Поэтические воззрения славян на природу

Основа предания принадлежит дохристианской эпохе; богородица заступает здесь место древней Лады (Фреи), богини утренней зори и весенних гроз. Дева-Зо­ря выводит поутру ясное солнце и прогоняет темную ночь; по аналогии суточных явлений с годовыми, той же богине приписывали вывод весеннего солнца из-за ту­манных покровов зимы. В ярких красках Зори предкам нашим виделись рассыпае­мые ею по небесному своду розы, а в росе — ее жемчужные слезы; при падении этих слез распускается пламенный всемирный цвет = свет дня, восходящее летнее солнце, — точно так же, как Перунов цвет-молния, силою которого разгоняются ту­чи и проясняется отуманенный лик дневного светила, расцветает во время проли­ваемых небом слез, т. е. во время грозы, сопровождаемой дождевыми потоками. Вот почему народная фантазия связывает предание о плакуне с именем Богороди­цы и самое зарождение этой травы ставит в зависимость от ее пречистых слез. В позднейшее время, позабыв мифическое значение плакуна, народ ищет его в полях и лесах и скрещивает этим названием то одну, то другую траву¹. В Германии orchis mascula известна под именем Frauenthräne или Marienthräne², а в Богемии дикая гвоздика (Lychnis dioica, Lychnis flos cuculi Linn. ) — под именем slzičky Panny Marie. Про цветок «Богородицыны слёзки» чехи рассказывают, что в то время, когда св. Мария провожала своего сына на распятие, капали из ее светлых очей слезы, и там, куда они пали, выросла дикая гвоздика (dianthus sylvestris), которая и доныне носит на себе следы этих божественных слез. Срывая дикую гвоздику, дети причитывают: «Panny Marie slzičky, at' mne nebolej očičky»; если потереть этим цветком больные глаза, то, по народному поверью, они излечатся³, т. е. больные глаза так же прозре-ют, как прозревает на рассвете, при утренней росе, всесветное око = солнце.

е) Перунов цвет разит демонов, побеждает их и заставляет в страхе и трепете разбегаться в разные стороны; ради этого ему могли присваиваться названия: чер­тополох, одолень- и прострел-трава. Имя чертополох (= трава, которою можно всполошить чертей) дается разным видам цепкого репейника (carduus, cirsium); сверх того, растение это называют: дедовник (т. е. трава, посвященная Деду-Перу­ну), бодяк (может быть, от глагола бодать — колоть), волчец, иголчатка, колючка. По народным рассказам, чертополох прогоняет колдунов и чертей, оберегает до­машний скот, врачует болезни и унимает девичью зазнобу⁴; ружье, окуренное тра­вой колюкою, стреляет так метко, что ни одна птица не ускользнет от его удара и ни один кудесник не в состоянии заговорить его⁵. Чтобы вылечить скотину от червей, знахарь идет в поле, отыскивает куст чертополоха, осторожно наклоняет его к земле (стараясь не изломить) и прищемливает деревянными вилочками; при этом про­износится заклятие: «ты, трава, Богом создана! выведи червей из кобылы или коро­вы раба такого-то; коли выведешь — отпущу, а не выведешь — с корнем изжену!» Когда черви вывалятся из скотины — надо немедленно освободить траву, пригова­ривая: «ты мне послужила, и я тебе отслужу!» Если этого не сделать, чертополох в другой раз не послушается⁶.
¹ Гг. Анненков и Тарачков указывают на пять различных растений, которым дается имя плакун-травы, и между прочим на spiraea ulmaria (Иванов цвет, медуница, wurmkraut), epilobium angustifolium (Иван-чай, feuekraut, brandkraut) и lytrum salicaria (blutkraut). — Ворон, беседа, 238, 244, 270.

² D. Myth., 1146.

³ Громанн, 97—98.

⁴ Сахаров., II, 5; О. 3. 1848, IV, смесь, 147; V, 2.

⁵ Сахаров., I, 42.

⁶ Иллюстр. 1845, 251; О. 3. 1848, т. LVI, смесь, 206; Терещ., V, 93.

Одолень-трава (серб. одол ан, чешск, odolen) названа так потому, что одолевает всякую нечистую силу; этим именем в некоторых местностях обозначают белую и желтую кувшинку (nymphaea alba и lutea — купальница, водяной прострел). Оба ви­да — и белоцветная, и желтоцветная nymphaea (seeblatt, nixblume) пользовались особенным религиозным уважением у древних фризов и зейландцев; сообщая это сведение, Гримм нашел уместным напомнить о священном лотосе индийцев — Ramâprija (приятный Раме = любимый богинею Lakschmi). Гигантский и роскош­ный цветок Индии, возникающий из лона вод, ближе всего мог служить эмблемою небесного цвета-молнии, какой зарождается в недрах туч и цветет посреди дожде­вого моря; так как, по древнему воззрению, все сущее на земле вызывается к бытию творческою силою весенних гроз, то с лотосом соединяли миф о создании мира¹. У других племен арийского происхождения, при иных менее счастливых географи­ческих условиях занятых ими стран, за эмблему небесного цветка принята была простая речная кувшинка. Кто найдет одолень-траву, тот (по свидетельству народ­ного «травника») «вельми себе талант обрящет на земли»; отвар ее помогает от зуб­ной боли и отравы и сверх того признается за любовный напиток, способный про­будить нежные чувства в сердце жестокой красавицы; с корнем одолень-травы пас­тухи обходят стадо, чтобы ни одна скотина не утратилась. Всякий, кто отправляется на чужбину (особенно торговый человек), должен запастись этой травою: «где ни пойдет, много добра обрящет»². Собираясь в дальний путь, осторожные люди ог­раждают себя следующим заклятием: «еду я во чистом поле, а во чистом поле рас­тет одолень-трава. Одолень-трава! не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки (т. е. вещие, облачные девы и жены — см. гл. XXVI). Одолень-трава! одолей ты злых лю­дей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили; отгони ты чародея, ябедни­ка. Одолень-трава! одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега кру­тые, леса темные, пеньки и колоды... Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого серд­ца, во всем пути и во всей дороженьке»³. В песне, которой научили сербов вилы, го­ворится:

Што j' одаљан-трава,

Свагда би га брала,

У пас ушивала,

Уза се носила⁴.
Прострел-трава, рассказывают крестьяне, создана не такою, какова теперь, а бы­ла вся сплошная. Когда Бог прогневался на сатану и его сообщников и повелел Ми­хаилу-архангелу гнать их из рая, то злые духи спрятались за эту траву; архангел бросил громовую стрелу и пронзил ею стебель травы от верхушки до самого кор­ня⁵. С той поры дьяволы боятся прострела и бегут от него на двенадцать степеней. Кто хочет, чтобы дом его был безопасен от грозы и пожара и чтобы житье в нем было счастливое, тот должен сорвать прострел-траву и положить ее под
¹ D. Myth., 620, 1147.

² Терещ., V, 91; О. 3. 1848, V, 14.

³ Сахаров., I, 20.

⁴ Срп. н. гуесме, I, 149. Перевод: если б знала баба, что такое одолень-трава, всегда бы брала ее, вшивала в пояс и носила в себе.

⁵ Москв. 1844, XII, 41—42. Не знаю, соединяют ли это предание с ноздреватым стеблем кувшинки, называемой водяным прострелом.

основное бревно здания, а на месте сорванного растения оставить красное пас­хальное яйцо. Она избавляет от порчи и залечивает раны, нанесенные острым орудием. Когда домашний скот заболевает прострелом (род падучей болезни), то знахари советуют привязывать эту траву к рогам захворавших животных¹. Название прострела дают различным травам; давно утратив сознание, что «прострелом» обозначался чудесный цветок, действующий подобно громовой стреле (= насквозь пронизывающий, простреливающий), народ ищет под этим именем трав, которые бы по форме их стебля или корня можно было назвать простреленными². В числе трав, которым присвояется означенное название, встречаем и aconitum lycoctonum (лютик, купальница, царь-трава), о котором смотри т. I, 382.

f) С цветом и веткою Перуна соединялась идея не только возрождения природы, но и всеобщего ее омертвения. Молния — орудие смертоносное; падая на человека или животное, она убивает их на месте; опаляя дерево, заставляет его сохнуть. Смерть же на древнепоэтическом языке есть непробудный сон; оба эти понятия: и смерть, и сон в мифических сказаниях индоевропейских народов служили для обозначения зимы и ночи. Весною, разбивая облачные горы, бог-громовник тво­рил земное плодородие; но осень, предшественница бесплодной, всеоцепеняющей зимы, так же сопровождается дождями и грозами, и как в апреле и мае Перун пред­ставлялся отпирающим светлое небо и дарующим миру щедрые благодеяния, так тем же золотым ключом (молнией) он, в качестве предводителя демонических сил (о Перуне-царе адских подземелий см. гл. XXII), запирал небо на продолжительное время зимы. Отсюда та же молния, которая весною воскрешает природу к жиз­ни, — позднею осенью погружает ее в смертельный сон. Чехи различают два громо­вых удара: один — огневой, возжигающий пламя (= жизнь), другой — ледяной, по­гашающий пламя. Если взять во внимание, что в сказаниях о битвах Индры с Вритрою они представляются сражающимися молния против молнии, то понятно, что ледянящие природу удары грома суть удары, наносимые демоном³. Вот основа­ния, руководясь которыми — фантазия приписала Перунову цвету или пруту могу­чее свойство погружать все, на что только направлены его удары, в долговременный непробудный сон. Подобное свойство приписывалось и гуслям-самогудам (= гро­зовой песне — см. I, 169), и мертвой воде осенних ливней. Дождь, как мы знаем, постоянно уподоблялся опьяняющим напиткам, которые, с одной стороны, воз­буждают человека к дикому разгулу, к неумеренному заявлению своих сил, а с дру­гой — отнимают у него сознание и погружают в усыпление. Такому усыплению подвергается и вся природа — вслед за теми шумными оргиями, какие заводят об­лачные духи и жены во время бурной, дождливой осени. Скандинавские саги рас­сказывают про волшебный напиток, дарующий забвение всего прошлого — ôminnisöl, ôminnisdreckr: предание, родственное греческому мифу о водах Леты;
¹ О. 3. 1848, V, смесь, 13, 19.

² Подобно тому придано обратное значение и другому эпитету Перуновой травы — чертов укус (т. е. кусающая чертей). Под именем teufelsbiss, чешcк. čertůw kus (или sv. Petrakořeni), польск. czartowe žebro известна трава scabiosa succisa, имеющая тупой корень, как бы откушенный снизу; на­род уверяет, что откусил его дьявол, а Богородица сжалилась над травою и даровала ей силу прогонять нечистых духов. — D. Myth., 1163; Громанн, 99. Корень этот дают лизать коровам, чтобы охранить их от ведьм и чертей. — Гануша: Дед-Всевед, 28.

³ Ч. О. И. и Д. 1865, IV, 247; Germ. Myth., 162—4. Не отсюда ли возникли сказания, что богатырь должен побивать великанов, бабу-ягу и нечистую силу одним ударом; от второго удара они оживают.

этот напиток подает Гримгильда Зигурду, чтобы он забыл Брунгильду, валькирии, эльбины и чародейки подносят героям кубки, с целью отнять у них память о бы­лом и надолго задержать их в своих владениях¹. В русских сказках, вместе с «моло­жавыми яблоками», дающими молодость, здравие и самую жизнь (= то же, что жи­вая вода, см. стр. 156—160), упоминаются и яблоки волшебные: кто съест такое яб­лочко, тот впадает в непробудный сон². Несторова летопись сообщает следующее легендарное сказание, основанное на стародавнем мифе об усыпляющем цветке-молнии: «Бе же и другый старец именем Матфей: бе прозорлив. Единою бо ему стоящю в церкви на месте своем, възвед очи свои, позре по братьи, иже стоять поюще по обема странама, виде обходяща беса — в образе ляха, в луде, и носяща в приполе цветкы, иже глаголется лепок; и обиходя подле братью, взимая из'лона³ лепок, вержаше на кого-любо: аще прилняше (вар. прилипляше) кому цветок в поющих от братья, (и той) мало постояв и расслаблен умом, вину створь каку-любо, изидяше из церкви, шед в келью и усняше, и не възвратяшется в церковь до отпетья; аще ли вержаше на другого, и не прилняше к нему цветок, стояше крепок в пеньи, дондеже отпояху утренюю»⁴. В Патерике Печерском это летописное сказание передано с тою отменою, что бес является в образе воина, нося в воскрылии ризном цветы липкие, так как грозовые духи изображались небесными воителями, то указанная черта не лишена значения. Народные сказки упоминают о зелье или корне, погружающем в спячку на целую зиму. Так, хорутанская приповедка рассказывает, что однажды при начале зимы медведь откопал неведомый корень, лизнул его несколько раз и ушел в яму; увидя то, человек и сам лизнул корень, после чего немедленно впал в усыпление и проспал в лесу до самой весны (do protuletja). Когда он пробудился, люди уже пахали землю и сеяли хлеб. Рассказывают еще о пастухе: «nа anjgelsku nedelju» увидел он, что «išla saka kača (всякий гад) k travi, saca je podehnula i odišla je vu jednu jamu»; сделал и сам то же и, воротясь домой, проспал до вешнего Юрьева дня⁵, т. е. до того времени, когда св. Юрий отпирает небо и землю. Название баснос­ловной сон-травы народ связывает с теми из земных злаков, сок, отвар и запах ко­торых производят на человека одуряющее действие; таковы: мандрагора, известная у нас под именем сонного зелья; atropa belladona — сон, сонный дурман, одурь, нем. schlafbeere или schwindel- (teufels-, wind-, wuth-)beere; hyosciamus niger — белена, дурман, нем. schlaf- (hexen-, bilsen-)kraut; anemone pulsatilla — сон-трава, viscaria vulgaris — дрема, дремучка, сон-трава, гори-цвет. Поселяне убеждены, что сон-трава обладает пророческою силою: если положить ее на ночь под изголовье, то она пока­жет человеку его судьбу в сонных видениях⁶; думают даже, что всякий, заснувший на этой траве, приобретает способность предсказывать во сне будущее⁷.