Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

Поиски нового

Много повидал на своём веку Борис Никитич. В важных событиях довелось ему принимать личное участие. В далёком 1909 году, будучи инженером первого русского авиационного завода в Петербурге, он организовывал научно-технический журнал “Вестник воздухоплавания”. В то время он познакомился с опубликованной до этого статьей Константина Эдуардовича Циолковского “Аэростат и аэроплан”. В статье так убедительно и всесторонне обосновывалась идея устройства цельнометаллического дирижабля, что Воробьёв решил послать Циолковскому письмо с просьбой сообщить, на какую тему он мог бы написать статью для нового журнала. Константин Эдуардович ответил, что хотел бы опубликовать вторую часть своей работы “Исследование мировых пространств реактивными приборами”, первая часть которой была напечатана в 1903 году в Петербургском журнале “Научное обозрение”.

Поясняя цель и содержание предлагаемой статьи, Циолковский писал, что её “общий дух следующий: человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе всё околосолнечное пространство”.

Эти, известные теперь всему миру, слова поразили Бориса Никитича и его коллег из редакции. Они отыскали в библиотеке первую часть работы Циолковского и поняли, что перед ними — обоснование совершенно новой науки — науки о межпланетных сообщениях. Воробьёв, не медля, попросил Константина Эдуардовича прислать статью. Статья скромного, мало кому известного учителя из Калуги, была получена, опубликована и вызвала необычайный интерес в России и за границей. Борис Никитич показывал нам фотокарточку, присланную ему тогда Циолковским, вспоминал, как через несколько лет они впервые лично встретились на III Всероссийском воздухоплавательном съезде. Зная, что с тех пор Воробьёв стал навсегда близким знакомым Константина Эдуардовича, мы часто расспрашивали его о великом учёном. Однажды — это было весной 1935 года — Борис Никитич сообщил нам печальную весть: у Циолковского обнаружилась тяжёлая и опасная болезнь.

Вскоре, в день 1 Мая, по радио передавалось обращение Константина Эдуардовича к участникам демонстрации на Красной площади. “Я точно уверен, — сказал он, — что и моя мечта — межпланетные путешествия, — мною теоретически обоснованная, превратится в действительность… Я верю, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия”.

Огромное впечатление на моих товарищей и меня произвели эти слова, сказанные гениальным учёным-мечтателем в знаменательный для нас период, когда воздухоплавание играло особенно видную роль в исследовании стратосферы, этой полной загадок и удивительных явлений области воздушного океана. Мы горячо любили воздухоплавательный спорт, но нас не удовлетворяли тренировочные полёты на аэростатах. Нам хотелось, чтобы они в первую очередь служили научным целям.

Учёные настойчиво, шаг за шагом, открывали таймы больших высот, однако проникновение туда не обходилось без жертв.

Подъёмы на стратостатах оказались сложными и опасными. Трудности возникали и в воздухе и на земле. Представьте себе готовящийся к подъёму стратостат. Стропы, на которых висит гондола, уходят высоко вверх к гигантской оболочке. На неё давит ветер. Он почти всегда наблюдается на высоте 50 100 метров, если даже у земли полный штиль. Давление ветра велико. Недаром инженеры учитывают его при постройке высоких зданий, башен и фабричных труб. Многочисленная стартовая команда с трудом удерживает стратостат. Того и гляди случится беда… Как облегчить старт, сделать его более спокойным и безопасным? Посмотрите на стропы. Нельзя ли сократить их длину, чтобы оболочка была ближе к гондоле? Тогда высота конструкции, а значит и давление ветра значительно уменьшатся. Нет, нельзя. Длина строп строго рассчитана. Если сделать их короче, оболочка не сможет при расширении газа свободно принимать форму шара и порвётся… Но, кажется, есть выход! Нужно придумать приспособление, которое стягивало бы стропы на земле, а вскоре после взлёта позволяло бы им развернуться во всю длину…

Примерно такие рассуждения послужили основанием для смелых, но, пожалуй, слишком рискованных опытов, выполненных нашими военными воздухоплавателями. Вначале это было испробовано на обычном аэростате. Каждую стропу сложили в особый скреплённый узел. Все узлы могли в воздухе одновременно расстёгиваться. Тогда гондола должна была падать, пока стропы не развернутся полностью. Для смягчения удара в них вставлялись резиновые амортизаторы.

Первое испытание закончилось катастрофой. Как только гондола внезапно натянула своим весом стропы, они разорвались, и воздухоплаватель Александр Тропин, запутавшись в них, не смог выпрыгнуть с парашютом. Однако смелый стратонавт Георгий Прокофьев вскоре повторил испытание на субстратостате и на этот раз — вполне успешно.

Тогда новое устройство решили применить на стратостате. Но экипаж Г. Прокофьева, Ю. Прилуцкого и В. Семёнова постигла неудача. Падение гондолы вызвало сильный рывок, оборвавший несколько строп. В оболочке образовались отверстия, из которых выходил газ. Стратостат стал опускаться, и полёт не состоялся.

Зимой 1934 года нашу страну потрясло известие о гибели трёх отважных исследователей стратосферы — П. Федосеенко, А. Васенко и И. Усыскина, впервые в мире достигших высоты 22 километров на стратостате “Осоавиахим”. Записи, которые до последней минуты вёл экипаж, позволили выяснить обстоятельства катастрофы и проанализировать её причины.

Вот, вкратце, как обстояло дело. В стратосфере, где воздух исключительно прозрачен и интенсивность солнечных лучей особенно велика, оболочка стратостата и заключённый в ней газ сильно нагревались. Расширяющийся водород выходил из оболочки через аппендикс. Поскольку газ был нагрет, его потеря не вызывала уменьшения подъёмной силы стратостата до того момента, пока солнце не стало опускаться. Но когда стратонавты начали снижение, подъёмная сила оказалась уменьшенной. Степень этого уменьшения заранее никто не знал, так как точных сведений о величине нагрева оболочки в стратосфере не имелось. Из-за этого в распоряжении экипажа не было необходимого количества балласта. Скорость спуска резко возросла. Сопротивление воздуха стремилось приподнять нижнюю полусферу стратостата. Снасть, соединяющая её с гондолой, не выдержала и оборвалась. Освобождённая материя с сильным ударом устремилась вверх. От этого стали рваться стропы. Гондола отделилась от оболочки и камнем полетела к земле.

Возникла необходимость предупредить подобные катастрофы, создать стратостат, благополучно опускающийся без сбрасывания балласта.

Предлагались различные решения этой задачи. Одно из них очень увлекло Фомина и меня. Идея заключалась в том, чтобы к оболочке стратостата подвесить вместо обычной шаровой гондолы планер с герметической кабиной. На таком стратостате можно было бы подняться, не заботясь о балласте для торможения спуска, и благодаря этому выиграть сотни, а может быть, и тысячи метров высоты.

Выполнив намеченные наблюдения, стратонавты отцепили бы планер и возвратились на место взлёта. Оболочка же, автоматически освобождённая от газа, парашютируя, опускалась бы отдельно.

Для проверки возможности такого полёта необходимо было поднять на аэростате обычный планер и на некоторой высоте отцепить его. И Саша предложил мне взяться за проведение этого опыта.

— Только, знаешь, что меня смущает? — сказал он. — То же, что и при прыжках с аэростатов. Планер с планеристом весит примерно четверть тонны. Представляешь, какую нагрузку придётся выдержать материальной части, когда мы сбросим эту штуку и начнётся подъём! Завтра посоветуемся с Тихоном Макаровичем.

Начальник гидростатической лаборатории ДУКа Тихон Макарович Кулинченко — исключительно трудолюбивый и скромный человек — начал работать в области воздухоплавания ещё до революции. В его лаборатории стояли машины для испытания прочности аэростатных материй и модели дирижаблей, подвешенные в перевёрнутом виде и заполненные водой. Эти так называемые гидростатические модели служили для испытаний оболочек по методу, впервые предложенному К.Э. Циолковским. Была здесь и модель оригинального стратостата конструкции самого Кулинченко. Об этом стратостате я подробно расскажу позже.

Тихон Макарович охотно взялся сделать необходимые расчёты и сконструировать замок для подвески и мгновенного отцепления планера.

Будущий полёт представлял немалый интерес и для планеризма. Наши мастера безмоторного летания тоже искали новые возможности развития своего любимого спорта. В Крыму, вблизи Коктебеля, спортсмены Центральной планерной школы Осоавиахима, одним из руководителей которой был мастер спорта Леонид Григорьевич Минов, осваивали парение в потоках обтекания — вертикальных воздушных потоках, возникающих из-за отклонения ветра горами; испытывали десятки разнообразных машин; совершали известные всему миру дальние перелёты на планерах, буксируемых самолётами; устанавливали новые рекорды. Спортсменов чрезвычайно заинтересовала возможность подняться в воздух не с помощью резинового амортизатора, не на буксире самолёта, а совершенно необычным способом.

И вот однажды утром мы с Фоминым приехали на стартовую площадку в Угрешах, чтобы испытать летающую модель стратопланера. Под гондолой воздушного шара был укреплён небольшой планер. В его кабине находился мастер планерного спорта Георгий Бородин — искусный воздушный спортсмен, прославившийся своеобразным рекордом. Поднявшись с горы Узун-Сырт, близ Коктебеля, он выполнил на планере подряд сто семьдесят мёртвых петель. Поразительным при этом было не только такое внушительное число фигур высшего пилотажа. Бородину всякий раз приходилось вновь набирать высоту над долиной за счёт потоков обтекания, что само по себе представляло значительную трудность. Об этом рекорде поэт Арго, гостивший тогда в Центральной планерной школе, написал весёлые стихи:

“Окрылённый” аэростат оторвался от земли и, набирая высоту, быстро плыл над Москвой. Мы то и дело заглядывали за борт: как там наш попутчик? “Попутчик” спокойно сидел в своей кабине и восхищался:

— Красота! Вот это полёт!

Пока мы, беседуя и делясь впечатлениями, вели обычный пилотаж аэростата, город остался позади. Я сбросил балласт, и вскоре стрелка высотомера приблизилась к отметке “3800”.

— Ну что ж, начнём, — сказал Фомин.

Я заметил, что он взволнован. Быстро сняли верёвки, которыми расчаливались крылья планера и крепился его фюзеляж. Планер накренился носом вниз, словно нацелясь на землю. Теперь он висел на одном тросе. Наступил ответственный момент.

— Приготовиться! — скомандовал Фомин.

— Есть! — ответил Бородин.

— Пошёл!

Бородин потянул рукоятку замка. Аэростат вздрогнул. Раскачиваясь и медленно поворачиваясь, он резко перешёл на подъём. Но мы сначала следили только за планером. Быстрокрылой чайкой нырнул он вниз, затем выровнялся и взял курс на Тушино. Всё в порядке!

Стало холоднее. Вариометр показывал скорость подъёма до 10 метров в секунду. Нормальный подъём происходит примерно в пять раз медленнее. Из аппендикса валил мутный столб какой-то пыли: это быстро выходящий газ увлекал частицы талька, которым пересыпают внутри оболочки. Можно было подумать, что наш аэростат наполнен не бесцветным водородом, а, как у первых воздухоплавателей, — дымом. Назначение аппендикса в том и состоит, чтобы выпускать из оболочки газ, расширяющийся в ней при подъёме. Но нам никогда ещё не приходилось видеть, чтобы водород выходил с такой силой. Что, если давление в оболочке слишком возросло и она разорвётся? Нет, расчёт полёта сделан правильно! Подъём происходил благополучно. Скорость начала затухать, и когда стрелка высотомера подошла к “5500”, аэростат уравновесился.

На такой высоте не всякий бы хорошо себя чувствовал. Но мы не прикасались к медицинским подушкам с кислородом. Эти подушки от уменьшения внешнего давления заметно раздувались. Чтобы они не лопнули, я часто открывал их краники.

После приземления мы узнали, что планер благополучно прилетел в Тушино. Он подошёл к аэродрому на высоте 2 километров. При необходимости Бородин мог лететь значительно дальше.

Три года спустя Фомин повторил наш эксперимент вместе с Александром Крикуном, а также молодым пилотом, выпускником нашей школы Георгием Голышевым и мастером спорта Виктором Ильченко. К сожалению, на этом и закончились попытки создать стратопланер. Жизнь постепенно подсказывала иные пути исследования больших высот. Но мне думается, что наши полёты не прошли даром. Они явились крупицей того опыта, который приблизил победы советской науки в завоевании воздушного океана.