Поэтоград

Осенью нас с Гариком отец устроил в детский сад, а малолетний Вова оставался с мамой. Жизнь текла размеренно и весело. По выходным дням мы всей семьёй гуляли в Детском парке. Вечерами играли во дворе. Папа любил возиться с нами, а нас с Гариком уже учил читать. Он рисовал фигурки и называл буквы: ворота – буква П, колесо – это О, семафор – Г… К концу зимы мы с Гариком уже бойко читали по слогам.

Весной 41 го к нам с Украины приехала погостить наша бабушка Станислава. Она впервые увидела своих внуков и была очарована ими. Чтобы оставить память о внуках, бабушка повела нас в фотографию. Мама специально для этого случая пошила обновки: мне – военную форму, Гарику – флотскую, а меньшему, Вове, сшила красивую толстовочку. Снимок получился на славу.

7. Предвоенная весна

В мае 1941 года наша семья снова выехала в татищевские лагеря. Сюда же приехали Цветниковы и Губины. Погода выдалась дождливая, прохладная. Только в начале июня наступили тёплые дни. Солнце щедро прогревало землю. Поляны заросли сочной зелёной травой, появилась первая земляника. Радуясь наступившему теплу, оглушительно пели птицы. Понемногу налаживалась наша дачная жизнь.

Как-то раз неподалёку от наших домиков появились красноармейцы. За спинами у них были большие катушки. За ними тянулись провода. Это были связисты. Они учились устанавливать телефонную связь. Закончив протяжку линии, солдаты долго крутили какую-то ручку и настойчиво вызывали: «Алло! Алло…» Наконец связь была налажена. Красноармейцы прилегли на траву и отдыхали. Увидев меня и Олега, один из солдат позвал нас:

– Ребята, идите-ка сюда.

Когда мы подошли, он объяснил:

– Это телефон, хотите поговорить?

– Хотим. Научите нас, – попросил Олег.

– Возьми трубку, слушай.

Олег взял трубку и надолго замолчал. Наконец он стал с кем-то говорить.

– Зовут Олег Цветников… 7 лет… Папа – командир… Есть ещё брат Витька.

Затем подошла моя очередь. Я очень конфузился и боялся, что ничего не получится. Поэтому сначала никак не мог разобрать слов. Наконец я услышал в трубке тихий, но ясный голос:

– Мальчик, знаешь ли ты стихи?

– Знаю, – ответил я, – меня бабушка научила.

И я стал декламировать:

По-прежнему мы целыми днями общались с солдатами. В артиллерийском парке было особенно интересно. Там стояло много разных пушек. Иногда доносились ухающие звуки. Мы уже знали: это наши отцы проводят артиллерийские стрельбы на полигоне.

Однажды на рассвете нас разбудил стук в дверь. Мы уже привыкли к подобным ночным визитам. Служба. На этот раз стук был особенно настойчивым. Открыл отец. Посыльный доложил:

– Товарищ командир, тревога! Приказано срочно прибыть в часть.

Из военного городка доносились частые удары в рельс. Как при пожаре. Отец быстро оделся и уехал в лагерь, а мы снова заснули. Через час отец возвратился. Он был взволнован:

– Война! Шурочка, собирай ребят, приказано срочно убыть в Саратов на зимние квартиры.

Со стороны лагеря слышались шум моторов, стук топоров. Лагерь снимался.

Мы засуетились и стали собирать свои вещи. Кончилась наша мирная беззаботная жизнь. Но в детстве ни о чём не жалеешь. Всегда хочется узнать что-то новое, даже если оно и не сулит ничего весёлого. Мы нисколько не опечалились, а спокойно стали собирать свои вещи. Наша дача быстро обретала свой первоначальный нежилой вид. Мама была встревожена и покрикивала на нас:

– А ну-ка, идите все сюда! Собирайте ваши игрушки.

Мы собрали свои игрушки и отдали их маме. Стало скучно. Я пошёл к Цветниковым. Олег с Виктором тоже слонялись без дела, но мама их никуда не пустила. Какая бестолковая вещь эта война! Тогда мы насобирали щепок и положили их в печку, которая почти угасла. Разгорелся огонь, из трубы повалил дым. И тут выбежала из дома тётя Маруся и закричала:

– Это кто вас просил разводить огонь? У меня каша на печи доходит. Сожгли, стервецы. Уберите лучше участок от мусора.

В этот день мы так и не выехали в Саратов. Было не до нас. Взрослые к концу дня валились с ног от усталости. Все машины ушли в город с техникой и военным имуществом.

На следующее утро приехал отец, чтобы увезти нас. Цветниковы и Губины тоже уезжали. Через час мы уже сидели в кузове полуторки среди узлов и чемоданов. Вовку, как самого маленького, папа взял к себе в кабину. А нам и наверху было хорошо. На душе было тревожно: что-то с нами будет…

До Саратова путь неблизкий. На дороге много грузовиков. Пешком идут колонны красноармейцев. На перекрёстках стоят военные регулировщики с красными повязками.

Вот и Саратов. Внешне он почти не изменился. В нашем доме переполох. Все куда-то бегут. Солдаты помогают командирам, носят вещи наверх.

Мы стали разгружаться. И тут произошло событие, которое я запомнил на всю жизнь. Я не стал ждать, пока меня снимут с машины. Спрыгивая с кузова, я поранил себе руку. Дело в том, что шанцевый инструмент на боевых машинах крепился снаружи к бортам. Я зацепился рукой за зубья пилы. Мгновенье – и мои ладошки наполнились кровью. Сначала я ничего не понял, но затем от страха разревелся.

Прибежал отец. Он перевязал руку полотенцем и на этой же, ещё не разгруженной машине повёз меня в 1 ю Советскую больницу. Ожидая приёма врача, отец успокаивал меня:

– Потерпи, сынок. Ты у нас как раненный в бою красноармеец. Ничего, до свадьбы заживёт.

Мой мизинец попал между зубьями пилы и был почти оторван. К счастью неповреждённой осталась кость и полоска кожи. Этого оказалось достаточно, чтобы мой палец уцелел. Хирург наложил два шва и перевязал руку бинтом, да ещё через плечо мне повесили косынку. Во время операции я держался стойко, а позже даже хвастался перед ребятами, что я – раненый боец и нисколечко не плакал. Так и остался у меня на всю жизнь на пальце шрам – отметина, напоминающая о первом дне войны.

10. Отъезд

С фронта приходили плохие вести. Немцы прорвали нашу оборону на всём протяжении Государственной границы. Отец с утра до глубокой ночи пропадал на службе. Его артиллерийский полк готовился к отправке.

Через несколько дней рано утром меня разбудила мама. Я сразу понял: это расставание. Отец поднял меня на руки, крепко-крепко прижал к своему сильному телу и сказал:

– Ты, Витусик, старший. Помогай маме, смотри за Гариком и Вовой. Я на тебя надеюсь. Я напишу вам письмо, ты ведь уже умеешь читать.

– Умею. И Гарик тоже понемногу читает. Только пиши нам, папочка, печатными буквами, чтобы мы смогли сами прочитать твоё письмо.

– Хорошо, сынуля, мой родной. Я постараюсь.

Попрощавшись с нами, отец уехал на фронт.
11. Новая беда

Наш четырёхэтажный дом со стороны двора примыкал к казармам, что на Университетской. Сюда день и ночь прибывали призывники. Через забор мы видели, как гоняют молодых солдат. Семь потов сходило с них, пока они становились настоящими воинами. А затем колонны солдат с полной выкладкой, с оружием и скатками шинелей, надетыми через плечо, отправлялись на вокзал. Их место занимали призывники следующего набора. Ненасытная война поглощала миллионы жизней.

Наш двор был отделён от военного городка высоким деревянным забором. Свидания с призывниками были запрещены: карантин. Но матери и отцы новобранцев не могли вот так запросто расстаться со своими детьми. Возможно, навсегда. Целый день родственники призывников висели на заборе, переговариваясь со своими сыновьями.

Командование воинской части решило прекратить это «безобразие». Въездные ворота в наш двор были закрыты, у калитки поставили часового, который пропускал только жильцов дома. И тут случилась новая беда. Днём мы играли во дворе, когда прибежал Олег и закричал:

– Витька, там твоего Вовку задавили. Скорее бежим.

Мы побежали к воротам. Смотрим, ворота лежат на земле. Рядом лежит Вовка. Лоб у него разбит. Крик, плач. Часовой командует:

– Всем назад, на три шага. Есть среди вас врачи?

В толпе нашлась женщина-медсестра. Она стала хлопотать над Вовкой. А у меня в голове вертится: «Вовка, Вовка, недоглядел я за тобой. Это только я виноват. Папка мне наказывал…»

И вдруг Вовка зашевелился и застонал. Дышит. Жив! Вовка, самый младший в семье, был везучим. Мамкин любимчик. Ему повезло и на этот раз. Три петли ворот были сорваны под напором толпы, и только одна, нижняя, уцелела. Она-то и спасла Вовку. Чудом он остался жив под упавшими тяжёлыми воротами с навалившимися на них людьми.

Мы взяли Вовку на руки и отнесли домой. Мама запричитала. Хорошо, что она не видела самого страшного…

Война врывалась в нашу жизнь, ужимала нас во всём, вгоняла в жёсткие рамки. После отъезда отца наш дом как-то сразу осиротел. Мы сразу поняли, как много для нас значил наш папка. Он был всегда деятелен, весел, в доме он выполнял самую трудную работу. Сейчас всё это легло на плечи мамы. Она похудела, стала нервной, по вечерам потихоньку от нас плакала. Раньше, когда она бывала в хорошем настроении, можно было, не опасаясь попасть под её горячую руку, сознаться в неблаговидном поступке или выпросить лакомство. Работая по дому, мама любила напевать вполголоса. С этого лета мы редко слышали её пение. Почти исчезли её весёлость и беспечность.

Как мы теперь будем жить, на какие денежки? Ведь у нас работал только отец, а мама с тремя детьми была на хозяйстве.

Отец при каждом удобном случае писал нам письма с фронта и присылал деньги. В июле от него пришло большое письмо. Как и обещал, одну страничку он написал печатными буквами специально для нас с Гариком. Мы старательно, по слогам прочитали наше письмецо и были очень довольны, что теперь сами можем общаться с папой. Надо только ещё научиться писать, чтобы самим ответить отцу.

Мама сразу отвечала отцу, но, судя по его письмам, мамины послания до него не доходили. Фронт был неустойчивым, наши войска отступали…

С конца августа переписка с отцом оборвалась. Цветниковы и Губины тоже перестали получать письма с фронта. Не приходили и похоронки. По-видимому, что-то непоправимое случилось с папиным полком. Враг был уже недалеко от Москвы.

Только в начале сентября мы получили от отца письмо. Увы, оно было написано ещё 10 августа. В простой конверт без марки была вложена фотография и два листа вырванных из тетради. На них тороп­ливым, скачущим почерком отец писал:

«Здравствуйте, дорогие Шурочка и ребята. До настоящего времени ваших писем не получаю. Последнее письмо получил с Борисовым».

По-видимому, полевая почта не успевала обслуживать войска. Письма шли с большим опозданием. Вот и это письмо, как потом оказалось, последнее, пришло почти через месяц. Однако написать что-либо о своём местонахождении и о боевой деятельности отец не мог: не позволяли законы военного времени. Где находился его артиллерийский полк, жив ли он сам? Эта неизвестность тяготила.

Мама успокаивала нас:

– У папы сейчас нет времени: идут бои. Будем ждать. Скоро папка напишет.

Но время шло, а известий об отце всё не было.

Однажды в начале зимы (а в 1941 м зима случилась ранняя, уже в начале ноября выпал снег и грянули морозы) к нам домой пришёл незнакомец.

Он был одет в полушубок и валенки. На лицо он был бледен и худ. Мама долго разговаривала с ним вполголоса. Нас, ребят, она отослала на кухню. Я сразу же догадался, в чём тут дело. Это был человек с фронта. Я находил разные поводы, чтобы заглянуть в комнату. Своим молодым обострённым слухом я схватывал всё на лету:

«Разгрузились на железнодорожной станции…»

«…второй эшелон с боеприпасами и горючим...»

«Валентин всё время в разъездах, ремонт техники…»

«Немцы уже в Бобруйске. Частые бомбёжки...»

«Получили приказ атаковать немцев. У них танки и мотопехота. Все с автоматами».

«Мы им хорошо всыпали, даже в плен взяли с полсотни. Держались нагло».

«Нас обошли. Окружение. Боеприпасов нет…»

«Валентина Дмитриевича тяжело ранило. Сам его видел. Врач сказал, что он безнадёжен…»

Мама тихо расспрашивала об отце и плакала.

«Нет, не видел. Я тоже был ранен, но смог передвигаться. Сейчас после госпиталя получил направление в новую часть».

«Спасибо, мне некогда – у меня в Саратове семья. Через два дня убываю».

Сослуживец отца распрощался и ушёл. Мама нам не сказала, что отец погиб. Она и сама в это не верила. Ведь надежда умирает последней. Эта надежда так и жила с нами до конца войны.
14. Без отца

Нашей семье к концу года военкоматом была выдана официальная справка о том, что отец пропал без вести. Это позволило начислить нам небольшую пенсию по потере кормильца.

Мама не любила говорить о войне. Она остро переживала утрату своего Валюньки. Во время войны погибли бабушка и брат отца. Ещё раньше была потеряна связь с родными мамы, которые жили на Украине. Война разобщила нас, лишила родственных связей. Никто из родных не отыскался и после её окончания.

В сентябре 1942 года я поступил в первый класс. Наша школа № 1 располагалась на ул. Степана Разина. В детском саду мне вручили букварь, набор цветных карандашей и несколько тетрадей. Мама сшила мне холщовую сумку с лямкой через плечо. Я был доволен такой экипировкой. 1 сентября мы целой ватагой отправились в школу. Во главе нашей группы был Олег, который пошёл уже во второй класс. Начался новый период моей жизни.

В 1945 году меня зачислили в Саратовское суворовское военное училище. Как и мой отец, я стал военным. После окончания суворовского училища я поступил во Львовское пехотное училище и окончил его по первому разряду. Мой жизненный путь получился таким же непростым, как у отца. Судьба меня носила по всему Союзу – от Закарпатья до Камчатки. Лишь изредка приезжал я в Саратов. Мои попытки узнать что-либо об отце не увенчались успехом. В военкомате мне посоветовали обратиться в архив Министерства обороны. Но в архив были сданы только довоенные документы. С фронта туда никаких бумаг не поступало.

Я отслужил тридцать лет в Советской Армии и ушёл в запас. На семейном совете мы решили обосноваться в Кишинёве. Здесь жили родственники моей жены. Через три года мы получили трёхкомнатную квартиру в Кишинёве. Казалось, все проблемы решены. Однако перестройка и дальнейший распад Советского Союза вмешались в нашу судьбу. Эти события застали меня и мою семью в Молдавии. Много сил пришлось затратить, чтобы вернуться в Россию.

И вот я наконец возвратился в Саратов. И снова меня стала тревожить память об отце. Мои запросы в военкомат не дали положительных результатов. После отправления папиного полка на фронт все оставшиеся документы были сданы в архив МО. Полк попал в окружение, документы были утрачены.

Я попытался выяснить обстоятельства гибели отца собственными силами. Однако с годами забылись подробности, затерялись письма отца, умерла мама. Остались только фронтовая фотокарточка и два письма отца. Но былое невозможно забыть.

Однажды ко мне обратилась моя внучка Наташа. Сейчас она учится в Санкт-Петербурге. «Дедуля, а есть ли у нас это самое генеалогическое древо? Неужели твой отец и мой прадедушка Валентин Дмитриевич так и остался пропавшим без вести?»

Трудный вопрос. Он задел меня за живое. Ведь имя моего отца даже не занесено в Книгу Памяти, хотя известно, когда, откуда и с какой воинской частью он ушёл на войну.

Я решил, как настоящий детектив, начать самостоятельное расследование.

Прежде всего, я ещё раз самым внимательным образом перечитал письма отца. И нашёл между строчек много интересного.

«Ночевал сегодня у Цветникова. Отдохнул очень хорошо и позавтракал отлично».

Письмо от 20 июля. Выходит, что полк отца действует, он рассредоточен, но связь между дивизионами не нарушена. Жив и его друг Иван Васильевич Цветников.

Значит, полк ведёт бои, и не без успеха. Есть даже пленные.

Отец служил в технической части полка, и поэтому он был вечно в разъездах. Полевая почта работает, тылы имеются, пока всё нормально.

В конце письма отец даёт свой адрес:

«Действующая армия. Западный фронт. Полевая почтовая станция 261, почтовый ящик 4416».

Западный фронт – это очень неточный ориентир, фронт велик. К тому же именно Западный фронт принял на себя самый первый удар противника. Теперь он отступает, где конкретно находится 546 й артиллерийский полк, не ясно.

Другое письмо написано 10 августа 1941 года. Со времени написания предыдущего письма прошёл уже 21 день.

Отец сообщает:

Легко догадаться, какой приказ. Идут самые напряжённые бои. Дорога каждая минута.

Это тоже кое о чём говорит. Лес, песок, брусника – похоже на Полесье. Где же в это время были наши войска?

Обращаюсь к различным источникам информации. Открываю 2 й том «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза».

Немецкий план молниеносной войны «Барбаросса» предусматривал нанесение главного удара против войск Западного фронта в направлении Минск–Смоленск–Вязьма–Москва. К 20 июля наши войска под давлением превосходящих сил противника оставили Минск, Бобруйск, Витебск. Завязалось ожесточённое Смоленское сражение.

На Москву непрерывным потоком шли отборные немецкие танковые и моторизованные дивизии. На карте видно, что правый фланг немецкой армии оказался оголённым. Именно сюда были направлены свежие советские войска. Замыслом Ставки было подрезать в направлении Гомель–Бобруйск немецкий клин. Для этого в районе Гомеля была сосредоточена резервная 21 я армия. В неё вошли соединения, прибывшие и из Саратова – 53 я стрелковая дивизия и 63 й корпус. Отец служил в 546 м артиллерийском полку, входящем в 63 й корпус. По-видимому, этот полк прибыл из Саратова железнодорожным транспортом в Гомель. Вероятно, здесь была сделана последняя фотография отца – видна профессиональная рука городского фотографа.

Далее моему расследованию очень помогла книга саратовского историка Д. П. Ванчинова «Саратовское Поволжье в годы Великой Отечественной войны». Благодаря этому источнику стала ясна дальнейшая картина боёв на Бобруйском направлении. Решающая роль в контрударе Красной Армии отводилась 63 му корпусу Л. Г. Петровского, в состав которого входил 546 й корпусной артиллерийский полк. В результате этого удара наши части продвинулись в северо-западном направлении на 30 километров, овладев Рогачёвом и Жлобином. Немецкое командование было вынуждено выделить значительные силы из основной группировки армий «Центр» для ликвидации угрозы подрезания магистрали Барановичи–Могилёв. Сюда было переброшено восемь дивизий, и 11 августа был нанесён встречный удар под основание нашего «клина». Теперь мне стало ясно, какой приказ отстукивал на пишущей машинке штабной писарь. Напомню, что последнее письмо отца было написано 10 августа, то есть за сутки до немецкого контрнаступления. 19 августа немцами был взят Гомель. Путь отхода наших частей на восток был отрезан. Начался их прорыв из окружения. В результате длительных боёв части 21 й армии с большими потерями вышли из окружения в район Прилуки, на рубеж реки Псел.

63 й корпус, обеспечивавший отход армии, понёс самые тяжёлые потери. 17 августа в боях у деревни Скопня погиб командир корпуса комкор Петровский. По-видимому, недалеко от этих мест погиб и мой отец. Сколько безвестных братских могил было оставлено на этих болотистых равнинах при отступлении, можно только догадываться. Однако эти жертвы были не напрасны. На той же карте видно, что гитлеровское командование отделило от основной группировки значительные силы (2 ю армию и 2 ю танковую группу), развернуло их на 90 градусов и направило на юг. Их основной «клин» на Москву был ослаблен. Этим воспользовалось наше командование, проведя первое успешное контрнаступление под Ельней с 30 августа по 8 сентября. Операцией руководил Г. К. Жуков.

Москва выстояла. Блицкриг не получился. План молниеносной войны был сорван благодаря героизму наших солдат и офицеров. Сознание правоты придавало им силы в тех трудных условиях. Эта мысль согревает и сейчас нашу память.

ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС

Борис ОЗЁРНЫЙ
Творчество талантливого саратовского поэта Бориса Фёдоровича Озёрного наш журнал неоднократно представлял в последние годы. (См. «Волга–XXI век» № 5–6, 2011 (стихи «Возвращение к Волге»), № 9–10, 2011 (Е. Мартынова «Огни над водой»), № 5–6, 2012 (стихи для детей), № 5–6, 2013 (рассказ «На подступах к Берлину»), № 11–12, 2013 (неоконченная поэма «Дочь Моряны»). Циклы стихов под названиями «Письма с фронта» и «Память о войне» неизменно входили в каждый сборник писателя-фронтовика
Б. Ф. Озёрного. В этом номере мы публикуем лучшие стихотворения из этих циклов.

Редакция журнала «Волга–ХХI век»

Письма с фронта

_***

Нас разделяют вёрсты и недели,

Безжалостно разбитые войной.

И неспроста заметно заблестели

Виски мои нежданной сединой.
Мы возмужали. Стали мыслить строже.

Видали смерть. Познали рай и ад.

Я был на целых десять лет моложе

Всего один лишь год тому назад.

Мы с тобою шли безлюдным садом,

Город был в тревожном полусне,

Перед нами ранним листопадом

Осыпались звёзды в вышине.
Не расстаться б, да пришлось расстаться,

Оборвать хорошие мечты,

За огнями промелькнувших станций

Где-то далеко осталась ты.

Женщины бежали на восток.

Видели мы всюду кровь и слёзы

В клубах пыли вздыбленных дорог.

Женщинам без времени седым:

«Ничего фашистам не забудем,

Никогда фашистам не простим…»

Нас вела сквозь горе до конца.

И пронёсся шквалом над Берлином

Правый гнев наш яростью свинца!

Дорогая моя!

Снова горечью ветры дохнули,

Треугольники писем

приносят и радость, и грусть.

Может, нынче уже

в моё сердце нацелена пуля –

Я в траву упаду

и к тебе никогда не вернусь.

Мы штыки целовали.

С друзьями на верность клялись мы.

Похоронят друзья,

известят постаревшую мать…

Только ты не узнаешь

и долго сердечные письма

Будешь мне посылать

и ответа с волнением ждать.

Может так и не быть:

я живу на прекрасной планете,

Я воюю за радость,

за счастье рождённых на ней.

Просто горько мне очень:

в походном истёртом планшете

Уменьшается список

испытанных в битвах друзей.

Только с фото теперь

улыбнутся знакомые лица.

Их не встретить. Мне с ними

не выпить бутылки вина…

То, что с ними случилось,

может также со мною случиться.

Третий год миновал,

как гремит над полями война.

Ты получишь письмо

в самодельном измятом конверте,

С добрым сердцем напишешь:

«Я очень и очень люблю»,

А не знаешь, как часто

хожу я в обнимку со смертью

И как часто с ней рядом

под бледными звёздами сплю.

Не ревнуешь? Напрасно!

Коль можешь, поплачь, дорогая:

Легче будет потом

с злой соперницей счёты свести.

Вон взметнулась ракета

и тает, во тьме догорая…

Точка!

Надо в атаку идти!

Не знаю, когда, но мы встретимся снова,

Я щёки согрею теплом твоих плеч.

Пусть слово «люблю» – это нежное слово –

Живёт в твоём сердце для будущих встреч.

Все песни, что знал, мной сегодня пропеты,

Мне грустно от мысли нагой и прямой:

Не все доживём мы до светлой победы,

Не каждый из нас возвратится домой.

Но я не умру – всё пройду и осилю

В надежде на счастье далёкого дня.

На финской войне меня пули щадили,

Немецкие пули не тронут меня.

Не знаю, когда, но мы встретимся снова,

И жизнь будет снова чиста и светла.

Родная! Одно только нежное слово

Хочу я, чтоб ты для меня сберегла.
_***

Мне цыганка старая гадала,

Говорила, вкрадчивая, мне,

Что придётся вынести немало

Разных бед-лишений на войне.

И ещё твердила мне упрямо,

Предсказав далёкий жребий мой,

Дескать, будут ждать в тоске три дамы

Короля червонного домой.
Что ж сказать? Лишений было много,

Вширь и вдаль разбитые поля,

И совсем нелёгкая дорога

Выпала на долю короля.

Завтра вражий стан сожжём дотла мы.

Бой идёт. Мы пять ночей без сна.

Может быть, и ждут меня три дамы,

Но желанная – лишь ты одна.

Ты любила звёзды,

больше всех – стожары,

И лужок под липой

у крутого яра.
У крутого яра

лунными ночами

Ты меня встречала

добрыми речами.

юными мечтами,

Заводили песни мы

в голос с рыбаками.

на родном просторе,

Где нужды не знали,

позабыли горе.

Позабыли горе,

а оно подкралось,

И погожим вечером

песня оборвалась.

мы ушли в походы –

Бились с лютым ворогом

все четыре года.

жизни не жалели…

Так встречай же, девушка,

милого в шинели.

у крутого яра.

На груди гвардейца

светятся стожары.

Бессмертие