всем сокровищам, заключенным в горах. Однажды такой счастливец, войдя в подземные пещеры за золотом и растерявшись при виде несчетных богатств, позабыл там свою шляпу; когда он уходил с добычею, позади его раздался голос: «не забудь самого лучшего!» Но уже было поздно: железная дверь захлопнулась, чудесный цветок остался в подземелье, а без него невозможен и доступ к сокровищам7. Разнообразные характеристические признаки, которые подметил древний чело- 1 Lud Ukrain., II, 61. 2 Громанн, 44, 136. 3 Иллюстр. 1846, 136; Терещ., V, 88-89; Громанн, 97; Иличь, 167—8; D. Myth., 1166. 4 Семеньск., 143—4; Иллюстр. 1848, № 28; Вест. Р. Г. О. 1857, IV, 272—3; Волын. Г. В. 1847, 14; D. Myth., 1160-1. 5 Черниг. Г. В. 1855, 21. 6 Иличь, 168; Минск. Г. В. 1866, 25-го июня. 7 D. Myth., 923-4. век в сверкающей молнии, были выражены им в метких, живописующих эпитетах. Согласно с этими эпитетами, и огненный цвет Перуна на старинном поэтическом языке обозначался различными названиями, которые впоследствии были приняты за совершенно отдельные, самостоятельные представления и которые, с течением времени, стали переноситься на те или другие земные растения, если форма их листьев и корней, краски цветов или свойства соков подавали повод к такому сближению. а) Одно из названий Перунова цвета было перелёт-трава; оно придано ему ради той неуловимой быстроты, с которою ударяет молния; миф, общий всем индоевропейским племенам, представлял ее крылатою и птицеподобною. О баснословной перелет-траве русской народ рассказывает, что она сама собой переносится с места на место; цвет ее сияет радужными красками, и ночью в полете своем он кажется падучей звездочкой. Счастлив, кто сумеет добыть этот прекрасный цветок; все желания его будут немедленно исполнены1. Тем же свойством наделяется и цвет папоротника: почка его ни минуты не остается в покойном состоянии, а беспрерывно движется взад и вперед и прыгает, как живая птичка; самый распустившийся цветок быстро носится над землею, словно яркая звезда, и упадает на то место, где зарыт клад2. Такое представление молнии летучим = пернатым цветком заставило народ, при забвении исконного смысла старинной метафоры, перенести предания о Перуновом цвете на папоротник (filix). Слово папороть (пол. раргоć, луж. papruš, илл. и хорват. praprat, preprut, хорут. praprot, др.-чешск. paprut, новочешск. papradj и с изменением звука р в к — kapradj, лит. papartis, летт. papardi) образовалось, через удвоение корня, от глагола парити — volare, откуда произошли и перо, и нетопырь (= нотопырь — vespertilio, νυχτερίς , nottola, от not' = нощь и пыр); сравни греч. πτέρις и нем. farnkraut (др.-верх.-нем. faram, ср.-верх.-нем. varm, varn, англос. fearn), в которых сохранился неудвоенный корень3. Приведенные выражения родственны с сакскр. patra и рагпа (корень pat — лететь, падать; греч. πτερόν, πτίλον , латин. реппа вместо petna, сканд. fidr, др.-нем. fedara, англос. fether), равно означающими лист, перо и крыло; ибо листья так же одевают или покрывают дерево, как перья птицу (крыло от глагола крыть)4. Перо во многих славянских наречиях соединяет в себе двоякий смысл: реппа и folium; так пол. pioro, pierze, серб. и хорут. перо, nepje употребляются для обозначения листьев розы, капусты, лука и травы; на Руси говорят: «хмелево перо», «хлеб в третьем пере», т. е. пустил третье коленце5, «деревья начинают опушаться» (от слова пух), т. е. распускаются с приходом весны. Сближая листья с перьями, народная фантазия стала связывать миф о крылатой молнии, расцветающей на дереве-туче, с теми земными растениями, листва которых по своей форме сходствовала с птичьим крылом, а ярко-красные или желтые цветы напоминали пламя молний. По древнеиндийскому сказанию, Индра в виде сокола похищал из облачных гор дождь-сому и, преследуемый одним из стражей бессмертного напитка — стрелком Krçânu, ронял на землю отбитое перо или коготь (т. е. летучую и острую молнию), из которых вырастали тернистые иглы на древесных ветках (dorn) или дерево-parna (palaca), известное пурпуровыми цветами. По жүктеу/скачать 4.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|