На пути к мастерству опять прыгаю

Небывалый старт

Массовый тренировочный полёт был организован для подготовки к воздухоплавательным состязаниям. Такие состязания начинаются одновременным подъёмом всех участвующих в них пилотов. А это требует трудоёмкой работы по наполнению и снаряжению оболочек; чётких и умелых действий стартовой команды. Чтобы проверить свои силы, мы и решили провести небывалый старт двадцати пяти воздушных шаров.

Нам не повезло. Солнечный мартовский день и прохладный звёздный вечер сменились настолько облачной, ненастной ночью, что возможность вылета оказалась под сомнением. Наши пилоты сохраняли спокойствие. Они привыкли к подобным превратностям судьбы. Остальные же участники полёта — курсанты и студенты ДУКа нервничали. Некоторым из них предстояло впервые полететь на аэростате. Они приехали из Тушино в приподнятом настроении, и вдруг — такое разочарование!

Но больше всех были раздосадованы корреспонденты газет и репортёры кинохроники. Впрочем, твёрдого решения командование ещё не принимало. Ждали новых метеосводок. На разведку погоды улетел маленький дирижабль “СССР В 1”…

Состоится старт или нет? Этот вопрос не давал покоя молодым аэронавтам. Почти никто не ложился спать. В одной из комнат то и дело раздавался хохот. Это Борис Невернов развлекал курсантов рассказами о своих воздушных приключениях:

— Прохожу я медленно над деревней. Низко-низко, над самыми домами… Ночь такая лунная, всё видно как днём. Вдруг слышу разговор. Гляжу: около хаты сидит парень с девушкой. А рядом гармонь лежит. Парень обнял девушку, а она говорит: “Да что ты, Коленька! Никогда не побоюсь. С тобой мне ничего не страшно”. А я сверху:

— Ой, страшно…

Притихли они, оглядываются по сторонам. Тогда я опять, только голос сделал такой замогильный:

— Ой, страшно вам!

Как схватятся оба и бежать! Парень даже гармонь забыл…

— Будете вы, в конце концов, спать? — спросил, заглянув в дверь Фомин.

Но Невернова было нелегко угомонить. Польщённый вниманием слушателей он продолжал:

— Летим мы один раз с Голышевым. Пора уже на посадку. Под нами деревня. Ветер очень сильный. Жмём, значит, на клапан, разгоняем аэростат вниз, берёмся за разрывное, а оно не вскрывается. Гондола как стукнется о землю! У нас у обоих фуражки слетели, остались на лугу. А мы — опять под облака. Ну, вы сами знаете что значит получить новую форменную фуражку. Решаем садиться во что бы то ни стало. Опять разгоняемся вниз, вскрываем разрывное и попадаем прямо на дерево. Чуть его не сломали; но сами ничего — в порядке. Молодёжь была, видно, на поле, и нас окружили одни старухи. Охают над нами, причитают. Одна спрашивает: “Это у вас, родимые, авария произошла, что шар разорвался, или так и должно быть?” А Голышев ей говорит: “Это, бабушка, называется нормальная посадка”.

Снова громкий взрыв смеха. Малоопытные пилоты действительно выполняли “нормальную посадку” примерно так, как описал её Невернов.

Я пошёл на лётное поле. Темнота, пронизывающая сырость. Лужи от растаявшего снега. Сквозь густой туман слабо пробивались лучи прожектора.

Под высокой крышей эллинга, кроме дирижаблей, поблескивая серебристыми оболочками, стояли пятнадцать готовых к полёту воздушных шаров — зрелище, способное удивить даже бывалого воздухоплавателя. Необычное впечатление усиливалось тем, что возле аэростатов не было ни души. Воздушные шары удерживались не людьми, а длинными поясными верёвками, привязанными к стартовым металлическим плитам. Огромное тихое помещение с неподвижно застывшими дирижаблями и их историческими предшественниками — воздушными шарами — казалось фантастическим музеем воздухоплавательной техники.

Раздвинулись ворота эллинга. Стартовая команда ввела и поставила прилетевший корабль на место. Сойдя на бетонный пол; командир дирижабля и бортовой инженер что-то разглядывали на поверхности гондолы рядом с мотором.

— Обледенение, — сказал командир, ощупывая свежие вмятины на гофрированной дюралевой обшивке. — С винта слетал лёд. Вот почему раздавался такой стук… Неважная погода, — добавил он и, бросив взгляд на воздушные шары, отправился с докладом к командиру эскадры, которым в то время был знакомый читателю по моему первому полёту на аэростате Сергей Попов.

Командир эскадры задумался: метеоданные не позволяли надеяться на улучшение погоды в ближайшие день-два. Но если отставить полёт на большее время, возможно, придётся “разоружить” аэростаты, то есть выпустить в воздух около 10000 кубических метров водорода. Пропадёт зря вся работа, выполненная для снаряжения шаров. И Попов решил: “откладывать не будем”.

Едва забрезжил рассвет, неподалёку от эллинга начали наполнять десять “шаров-прыгунов” — маленьких “одноместных” аэростатов объёмом всего лишь 150 кубических метров. Такой шар не способен поднять гондолу; и вместо неё к стропам подвешена скамеечка, на которой сидит пилот. “Прыгуном” шар называют потому, что на нём, пользуясь попутным ветром, можно перепрыгивать через деревья, строения, реки. Для этого он должен быть хорошо уравновешен — загружен так, чтобы его вес с пилотом и снаряжением равнялся подъёмной силе. А снаряжение составляют самые необходимые приборы и 20 30 килограммов балласта.

Наши аэронавты на шарах-прыгунах совершили сотни интересных спортивных и агитационных полётов. Нередко они начинались из московских парков. А однажды в Центральном парке культуры и отдыха дали старт любопытным гонкам автомобилей и мотоциклов за пятью “прыгунами”. Победителями гонок, конечно, оказались воздухоплаватели.

Когда стало совсем светло, было отдано приказание: “Экипажи, по аэростатам!” Аэронавты по три-четыре человека заняли места в гондолах, и стартовая команда начала выводить воздушные шары из эллинга на поле.

Порывы ветра налетали на аэростаты, словно торопя их подняться в воздух. Стартовой команде пришлось крепко поработать. Даже для того, чтобы удержать маленький прыгун, требовались усилия четырёх человек. Известные неудобства выпали при передвижении крошечных шаров по земле на долю их пилотов. Мы относились к этому юмористически. Особенно комичным казался восседавший на скамеечке прыгуна молодой пилот Анатолий Кобзев. Простодушное выражение его лица и рыжеватые волосы, выбивающиеся из-под нахлобученной на лоб шапки-ушанки никак не соответствовали облику покорителя воздушных пространств. Шар раскачивало. Анатолий суетливо перебирал ногами по лужам, растопыривая руки, чтобы сохранить равновесие.

— Наш орёл расправил крылья! — сострил кто-то.

Несколько корреспондентов обступили шар-прыгун пилота Алексея Рощина. Корреспонденты щёлкали затворами “леек” и что-то быстро записывали в блокноты.

— Как высыпается этот песок? — поинтересовался один из них, осторожно тронув пальцем подвешенный к скамеечке мешок с балластом.

— Буквально щепотками. Шар очень чутко реагирует на изменение веса.

— А сколько можно пролететь на таком аэростате?

— Это зависит от погоды и умения пилота. Недавно наш воздухоплаватель Василевский продержался на прыгуне более двадцати двух часов. Мировое достижение! — важно отвечал Рощин.

Особое внимание журналистов привлёк аэростат, в гондоле которого находились одни девушки. Представители прессы наперебой старались получить интервью у командира женского экипажа Людмилы Ивановой и её помощницы Али Кондратьевой.

Кому не приятно, развернув свежую московскую газету, прочесть своё имя в заметке о новом полёте? И я, и мои друзья в начале нашей лётной деятельности, откровенно говоря, чересчур увлекались различными интервью. Потом мы стали скромнее и серьёзнее относиться к опубликованию сведений о полётах. Изредка случалось, что несведущие, а порой недобросовестные авторы писали о воздухоплавании, как о чём-то очень примитивном, а то и присочиняли всякие небылицы. Помню, как-то в газетах появилось интервью, полученное иностранным журналистом у бельгийского стратонавта Пикара. С полной серьёзностью сообщалось, будто Пикар заявил; что “проблему межпланетного полёта едва ли можно разрешить путём увеличения диаметра воздушных шаров”. Такие случаи приводили в ярость Сашу Фомина. Он добивался, чтобы корреспонденции о полётах были точными.

Однажды меня и двух молодых курсантов в ночном полёте застиг сильный ливень. Мы промокли насквозь. Из-за того, что балласт быстро израсходовался, я был вынужден в темноте произвести посадку. Ничего выдающегося в этом приключении не было и невозможно вспоминать без смеха заметку, появившуюся тогда в одной из московских газет. В заголовке крупными буквами значилось: “В гондоле вода… аэростат падает…”, а ниже и несколько мельче: “Хладнокровие пилота Полосухина спасло экипаж”.

“Вскоре гондола наполнилась дождевой водой. Все попытки вычерпать её оказались безуспешными…”, — писал корреспондент, вопреки тому, что в плетёной из прутьев гондоле вода может держаться не дольше чем в решете.

“В гондоле вода” и “хладнокровие пилота” вывели нас из себя и мы с Фоминым обратились с негодующим письмом в редакцию. Оказалось, что заметка была написана ретивым молодым корреспондентом, которому редакция доверяла потому, что он, к нашему стыду, учился… на втором курсе дирижаблестроительного института.

Возвращусь, однако, на лётное поле. Резкий порывистый ветер разогнал туман. Но над землёй висели низкие облака. Уменьшения силы ветра не предвиделось. О том, чтобы выпустить аэростаты одновременно, нечего было и думать.

Ни одному стартеру ещё не приходилось руководить выпуском стольких аэростатов. Широкоплечий спокойный Попов подходил от одного шара к другому и выслушивал рапорт о готовности экипажа. Намётанным глазом оценивал расстояние до эллинга, в направлении которого дул ветер, и приказывал снять побольше балласта. Затем командовал:

— Дай свободу! В полёте!

Воздушный шар быстро поднимался и, подхваченный ветром, исчезал, словно растворяясь в облаках. Ответ: “Есть в полёте!” — едва успевал достигнуть земли. Попов направлялся дальше, и через каких-нибудь полчаса все двадцать пять свободных аэростатов были в воздухе.

Красивую, необычную картину наблюдали мы с Ревзиным в этом полёте. Из туч, будто из морской пучины, один за другим всплывали воздушные шары. Над ними сквозь верхний слой облаков, как через матовое стекло, пробивался ровный, спокойный солнечный свет. Внизу на тучах образовались причудливые, окружённые радужным ореолом тени аэростатов. Это было довольно редко наблюдаемое явление глории, которое вызывается лучами солнца, проходящими между рассеянными в воздухе ледяными и водяными частичками облаков. Аэростаты вначале летели рядом и экипажи могли перекликаться. Десятки звонких голосов раздавались над облачными просторами.