Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

Неожиданное появление

И вот месяц спустя Саша Крикун, худющий, с запавшими глазами, но живой Сашка сидел со мною за столом и рассказывал всё, что с ним случилось.

Более месяца скитался он в окружённом районе, безуспешно пытаясь перейти линию фронта или отыскать партизан. Измученный голодом и холодом, он однажды внезапно наткнулся в лесу на фашистский “секрет”. Сбитый с ног ударом приклада, а затем связанный, Саша целую ночь пролежал вниз лицом на земле. Утром его привезли в Смоленск и бросили в идущий на запад эшелон с военнопленными. Пять суток длилась мучительная езда на открытой платформе без крошки хлеба, без глотка воды. На станции Лесная, недалеко от Барановичей, конвойные скомандовали: “Вылезай!” Тех, кто падал от слабости, тут же безжалостно пристреливали.

Спрыгнув с платформы, Крикун пошатнулся и, едва не упав, стал в строй. Он попал в лагерь, где людей кормили лишь “баландой” — гнусным варевом из нечищенного, немытого картофеля и соломы, где умирали от голода, тифа и дизентерии.

К концу ноября в лагере распространился слух, будто немецкая армия взяла Москву. Охранники бросали вверх шапки и кричали: “Москва капут!”.

“Брешут!” — сказал товарищам Саша, не подозревая, что его слышит предатель. Когда пленных строили “на баланду”, к нему подошли два полицая.

— Выходи!

Продажные твари потащили Крикуна к коменданту лагеря:

— Вот комиссар. Агитирует!

— Комиссар? Еврей? — набросился комендант.

Сашу начали бить. Пришел зондерфюрер Мюллер. Опять били. Окровавленного с выбитой челюстью бросили в землянку к арестованным пленным.

Утром из землянки вывели пять человек, измученных и худых. Крикун видел, как, издеваясь, на них надели будённовки с красными звёздами, сфотографировали и вслед за тем расстреляли.

Вызвав Крикуна, Мюллер приказал, тыча пальцем на его сапоги:

— Снимай!

Саша сел на землю, снял сапог с правой ноги. С левой никак не мог стащить — она почему-то больше распухла от голода. И это спасло ему жизнь.

На дороге, проходившей рядом, остановилась легковая машина, из которой вышел пожилой офицер. Зондерфюрер подскочил к нему с рапортом. Крикун понял, что он сказал: “Господин старший лейтенант, мы расстреливаем советского комиссара”.

Офицер поглядел на Крикуна:

— Комиссар?

— Нет.

— Документы!

— Не стрелять! — буркнул он и уехал.

Сашу привезли на машине в Барановичскую тюрьму и оставили во дворе в деревянном сарайчике с несколькими арестованными. Сарайчик не имел крыши, а декабрьская ночь была очень холодной. Но едва окоченевшие люди попробовали прыгать, чтобы согреться, как охрана стала стрелять.

Назавтра Крикуна допрашивал с помощью переводчика тот старший лейтенант, который накануне отменил расстрел. Потом его втолкнули в камеру — небольшую тёмную комнату, где томилось не менее 50 человек. Периодически пленных куда-то поодиночке вызывали. Назад они не возвращались. К марту сорок второго года в камере осталось только шесть заключённых.

Сашу перевели в подвал, в котором содержались советские офицеры. Бесконечно долго, как в кошмарном сне, тянулось время. Ежедневно в подвал являлся полицай и узники расписывались в списке. Он был озаглавлен так: “Список русских военнопленных, кроме жидов и поляков”.

На поверках, происходивших во дворе тюрьмы, советских офицеров всегда ставили на левом фланге. Тюремщики не упускали случая поиздеваться над ними. Просто так, развлечения ради, ударяли ногами в пах, били наотмашь по лицу.

Крикун подружился с лётчиком-истребителем Сергеем Костяшиным, самолёт которого был сбит над территорией, занятой врагами. Костяшин держал себя спокойно и находил силы подбодрить товарищей. Он каким-то образом обзавёлся балалайкой и любил потихоньку играть на ней, сидя у входа в подвал. Саша вскоре узнал, что игра служила сигналом, означающим “всё спокойно”. В глубине подвала, примыкавшего к высокой тюремной стене, имелась маленькая, забитая досками камера. Доски отодвигались, и в камеру проникал один из пленных. С помощью уксусной эссенции он размягчал цемент и вынимал из стены камни. Так день за днём шла подготовка к массовому побегу.

В начале мая 1943 года заключённых из подвала собирались перевести в другое помещение. С побегом следовало торопиться. И вдруг всё пошло прахом. В подвале появились три новых товарища. Будучи ещё непосвящёнными в план побега, они совершенно случайно узнали о существовании потайного хода и решили немедленно бежать. От преследования им как будто уйти удалось, но поднятая из-за них тревога испортила дело остальным. Офицеров увезли из Барановичской тюрьмы в латвийский город Кальвария, где находился большой лагерь пленных. Доехали до него не все: слабых и больных по дороге расстреляли.

В лагере Саша познакомился с Дмитрием Сергиенко, который вскоре рассказал ему о подпольной организации, готовящей побег. В одном из тюремных зданий, находящихся у самой ограды, помещалась так называемая “санитарная часть”. Отсюда пленные вели подкоп к кювету дороги, проходящей за оградой. До дороги было 15 метров. Много потребовалось труда, чтобы прорыть на такое расстояние тоннель, по которому смог бы проползти человек! Рыли упорно, как кроты. Землю понемногу сбрасывали в уборную. Но к кювету никак не могли выйти. Сергиенко изготовил примитивный компас и обнаружил, что тоннель отклонился от нужного направления и идёт параллельно дороге. Ошибку исправили и, наконец, в наклонной стенке кювета появилась дыра, за которой была свобода!

Бежать следовало по два-три человека, соблюдая большую осторожность и точно учитывая движение часовых. Подпольная организация устроила жеребьёвку и несколько офицеров благополучно бежали. И снова недисциплинированность одного человека погубила всё. Русский пленный, исполнявший обязанности санитара, решил покинуть лагерь самостоятельно в тот момент, когда этого ни в коем случае нельзя было делать. Этот санитар болел туберкулёзом. Добравшись по тоннелю до кювета и высунув голову из дыры, он внезапно закашлялся. А рядом проходили охранники…

Всех подозреваемых в причастности к организации побега стали отправлять в глубокий тыл. Саша попал в Австрию и был помещён в “шварц-лагерь” — чёрный лагерь около города Аленштайг. Лагерь усиленно охранялся. Но за колючую проволоку проникали радостные вести. Французские офицеры иногда через солдат передавали для русских военнопленных сигареты. Некоторые сигареты были без табака. На свёрнутой в трубочку папиросной бумаге мелкими буквами кратко сообщалось о положении на фронтах. Советская Армия, изгнав захватчиков из пределов России, громила их за рубежом, неся на своих знаменах освобождение другим народам.

Около лагеря ремонтировалась дорога. По утрам к машине для укатывания асфальта подъезжал на велосипеде молодой человек в форме мобилизованных в трудовую армию. Крикун работал рядом. Хотя Саша почти не знал немецкого языка, им удавалось перебрасываться короткими фразами, когда охранники сидели в стороне. Молодого человека звали Августом. Он был профессиональным спортсменом-футболистом. Август запускал двигатель, ковырялся в нём, потом отдыхал, курил с конвойными, потом куда-то уходил. Крикун быстро заметил, что каток большую часть времени стоит и горючее тратится понапрасну.

— Август, почему ты не работаешь? — спросил он однажды.

И услышал откровенный ответ:

— А зачем мне работать на Гитлера?

Вскоре Саша обсуждал с молодым австрийцем возможность побега. И Август помог ему. Это было в те дни, когда наши войска вели бои за Будапешт. Крикун и двое его приятелей пленных сумели выбраться из лагеря. Август устроил их на ночь у своего друга Франца — местного жителя, владельца маленькой колбасной фабрики. Франц очень боялся, но сделал для советских людей всё, что мог. Он дал им другую одежду, снабдил едой и ранним утром проводил на окраину местечка. Здесь, в сарае с сеном, они должны были дождаться темноты и двинуться к венгерской границе.

Перед вечером Саша и его товарищи с ужасом увидели, что к сараю подходит взвод эсэсовцев. Они бросились на чердак и зарылись в сено. Оказалось, что фашисты собрались в сарае ночевать. Некоторые полезли спать на чердак. Один из них лёг как раз над Крикуном и сразу захрапел.

— Часов двенадцать не мог я шевельнуться, — усмехнулся Крикун.

— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил я.

— Утром немцы ушли, а нам пришлось ещё день просидеть в этом сарае. Когда стемнело, отправились в путь. Прячась днём и двигаясь ночами, мы через десять дней вышли к нашим войскам.