Поэтические воззрения славян на природу

Поревита изображался с пятью головами; Руjевит имел семь лиц под одним чере­пом; в разных славянских городах, по словам Гельмольда, стояли кумиры с двумя, тремя и более головами¹.

Быстрота, с которою несутся грозовые тучи, гонимые бурными ветрами, заста­вила уподобить их птице и борзо скачущему коню; означенные метафоры возник­ли в древнейшую эпоху языка и, по всему вероятию, одновременно с уподоблением тучи — небесному змею. Эти различные животненные олицетворения, относясь к одному и тому же явлению, необходимо должны бьши сливаться в убеждениях пер­вобытных племен. Фантазия смешала формы птицы, коня и змея и составила из них баснословных животных. Старинная песня говорит, что богатырский конь-ту­ча шип пускал по-змеиному и, отделяясь от земли — летал выше лесу стоячего, ни­же облака ходячего. Огненного змея народ называет летучим, дает ему крылья пти­цы и наделяет его крылатым конем, на котором носится он по воздуху. На лубоч­ных картинах змей рисуется с крыльями; сербская песня упоминает о змее шести­крылом. Русские и словацкие сказки говорят о двенадцатикрылом коне змея²; по свидетельству былины, Тугарин Змеевич «садился на своего доброго коня, поднял­ся на крыльях по поднебесью летать», а конь у Тугарина «как бы лютый зверь, из хайлища пламень пышет, из ушей дым столбом». Следуя этому описанию, лубоч­ная картина изображает Тугаринова коня крылатым. В сказках к услугам змея яв­ляются конь-ветер и конь-молния³, и драк прилетает «nа ohnivem voze»⁴. Народная загадка обозначает змея под метафорическим образом коня: «стоит конь воро­ной — нельзя за гриву взять, нельзя и погладить»⁵. Те же представления находим и у других народов. Германцы изображают дракона крылатым змеем; сам он покрыт чешуею, когти его острее меча и тверже стали, а крылья похожи на два паруса, на­дутые ветром; когда он летит, устрашенные облака убегают при его приближении, т. е. несутся по воле вихрей, испускаемых пастью дракона. В Швейцарии до сих пор, увидя деревья, опрокинутые бурею, говорят: «здесь дракон прошел!»⁶ Шум грозовой бури сравнивали с шипением змеи. По свидетельству русских сказок и былин, огненный змей поднимает страшный свист и шип; голос его подобен завы­ванию вихрей: «заревел Тугарин — и дрогнула вся дубрава!» Как от «змеиного ши­па» коня сивки-бурки, как от свиста Соловья-разбойника падали стены и люди, так и свист мифического змея производит то же сокрушающее действие (см. I, 156, 315). По мнению чехов, бурные ветры бывают оттого, что колдун выпускает драко­на⁷; а греки представляли Борея в виде крылатого старца, с змеиным хвостом вме­сто ног⁸.

Мы знаем, что молнии уподоблялись стрелам, копьям и воинской палице. Эти

поэтические представления должны были прилагаться и к змею, как воплощению громоносной тучи. Стрела-молния то служит ему, как бранное оружие, то прини­мается за необходимый атрибут его фантастического образа. Под влиянием мета­форического языка, фантазия наделила дракона стреловидным жалом или острым огненным языком: верование это до такой степени проникло в убеждение народа, что, по мнению крестьян, даже простые змеи (гадюки) уязвляют не зубами, а жа­лом, которого они в действительности не имеют. На лубочных картинах огненный змей изображается с одною или несколькими стрелами в пасти, и самый конец хвоста его заостряется стрелою; так, Еруслан-богатырь убивает змея о трех головах, в каждой голове по стреле — вместо жала, а хвост оканчивается четвертой стрелою¹. Существует поверье, что змея-медяница (или медянка — от слова медь)² целый год бывает слепа и только на Иванов день получает зрение, и тогда, бросаясь на челове­ка или животное, пробивает свою жертву насквозь — точно стрелою³. Эта медная стрела-змея тождественна с огненным Перуновым цветом, который распускается на Иванову ночь; сознание о таком тождестве выразилось в народном сказании о траве-медянице: зарождается трава-медяница от гниения зловредных гадов, «рас­тет слепою, зрение получает в Иванов день, и когда увидит человека или другое жи­вотное — тогда бросается на него стрелою и пробивает насквозь»⁴. В своих битвах с богатырями змеи сражаются копьями и палицею; по немецким сагам, драконы имеют на головах шлемы, а под крыльями острые мечи⁵. Возврату дракона домой предшествует ринутая им издалёка, стремительно летящая булава, падение кото­рой потрясает его крепкий дворец⁶. Как олицетворение молнии, змей летит по небу раскаленной железной палицею⁷ и принимается за символическое знамение ору­жия. В средневековой поэзии нередки сравнения блестящего оружия с молнией и змеем; сербы о ножах, мечах и бритвах выражаются: «оштро као змиja»⁸.

Весьма знаменательно русское название мифического змея — Горыныч, увели­чительное Горынчище; оно происходит от слова гора и есть отечественная форма, означающая сына горы, т. е. горы-тучи, рождающей из себя извивистую змею-молнию. В былинах присваиваются змее эпитеты гopынcкaя⁹ и подземельная¹⁰. Выше (стр. 180—5) было объяснено это древнее представление тучи горою и указа­ны следы его в целом ряде народных сказаний и в названиях гор по имени громовника; наряду с «гремячими горами» можно поставить географическое название го­ра Змеища¹¹. В гимнах Ригведы тучи называются горами змея Вритры, а сам Вритра — гороподобным¹². Связь огненного змея с горами и скалами подтвержда­ется множеством поверий, сохранившихся у всех индоевропейских народов. Драко-
¹ Н. Р. Ск., I—II, 338.

² У Сахарова (I, 31) приведен заговор от болезни родимца: «на море на окиане, посредь моря бело­го, стоит медный столб от земли до неба, от востока до запада, а в том столбе закладена медная медя­ница от болезней и хворостей. Посылаю я раба (имярек)... и заповедаю закласть родимец в тот медный столб».

³ Абев., 259.

⁴ Терещ., V, 94.

⁵ Beiträge zur D. Myth., II, 446.

⁶ Шотт, 1; Срп. н. припов., 5.

⁷ Громанн, 22—23.

⁸ Срп. н. послов., 245.

⁹ Песни Киреев., IV, 13.

¹⁰ Рыбник., 1, 219.

¹¹ Р. И. Сб., VII, ст. Ходаков., 197.

¹² Orient und Occid., 416.

ны и змеи живут внутри гор или в каменных пещерах и сюда скрывают похищен­ных ими дев. В Томской губ. рассказывают про Змееву гору (около Змеиногорского рудника), что в нее ушел змей-полаз¹. В Уваровой станице на берегу Иртыша есть пещера, в которую скрылся явившийся из реки змей, и там, где он полз, видна на траве выжженная тропинка. Беломорцы показывают на острове Робьяке (в Кандалашском заливе) большой камень, с отверстием внутри, за которым начинается пропасть; в этой пропасти жил некогда страшный змей². Богатырь Добрыня при­плыл в пещеры белокаменные, где жил змей Горынчище, застал в гнезде его малых детушек и всех пришиб, пополам разорвал³. В «Нибелунгах» Зигфрид находит дра­кона на горе, Беовульф поражает его в ущелий скал. Древнепольское предание рас­сказывает о князе Кроке или Краке, от которого производят название города Крако­ва, во время его княжения народ терпел величайшие бедствия от страшного змея, который жил в пещерах горы Вавель и равно поедал и людей, и скот. Чтобы изба­вить свой народ от змея, Крок употребил хитрость: взял несколько воловьих шкур, начинил смолою, серою и другими горючими снадобьями и, запалив вложенные в них фитили, придвинул все это к змеиной норе. Змей выполз, проглотил воловьи шкуры; пламя вспыхнуло в его утробе, и он издох. В связи с именем Крока ставят древнейшее название Исполиновых гор (Riesengebirg) — Кркноши; в этих горах, по указанию чешской песни о суде Любуши, герой Трут убил лютого змея⁴. Воловьи шкуры, пожираемые змеем, — уже знакомая читателю метафора облаков. Чем бо­лее поглощает их змей, или, выражаясь прозаически: чем более сгущаются, скучи­ваются облака, тем сильнее разгорается пламя молний, и он гибнет в грозе от соб­ственной жадности. Прибавим, что в числе великанов народный эпос упоминает Горыню, который повергает целые горы, и что между другими славянскими назва­ниями, присвоенными облачным женам, было берегиня — название, тождествен­ное с именами: баба-горынинка и баба-алатырка (от слова «алатырь-камень»), ка­кие встречаются в народных былинах⁵. Древнейшее значение слова берег (брег, нем. berg) — гора (см. I, 318)⁶. В Эдде можно найти свидетельства о ведьмах, кото­рые в виде огромных скал ложатся в устье реки и, запружая ее, производят наводне­ния⁷.

Тучи назывались еще каменными замками или городами Вритры; согласно с этим славянские сказки говорят о змеиных царствах или дворцах — медном, сереб­ряном и золотом. В Германии ходят рассказы о таких же дворцах, окруженных медными, серебряными и золотыми лесами, принадлежащих драконам медному, серебряному и золотому; подобными лесами и богатыми зáмками, блистающими серебром и золотом, владеют норвежские тролли (= великаны и драконы)⁸. Три ме­таллических царства и три металлических леса выражают одну и ту же мысль (стр.
¹ Эта. Сб., VI, 125.

² Ibid., смесь, 23.

³ Кирша Дан., 349; Сказ. Броницына, 9.

⁴ Рус. Сл. 1860, X, 266; Атеней 1858, XXX, 199, 209-212; Ист. очер. рус. слов., I, 284.

⁵ Кирша Дан., 361.

⁶ «Арийский прототип наших Горыничей (говорит г. Буслаев в статье «Русский богатырский эпос» в Рус. Вест. ) сохранился в мифических героях Баргавасах, детях Бргу, одного из первобытных людей, созданных Брамою; а Бргу (bhrgu) собственно значит гора, и от него отечественная форма барг авас — горынич». Если рудокопы запоют или станут свистать в шахтах, то тем самым вызовут горного духа (Громанн, 19); пение и свист = завывание грозовой бури.

⁷ О вл. христ. на сл. яз., 57.

⁸ Сказ, норвеж., I, стр. 19 и 27.

148); эпитеты «медный, серебряный и золотой», иногда алмазный или жемчуж­ный, объясняются теми яркими, блестящими красками, какими солнце с чудным великолепием расцвечивает облака, особенно при своем восходе и закате, и стоят в близком соотношении с преданиями о несчетных сокровищах, хранимых дракона­ми и змеями. Об алмазном дворце змея русская сказка¹ утверждает, что он верти­тся словно мельница и что из него видна вся вселенная — все государства и земли как на ладони. Польская сказка говорит о Вихре, который похитил златовласую красавицу и унёс ее в «pałac srebrzysty na kurzéj nóżce»; Вихрь этот имел тело велика­на, а голову змея, ездил на огненном, крылатом коне и своим бурным дыханием приводил в сотрясение свой собственный дворец². В хорутанской приповедке³ чи­таем: «idojde do jednoga groda kufrnoga (медного), koj se je zmirom na srakini nogi vrtel»; то же выражение употреблено и при описании городов серебряного и золото­го, что прямо отождествляет их с вертящеюся избушкою бабы-яги (облачной, де­монической жены, о которой см. гл. XXVI) и змея⁴. Этот дворец или избушка — ме­тафора ходячего облака. В числе различных представлений, соединявшихся с мол­нией, она уподоблялась и ноге; блеск молний и удары грома потрясают тучи и при­водят их в бурное движение, и потому народные предания говорят о ноге, на кото­рой вертится облачное здание бабы-яги и змея. Нога эта — петушья или сорочья, что объясняется из той связи, в какую поставил древний миф петуха и сороку⁵ с яв­лениями грозы. Другие сказки говорят, что избушка бабы-яги поворачивается на курьих ножках, на собачьих пятках, а замок бога ветров вертится на мышиной нож­ке: собака — символ вихря, мышь — разящей молнии⁶. В словацкой сказке⁷ герой приходит в замки оловянный, серебряный и золотой и встречает в каждом по бабе-яге с длинною палицею в руках — оловянного, серебряною и золотою; три сына этих ведьм играют ту же роль, какую наши змеи. Соответственно представлению дождя — коровьим молоком, змеиные города и замки изображаются в песнях Ве­ды, как хлевы или загоны, в которых вражеский демон скрывает во время зимы и засухи похищенных им небесных коров; Индра отпирает двери этих загонов своею громовою палицей точно так же, как отпирает он и облачные города и скалы и вы­водит оттуда освобожденные стада⁸. «В древние времена, замечает Макс Мюллер⁹, когда войны по большей части имели целью не сохранение политического равнове­сия Азии или Европы, а завладение хорошим пастбищем или большими стадами рогатого скота, в эти древние времена изгороди для скота естественно обращались в укрепления, а люди, жившие за одними стенами, стали называться gotra» — пер­воначально: коровий хлев, а потом: род, племя (см. выше стр. 180 и 222—3). Намёк на старинный миф о заключении небесных коров в облачные скалы находим в чешском предании о Премысле (I, 284).

Тучи, помрачающие небесный свод, рисовались воображению наших предков демонами — похитителями блестящих светил. Во главе этих мифических хищни-
¹ Н. Р. Ск., vii, 9.

² Глинск., III, 47—61.

³ Сб. Валявца, 128—130.

⁴ Н. Р. Ск., II, 30; VIII, стр. 370.

⁵ О сороке см. гл. XXI.

⁶ Гануша стат. о Деде-Всеведе, 27.

⁷ Эрбен, 49—54; Slov. pohad., 143-160, 338-369.

⁸ Кун, 211 и дал.

⁹ Стр. 25-26.

ков, грабителей, воров стоял Вритра, окутывающий ясное небо густыми облаками и туманами. По аналогии мрака, производимого наплывом туч, с темною ночью и затмениями луны и солнца Вритра считался злобным виновником и той, и других. Раскрывая недра туч молниеносными стрелами, рассевая их в грозе, Индра осво­бождал светила из демонских вертепов, прикреплял их к небесному своду и давал им возможность снова сиять на низменную землю. Ради этого подвига он призна­вался главным творцом света; вместе с победою над черными тучами ему припи­сывалось и поражение демона ночи: Индра, как выражаются священные гимны, рождает утреннюю зорю и солнце и выводит на небо белый день¹. Затмения солнца и луны объяснялись на Востоке нападением змея, готового поглотить их в свою не­насытную утробу; луна, захваченная во время затмения демоном Рагу, проливает амриту, которую собирают, боги в свои сосуды, тогда как очи их роняют от горести слезы, падающие на землю дождем²: предание, в котором очевидно смешение лун­ного затмения с закрытием ясного месяца темными дождевыми тучами. Подобные воззрения разделялись и славянами; польская сказка приписывает солнечное за­тмение двенадцатиглавому змею, а болгары в затмении луны видят, как светило это облекается в коровью шкуру (т. е. в облачный покров) и дает целебное молоко = амриту (I, 341, 375). Пожирание светил змеем засвидетельствовано и нашими народными сказками о богатырях, призванных сражаться с злыми демонами. Ска­зочные богатыри, изумляющие нас громадными силами и размерами, воплощают в своих человеческих образах грозовые явления природы; оттого они и растут не по дням, не по часам, а по минутам — так же быстро, как быстро надвигаются на небо громовые тучи и вздымаются вихри. Именно таков богатырь Иван Быкович, Иван — коровьин или кобылин сын³; в некоторых вариантах его называют сыном кошки или суки. Сербская песня⁴ знает Милоша Кобылича:

Нашли су га jyтpy у ерћели⁵;

Кобила га сисом одоjила:

С того снажан⁶, с тога висок jecтe.

представления дождевой тучи; о золотом ложе см. стр. 273); но богатырь угадывает их замыслы, рубит мечом по кроватке, дереву и кринице, а из них брызжет струею алая кровь, т. е. дождь. Должен состязаться богатырь и с их матерью, ужасною змеихою, которая разевает пасть свою от земли до неба (I, 285—6) и «jakby chmura jaka zasłoniła słońce»¹. Богатырь спасается от нее бегством на кузницу, и там змеиха, схваченная за язык горячими клещами², погибает под кузнечными молотами, по­добно тому, как гибнут великаны под ударами Торова молота (= молнии), или, по другому сказанию — она выпивает целое море и лопается с треском, изливаясь по­токами дождя. Как естественный результат поражения змеев, или, проще: разгрома темных туч, обнаруживается скрывавшийся за ними благотворный свет солнца. Такое появление сияющего солнца народный эпос представляет освобождением из-под власти чудовищных змеев похищенной ими красавицы; в сказке же об Ива­не Пóпялове, любопытной по свежести передаваемого ею древнего мифа, прямо повествуется: в том государстве, где жил Иван Попялов, не было дня, а царствовала вечная ночь, и сделал это проклятый змей; вот и вызвался богатырь истребить змея, взял боевую палицу в пятнадцать пудов и после долгой борьбы поразил его насмерть, поднял змеиную голову, разломал ее — и в ту же минуту по всей земле стал белый свет, т. е. из-за разбитой тучи явилось красное солнце. В другой русской сказке змей похищает ночные светила; богатырь отсекает ему голову, и из нутра чудовища выступил светел месяц и посыпались частые звезды. Подобно тому в финской сказке (в сборнике Рудбека) три змея похищают месяц, солнце и ясную зорю³. Об этом поглощении светил создалась у болгар следующая легенда: в старое время одна злая баба взяла грязную пелену и накрыла месяц, который тогда ходил низко и даже совсем по земле; месяц поднялся высоко на небо — туда, где и теперь виден, и проклял нечестивую: вследствие этого проклятия она превратилась в змею, и от нее произошли все теперь существующие земные змеи. Много она лю­дей пожрала и истребила бы весь свет, да святой Георгий убил ее⁴. Злая баба, оче­видно, — злая ведьма, грязная пелена — мрачный облачный покров, св. Георгий — замена Перуна.