Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

Вынужденная посадка

Однажды я отправился в тренировочный полёт с курсантами нашей школы Сергеем Зиновеевым, Алексеем Рощиным и Алей Кондратьевой. Задание предписывало нам сделать промежуточную посадку, оставить Рощина и продолжать полёт втроём. Эту посадку я сделал недалеко от Москвы около города Загорска. Рощин покинул нас неохотно. Он с удовольствием летел бы дальше. Но впоследствии ему не пришлось об этом жалеть.

Ещё было светло, когда наш аэростат на небольшой высоте прошёл над самым центром Ярославля. До нас донеслись звуки вальса. Под нами был каток. При желании мы могли бы опуститься к кружившимся на льду конькобежцам.

Электрические огни, загоревшиеся на ярославских улицах и площадях, остались позади. Мы медленно летели на северо-восток. Наступила тёмная и удивительно тёплая для декабря ночь. Облака стлались над землёй так низко, что даже с высоты 100 метров внизу нельзя было ничего разглядеть.

“Как бы нам не уйти далеко от железнодорожных линий”, — подумал я, но, прикинув направление и скорость полёта (она не превышала 20 километров в час), решил, что к утру дальше района Вологды мы не окажемся.

Поверхность всех предметов, находящихся в гондоле, покрылась влагой: очевидно, окружавшие нас облака состояли из мельчайших капелек воды. Влага, конечно, оседала и на оболочке. Аэростат тяжелел. Приходилось непрерывно расходовать балласт.

Медленно тянулось время. Царившая вокруг тишина казалась гнетущей. И мы обрадовались, когда глубокой ночью где-то раздался лай собак. Однако, несмотря на незначительную высоту полёта, больше с земли не донеслось ни одного звука, говорящего о близости населённых пунктов. Снизу был слышен лишь непрерывный глухой шум леса. Этот шум свидетельствовал о том, что ветер усилился и мы летим значительно быстрее прежнего. То, что скорость ветра в это время составляла более 50 километров в час, я узнал впоследствии, но и без того было ясно: воздушный шар уносил нас в малонаселённые районы.

Как мог я поступить? Садиться ночью в лес в этих краях не следовало. Я предпочёл продолжать полёт до утра.

Забрезжил сумрачный рассвет, и мы увидели внизу раскачивающиеся ветром остроконечные верхушки елей и шапки сосен. Но вот стало совсем светло, и перед нами открылось пространство, сплошь покрытое лесами. Балласт подходил к концу. Зиновеев и Кондратьева молча поглядывали на меня…

Вскоре был сброшен последний совок песка. Теперь нам оставалось лишь “идти на гайдропе” — так называют аэронавты полёт, при котором гайдроп волочится по земле. Мне хочется пояснить механику такого полёта. Снижение аэростата происходит из-за того, что его вес по какой-либо причине превышает подъёмную силу. Если это превышение (оно называется перегрузкой) не очень велико, то достаточно некоторой части гайдропа лечь на землю и воздушный шар за сёт этого облегчится настолько, что перегрузка ликвидируется и спуск прекратится. В то же время гайдроп до известной степени препятствует подъёму, так как при выбирании каната вес воздушного шара возрастает. Таким образом, гайдроп как бы автоматически регулирует высоту полёта. Хотя высота эта мала — длина гайдропа составляет всего 80 метров, — ход на гайдропе имеет большое значение: иногда он позволяет по многу часов продолжать полёт, не расходуя балласта.

Лес шумел подобно морскому прибою. Гайдроп приближался к верхушкам деревьев. Коснувшись их, он несколько облегчил аэростат, и тот стал подниматься. Канат опять свободно раскачивался в воздухе. Зиновеев потянул верёвку управления клапаном. Мне не нужно было напоминать ему об этом. Ни в коем случае нельзя позволить аэростату, когда нет балласта, сняться с гайдропа. Иначе произойдёт подъём, а спуск тормозить будет нечем.

Канат волочился по деревьям, ломая толстые сучья. Ветер стал теперь нашим лучшим помощником. Чем сильнее он дул, тем больше было надежды, что мы не зацепимся и не станем на якорь среди безлюдного лесного океана.

…Гондолу сильно дёрнуло и накренило.

— Кажется, сели, — мрачно сказал Зиновеев.

Действительно, конец гайдропа захлестнуло за деревья. Порывы ветра яростно налетели на аэростат, цепляясь за каждую складку материи. Раздался треск веток, гондола качнулась и вновь поплыла над лесом. Но ветер победил ненадолго. Гайдроп опять зацепился и на этот раз накрепко. Наш свободный аэростат превратился в привязной. Очень давно, когда воздухоплавание впервые стали применять в военном деле, обычные воздушные шары пытались использовать в качестве привязных аэростатов. Не имея удобообтекаемой формы и хвостового оперения, они были слишком неустойчивы. Каждый мог бы убедиться в этом, увидев, что с нами произошло. Аэростат то спускался к самому лесу, то поднимался на высоту, допускаемую гайдропом. Ветер давил на оболочку, образовывал на ней вмятины и выжимал водород через аппендикс.

В подобных случаях воздухоплаватели, если они располагают достаточным количеством балласта, отрезают гайдроп. Для нас это было невозможно. Нам оставалось лишь одно: посадка. По моему приказу Зиновеев вскрыл разрывное, гондола скользнула между деревьев и повисла в 2 метрах от земли.

…Вокруг, на расстоянии, по крайней мере, 50 километров, не было населённых пунктов. Что же предпринять? Мы проверили продукты и увидели, что располагаем лишь тремя небольшими булками, горсткой пряников, куском колбасы и бутылкой ситро. Небогатый запас! У нас не имелось никакого оружия. И самое главное: обыскав все наши карманы, мы нашли только четыре спички.

Так неожиданно обнаружилось, что наши полёты готовились недостаточно продуманно. В воздушные путешествия мы всегда отправлялись без должного запаса продуктов, и никто не придавал этому особого значения. Нам предстояло теперь испытать на себе последствия этой ошибки.

Делать нечего! Нужно было поскорее отправляться в путь. Уложив в парашютный чехол скудный провиант, захватив ножи, компас, авиационные часы, поясную верёвку, аптечку, бортжурнал, карты и барограмму полёта, мы в 8 часов 45 минут утра 17 декабря покинули наш потерпевший крушение воздушный корабль.

Первым на землю спустился Зиновеев. Он по колени погрузился в покрытое снегом болото. И начались наши мытарства. Сначала мы пошли в направлении полёта аэростата. Болото под ногами отвратительно чавкало. Валенки совершенно промокли. С каждым шагом идти становилось труднее, и вскоре мы убедились, что двигаться в эту сторону невозможно.

Посовещавшись, решили пойти назад. Миновав место посадки, мы удалялись от него, сверяя направление по компасу… Лес, лес и лес. В некоторых местах деревья образовали непроходимые завалы. Частые болота вдруг сменялись глубоким снегом. Дикая лесная глушь… Ступала ли здесь когда-нибудь нога человека?

Ветер стих. Тишину изредка нарушали треск веток, крики птиц. Несколько раз мы вспугнули глухарей. Зиновеев — прирождённый охотник — сокрушался, что нет ружья. Всматриваясь в какие-то следы на снегу, он определил, что здесь прошли волки. Неожиданно лес поредел, и мы очутились на старой, почти заросшей просеке. “Ага! — обрадовался я. — Поблизости должна быть дорога!” Направились по просеке на восток, но не прошли и километра, как она окончилась. Вернулись. Но и в западном направлении просека кончилась также быстро. Темнело. Промокшие и озябшие, остановились мы на ночёвку. Усталость и голод давали себя чувствовать. Натаскали сухих веток, набрали мха. Став на колени, мы прикрыли Зиновеева от ветра. Сергей вынул из нагрудного кармана спичечную коробку, осторожно достал одну спичку и рассмотрел её со всех сторон так внимательно, словно видел спичку впервые в жизни. Затем он ощупал коробку, примерился и чиркнул. И тотчас осторожно прикоснулся вспыхнувшим бледным огоньком ко мху. Костёр получился на славу. У нас остались ещё три спички. Теперь можно было впервые за весь день поесть. Съели немного хлеба, колбасы и выпили бутылку ситро. Днём же мы утоляли жажду снегом. Присев у костра, Аля Кондратьева сделала первую запись в том самом бортжурнале, который я храню как память.

Спали сносно. Одежда к утру почти обсохла.

Отправились в дальнейший путь на юго-запад и сразу же попали в болото. Когда прошли его, увидели маленький ручеёк и напились воды. Опять потянулась болотистая местность, и мы часа три с трудом шли в набухших мокрых валенках. У меня разболелась правая нога. Я старался не думать об этом и наблюдал за моими товарищами. Крепкий и выносливый Зиновеев чувствовал себя бодро. Аля очень устала… Однако она даже пыталась шутить и сказала, что наше положение лучше, чем то, в которое попал когда-то воздухоплаватель Андрэ.

Андрэ был отважным шведским инженером, задумавшим в конце прошлого столетия достичь Северного полюса на воздушном шаре. Он предполагал сделать аэростат, хотя бы отчасти управляемым с помощью парусов и нескольких волочащихся по земле гайдропов. В июле 1887 года Андрэ вместе со своими спутниками Стринбергом и Френкелем поднялся с острова Шпицбергена на аэростате, объёмом 4000 кубических метров. По неизвестным причинам в самом начале полёта некоторые из гайдропов оторвались. Аэростат, поднявшись на высоту около 800 метров, поплыл на север и скрылся из вида. Участники экспедиции должны были сообщать о себе, сбрасывая вымпелы и выпуская почтовых голубей. Не считая трёх кратких записок, полученных таким путём, никаких сведений от полярных путешественников не поступало. Они поплатились жизнью за свою безрассудную смелость.

Да, наш экипаж, несомненно, был в лучшем положении. Но сколько времени продлятся эти скитания?

Мы снова попали на вырубленную полосу леса, идущую с востока на запад. Сергей полез на высокую ель. Под ним то и дело потрескивали сучья.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнула Кондратьева.

Сергей сосредоточенно вглядывался вдаль и не отвечал. Потом он стал спускаться, и мы поняли, что он ничем нас не порадует.

— На юге, — сказал он, отдирая прилипшую к ладоням смолу, — какая-то свободная от леса полоса.

Пошли в этом направлении, но там оказался лишь большой овраг, очень глубокий и тёмный. Вершины растущих на дне деревьев едва возвышались над краем. У оврага нашли немного брусники. Сочные, кисловатые ягоды показались удивительно вкусными.

Вернулись на просеку и пошли на запад. Оказалось, что она разветвляется в нескольких направлениях. Двинулись на юг. Перебрались через болото и, когда стемнело, остановились на ночлег. Израсходовав с огромными предосторожностями вторую спичку, развели костёр.

В этот день устали меньше, чем накануне, хотя прошли значительно большее расстояние. Зато сильнее чувствовался голод. “Поужинали” и, согревшись у костра, забылись тревожным и чутким сном. К утру одежда просохла мало. Валенки остались мокрыми.

Зиновеев взобрался на вершину огромной сосны. Ветер раскачивал дерево, и снизу было страшно смотреть на Сергея. Он слез, не увидев ничего утешительного: куда ни глянь — бесконечный лес!

Идя по просеке на запад, вдруг наткнулись на невысокий столб с дощечкой, на которой прочли полустёртую надпись: “Архангельская губерния”. На расстоянии примерно километра стоял ещё один столб с рядом надписей, сделанных карандашом: то оставляли о себе память побывавшие здесь люди. Аля, послюнявив карандаш, написала: “Экипаж аэростата “СССР ВР 8”: Полосухин, Зиновеев, Кондратьева. 19/XII 1936 года”.

Неподалёку от столба заметили на снегу следы человека. Они вели на запад, и мы двинулись по ним. Пересекли небольшую речку, напились в ней воды. Шли по следу километров пять-шесть. Было ещё рано, но в лесу сгущалась темнота. Ветер усилился. Повалил снег. Начинался буран.

След быстро заметало. Еле различимый, он свернул в лесную чащу, часто поворачивая из стороны в сторону. Очевидно, он принадлежал охотнику. Стало совсем темно. В третий раз расположились на ночлег. Спали плохо и проснулись с головной болью. Шёл мокрый снег, почти дождь. Стараясь получше обсушиться, Аля прожгла платье, а Зиновеев — валенок и комбинезон. Поделили остатки провизии. У нас осталась последняя спичка.

Обнаружилось, что сбились со вчерашнего следа. Но вскоре в лесу появилось много новых следов, обмёрзших после дождя и отчётливо видневшихся на снегу. Стволы некоторых сосен имели надрезы, сделанные для собирания смолы. Где-то совсем близко было жильё. Но где? Найдём ли его хотя бы завтра?

Просека кончилась. Попав в размытое дождём болото, мы шли, увязая до самого пояса. На оголённых болотных кочках повсюду краснели крупные ягоды. С жадностью набросились на них. Никогда я не думал, что можно, не морщась, съесть столько клюквы.

Прошли болото, вновь увидели следы ног и по ним вышли к какой-то реке.

— Глядите! — крикнула Аля.

На противоположном берегу стояли стога сена. Мы обрадовались им, как самым желанным друзьям.

От стогов тянулся санный путь. Как же перебраться на ту сторону? Река была быстрая, но не очень широкая — метров двадцать. Местами её покрывал лёд. Зиновеев попробовал ступить на него. Лёд затрещал и стал подламываться. Мы натаскали прямых и толстых жердей, и Сергей смело пошёл по ним, укладывая впереди новые. Он благополучно перебрался на ту сторону. За ним легко перешла Аля. Наступила моя очередь. Это был опасный момент. Я один весил чуть меньше, чем оба моих спутника вместе. Пришлось прочно обвязаться поясной верёвкой, конец которой я бросил Зиновееву. Но и мне удалось благополучно преодолеть водное препятствие. Хрупкий лёд выдержал благодаря устроенному нами настилу.

Вдоволь утолив жажду, двинулись по санному следу, который вскоре привёл нас на настоящую лесную дорогу. Здесь мы доели все оставшиеся съестные припасы и, ободрённые, перешучиваясь, пошли вперёд. Аля затянула:

Небо очистилось от облаков. Светила полная луна. Стало заметно холоднее. Но теперь мороз не страшил нас. К часу ночи мы вышли из лесу в поле. Наконец вдалеке показались избы, и над каждой вился уютный дымок. Это была деревня Шахановка, Шенкурского района, Северного края. Районный центр находился в 60 километрах отсюда, а ближайшая железнодорожная станция, Няндома, — в двухстах пятидесяти. Здесь нам рассказали, что из Архангельска по всей области объявили об исчезновении аэростата “СССР ВР 8”. Завтра на поиски должны были вылететь самолёты.

Я тут же через районный центр дал знать о нас в Москву.

Пока мы отдыхали, местные охотники по нашим следам отыскали аэростат. Как оказалось, от места вынужденной посадки мы шли сравнительно удачно и проделали до Шахановки путь в 80 километров. Когда же за аэростатом снарядили экспедицию на санях, она вынуждена была проехать вдвое больше.

Попрощавшись с гостеприимными колхозниками, мы отправились на лошадях в Шенкурск, а оттуда автомашиной добрались до Няндомы.