Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

Воздушные просторы

Парашют над морем

С нетерпеливым любопытством смотрел вверх и я, стоя среди других краснофлотцев на палубе крейсера “Коминтерн”. На спокойной глади бухты неподвижно застыли корабли. Вдалеке дымил пассажирский пароходик, регулярно курсировавший между Северной стороной и Севастополем. Всё вокруг было знакомым и обычным. Доносившийся до нас гул моторов вдруг почему-то оборвался, и в наступившей тишине произошло то, о чём мы были специально оповещены накануне. От гидроплана отделилась еле заметная точка. Она стремительно полетела вниз, и тут же над ней, словно по волшебству, раскрылся маленький белоснежный зонтик. Слегка раскачиваясь, он приближался к поверхности моря. Несколько катеров и весельных шлюпок спешили ему наперерез.

Я живо вспомнил короткий полёт на самолёте, выигранный мною однажды по лотерейному билету Осоавиахима до службы на флоте, в Свердловске, где я тогда работал. Вспомнилось, как от одного вида плывущей глубоко внизу земли и уходящих в бесконечную даль лесистых возвышенностей Урала у меня захватывало дыхание. Каким же непостижимым мужеством обладал человек, бросившийся в такую бездну! Не опоздает ли к нему помощь? Ведь он не сможет долго плавать в одежде с намокшим, отяжелевшим парашютом… Тревожно глядел я в ту сторону, куда опустился смельчак. Но мои опасения были напрасными: катер вскоре принял его на борт.

Я старался представить себе парашютиста, и в моём воображении возникал образ героя с могучим телосложением атлета. Меня даже охватило некоторое разочарование, когда на следующий день я увидел в газете портрет самого обыкновенного мужчины с худощавым лицом и далеко не богатырскими плечами. Это был лётчик Леонид Григорьевич Минов, выполнивший первый парашютный прыжок в Чёрное море.

Из газеты узнал я о важном значении этого прыжка. Молодая авиация нашей страны бурно развивалась. Появлялись всё новые отечественные машины, выполнялись длительные полёты. Но парашют только пробивал себе дорогу. Он ещё не завоевал полного доверия наших авиаторов, хотя двое из них благодаря парашюту спасли свою жизнь. В 1927 году лётчик-испытатель Михаил Михайлович Громов, испытывая самолёт новой конструкции, ввёл его в штопор. Сделав несколько витков, машина перестала слушаться управления и не вышла в горизонтальный полёт. Вращаясь, она всё быстрее приближалась к земле. Катастрофа была неминуема. И вот парашют, с неохотой одетый испытателем перед полётом, оказался единственным средством спасения. С большим трудом преодолевая центробежную силу, Громов выбрался из кабины. Оставив самолёт, он выдернул вытяжное кольцо, и над ним раскрылся купол парашюта.

Подобный случай вскоре произошёл с лётчиком-испытателем Писаренко. И всё же у многих пилотов оставалось недоверчивое отношение к парашюту. А морские лётчики были убеждены, что парашют неизбежно помешает плавать опустившемуся на воду человеку и поэтому вообще не пригоден в морской авиации.

Для того, чтобы доказать ошибочность этого мнения, и совершил свой прыжок Минов. С удивлением прочитал я, что, опускаясь, он постепенно расстегивал лямки подвесной системы, охватывающей его тело. Мне казалось, что тем самым парашютист как бы “подпиливал сук”, на котором сидел. Тем не менее, Минов хладнокровно освободился от подвесной системы и в конце спуска держался за неё подобно спортсмену, висящему на кольцах. Почувствовав, что ноги погружаются в воду, он отпустил лямки. Парашют лёг на воду в стороне и не мешал отважному лётчику плавать до подхода катера. Восхищаясь мужеством Минова, я был далёк от мысли, что когда-нибудь сам стану парашютистом.

Прошло немногим более года. Я заканчивал военную службу в Краснознаменной Амурской флотилии, куда меня перевели с Чёрного моря. В то время комсомол принял шефство над Военно-Воздушным Флотом. Авиация всё больше завоёёвывала сердца молодёжи. С интересом узнавалась каждая авиационная новость. Газеты писали о первых полётах пятимоторного самолёта “Правда” и небольшой пассажирской машины “Сталь 2”, об открытии парашютных и планерных школ, о состязаниях авиамоделистов, о рекордных затяжных прыжках.

Моё внимание привлекли сообщения о развёртывании дирижаблестроения. Дирижабль! Это слово волновало моё юношеское воображение ещё в 1925 году, когда знаменитый норвежский исследователь Арктики Руал Амундсен и итальянский инженер Умберто Нобиле совершили на дирижабле “Норге” 72 часовой перелёт со Шпицбергена на Аляску через Северный полюс. Теперь я был поражён описаниями воздушных кораблей, имевших длину около четверти километра и высоту десятиэтажного дома. Они поднимали десятки тонн груза и могли преодолевать без посадки огромные расстояния.

Устройство дирижаблей и управление ими, как я мог судить из прочитанного, имели кое-что общее с морским делом. Воздухоплавательные названия: “отсеки”, “плавучесть”, “снасти”, “такелаж”, “балласт”, “дрейф” — были знакомыми и понятными каждому моряку. Воздухоплавание стало предметом моих мечтаний. И когда накануне демобилизации мне попалось в газете объявление о наборе курсантов в открывавшуюся Московскую Высшую воздухоплавательную школу Гражданского воздушного флота, я понял, что судьба моя решена.

…Как сейчас, помню дождливое осеннее утро, мокрые платформы подмосковных станций, мелькавших за окном вагона. Поезд Владивосток — Москва подходил к столице. Вот и крытый перрон Ярославского вокзала. Огромная шумная площадь. Резкие звонки трамваев, цокот лошадиных копыт, сигналы автомобилей. За пересекавшим площадь железнодорожным мостом громоздились крыши бесчисленных зданий большого, незнакомого, но давно уже родного города.

В тот же день, отворив высокую обитую кожей дверь, я вошёл в кабинет одного из секретарей ЦК ВЛКСМ. Перед столом секретаря сидел симпатичный молодой человек в сером костюме. Секретарь указал мне на свободное кресло.

— Присаживайтесь. Значит, хотите в дирижаблисты? Ну что ж, дело неплохое. Вот товарищ Фомин, — кивнул он на посетителя, — тоже решил заняться воздухоплаванием.

Фомин взглянул на меня. У него было приятное открытое лицо, упрямые тонковатые губы и в уголках глаз мелкие, насмешливые морщинки.

После короткой беседы секретарь вручил нам путёвки в воздухоплавательную школу и, пожелав успеха, попрощался с нами.

Выйдя на улицу, мы разговорились. Александр — так звали моего нового знакомого — заинтересовался моей службой на флоте. Я вспомнил, как, участвуя в первом заграничном походе советских военных кораблей, побывал в Италии и имел счастье вместе с группой моряков посетить на Капри Алексея Максимовича Горького. Фомин забросал меня вопросами об этой встрече с великим пролетарским писателем.

Потом он немногословно рассказал мне о своей работе. Он был секретарём райкома комсомола в городе Кузнецке Пензенской области. С увлечением говорил Александр о воздухоплавании. Я заметил, как при этом у него блестели глаза.

Мы неторопливо шагали по оживлённым улицам столицы. Было радостно думать, что здесь, в Москве, нам предстояло жить и учиться делу, которое казалось мне самым интересным на свете.